— Трус! Жалкий трус!
Это действительно было похоже на рычание разъяренного тигра. Услышав столь незаслуженное оскорбление, Пардальян резко вскинул голову и сказал ледяным тоном:
— Молодой человек, за это слово вы мне…
Но вдруг шевалье замолчал и мгновенно успокоился. В глазах у него заплясали смешинки, и он иронически протянул:
— Нет, ты только погляди!
Что же он такого увидел? А вот что.
Мы уже говорили, что лицо юноши украшали черные тонкие усики и остроконечная, тоже черная, как смоль, бородка. Теперь она держалась всего на нескольких волосках.
Накладная, стало быть, бородка. Тут Пардальяна и осенило. Он снял шляпу, раскланялся со свойственным лишь ему одному грубоватым изяществом и воскликнул насмешливым голосом:
— Так это были вы, герцогиня! Разрази меня гром! Как же это я не признал мадам Фаусту в элегантном костюме юного наездника?!!
Фауста — а это действительно была она — одарила шевалье выразительным взглядом, который не поддавался описанию. Сняв перчатки, она заткнула их за пояс, рванула бородку и, отшвырнув ее в сторону, стала мягко потирать распухшее запястье. Пардальян расценил это как немой укор и немедленно извинился:
— Пожалуй, я вел себя грубо. Но кто бы, черт возьми, узнал вас в мужском костюме, с усиками и бородкой? Вы можете возразить, что уж я-то должен был понять, кто передо мной. И что раньше я бы непременно догадался… Да, верно. Но что вы хотите, это было так давно. Не гневайтесь на старика, герцогиня, известно ли вам, что мне уже шестьдесят пять? Нелегкая это штука — годы… Как говорится, старость — не радость. Посудите сами: зрение никудышное, слух ослаб, ноги ватные, руки дрожат, спина не гнется, волосы редкие, седые… В общем, развалина, а не человек. А вот вам повезло, вы — из тех редких людей, над которыми время не властно. Ведь вы совершенно не меняетесь! Право, вы все такая же, какой были в двадцать лет, когда хотели прикончить меня, потому что, по вашим словам, очень меня любили. Странная это все-таки была любовь…
Пардальян словно хотел заговорить женщине зубы или стремился скрасить ей горечь поражения, давая время прийти в себя. И Фауста, действительно взбодрилась и отчасти обрела свое знаменитое хладнокровие, которое потеряла сегодня, похоже, первый раз в жизни.
Пардальян болтал без умолку, ни на миг не спуская с Фаусты глаз. Будь перед ним вооруженный отряд, шевалье был бы не менее собран. Красавица обратила внимание, что Пардальян сознательно встал так, чтобы отрезать ей путь к лошади. Но женщина и не собиралась предпринимать эту последнюю попытку к бегству. Зачем? Она была пленницей Пардальяна. И отлично знала, что он отпустит ее только тогда, когда сам сочтет нужным… если вообще отпустит.
Фауста сохраняла внешнее спокойствие. Но в душе ее вновь поднялась волна отчаяния. Потеря миллионов была для герцогини страшным ударом. Но это было дело поправимое. Деньги она могла взять и из собственного состояния. Правда, на это потребуется время. Конечно, не лучший выход из положения, но все-таки…
А вот потеря свободы означала для Фаусты крушение всех планов, это был бы полный конец. Этот удар был в тысячу раз страшнее, и она разразилась ужасными проклятьями. Пардальян удивился, а она гневно закричала:
— Почему же, почему вы не убили меня?!
— На этот вопрос я вам уже ответил… — пожал плечами шевалье. — Да что мы все стоим, давайте отсюда уйдем, согласны?
Пардальян взял лошадей под уздцы и подхватил Фаусту под ручку. Она не сопротивлялась, понимая, что он сейчас — хозяин положения.
Но Фауста вовсе не собиралась отказываться от борьбы. Ни в коем случае! Женщина просто проявила гибкость, нисколько не сомневаясь, что не все еще потеряно. В голове у герцогини уже роилось множество планов. Она выглядела вялой и безразличной, а сама только и ждала, когда ей улыбнется удача.
— Куда это вы меня ведете? — спросила красавица.
— Вон там — тропинка, — объяснил Пардальян. — Мы вернемся на поле брани и займемся вашими бедолагами, а то они лежат посреди дороги, и никто о них не позаботится.
Фауста кивнула головой, выражая то ли согласие, то ли благодарность. Сделав несколько шагов, женщина серьезно сказала:
— Я должна извиниться перед вами, шевалье.
— Передо мной? — изумился Пардальян. — Да за что? Бог с вами.
— За оскорбительное слово, которое вырвалось у меня в минуту боли и отчаяния, — вздохнула герцогиня. — Вы знаете, что на самом деле я так не думаю. Вам известно, Пардальян, что я никогда не сомневалась в вашей исключительной отваге. Для всех, кто знаком с вами, вы — живое воплощение мужества.
— Прошу вас, мадам, пощадите мою скромность, — потупился шевалье.
А Фауста все так же серьезно продолжала:
— Я о вас такого мнения, что этого не передашь словами!
— Вот черт! Если вы не остановитесь, я просто лопну от гордости, — насмешливо воскликнул Пардальян. И с самым любезным видом добавил: — К счастью, мы оба относимся к людям, которые могут смело говорить друг другу то, что думают, будь то хвала или хула.
Они вернулись на «поле брани». Лошадей Пардальян оставил у живой изгороди, но Фаусту все еще держал под руку.
Эскаргас и Гренгай уже перевязывали д'Альбарана со сноровкой, показывавшей на их богатейший опыт и знания в этой области. У них было с собой все необходимое: бинты, корпия и мази. И река в двух шагах. В то время не предпринимали вылазок, не запасшись маленькой аптечкой. Все, что было нужно, Эскаргас и Гренгай извлекли из кожаной сумки, привязанной к луке седла одной из убитых лошадей.
— Ну что? — поинтересовался Пардальян. Он видел, что Фауста очень волнуется за своего д'Альбарана.
— Ничего страшного, господин шевалье, — успокоил Пардальяна Эскаргас. — Господин де Вальвер может гордиться столь точным ударом, что…
— Через пару недель он будет на ногах. И пусть себе снова кидается на клинки, если ему это нравится, — добавил Гренгай.
— Они знают, что говорят, — объяснил Фаусте Пардальян. — Оба столько раз латали собственные шкуры, что разбираются в этом, как лучшие лекари.
Фауста поблагодарила шевалье кивком головы. И они повернулись к другим раненым. Те были только оглушены — и уже пришли в себя. Гиганты обеспокоенно таращили глаза, узнав свою госпожу в мужском обличье: впрочем, они не слишком удивились, поскольку часто видели Фаусту в костюме наездника.
— Будьте благоразумны, и вас никто больше не тронет, — мягко сказал им Пардальян. — Только от веревок вы освободитесь не скоро… Так надо.
Оба громилы промолчали: они ждали распоряжений от своей госпожи.
— Мы должны сдаться на милость победителя, — мрачно проговорила Фауста.
Перевязанный д'Альбаран очнулся. Он сразу увидел Фаусту и попытался приподняться, но глухо застонал и смиренно извинился:
— Я сделал, что мог, мадам… Но потерпел… поражение.
— Я тоже, — горько усмехнулась красавица. — Я тоже проиграла. Ты ранен, а я в плену… Но мы оба живы, а это главное.
— Сударь, — вмешался Пардальян, — вы удержитесь в седле до Сен-Дени? Это не так уж далеко.
— Думаю, да… — пробормотал великан.
— Тогда действуйте — и вперед, — скомандовал шевалье.
Этот приказ был адресован Эскаргасу и Гренгаю. Те хорошо знали, что делать. Осторожно подхватив раненого, они посадили его на скакуна Фаусты. Не развязывая двух подручных испанца, Гренгай и Эскаргас подтащили их к другим коням и положили поперек седел, крепко прикрутив веревками. Затем, взяв лошадей под уздцы, верные слуги застыли на месте, давая понять, что готовы тронуться в путь.
— Ну, поехали! — распорядился Пардальян.
XVII
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Не выпуская руки Фаусты, шевалье мягко увлек женщину за собой. За ними последовал д'Альбаран. Замыкали процессию Эскаргас и Гренгай, ведя под уздцы лошадей с пленными. Маленький отряд — трое конных и четверо пеших — продвигался шагом, оставив на тропинке трех убитых лошадей.
Сначала все молчали. Краем глаза Пардальян наблюдал за Фаустой. Она была спокойна и ступала уверенно, словно смирившись со своей двойной неудачей. Пардальян удвоил внимание: он не сомневался, что она обдумывает ответный ход. Чтобы отвлечь ее от коварных расчетов, шевалье начал разговор, вынуждая Фаусту отвечать на вопросы.
— Как это вас угораздило пуститься в дорогу одной, без всякого эскорта? — с откровенным интересом осведомился он.
Фауста, похоже, разгадала маневр шевалье. Но отмалчиваться не стала. Женщина хмуро ответила:
— Сами знаете, я не трусиха. И потом, мне казалось, что опасаться нечего… Ведь я была вооружена, а шпагой я владею вполне прилично.
— Согласен, — кивнул Пардальян. — Но почему же вы оказались именно на этой тропинке?
— Потому что мне хотелось проверить самой, как выполняются мои приказы, — процедила герцогиня.
— Понимаю, — усмехнулся шевалье. — Четыре миллиона — это кругленькая сумма. Но именно потому вам и не следовало выезжать без надежной охраны.
— Я же вам объяснила… — сердито посмотрела на собеседника Фауста. — Я думала, что мне нечего бояться. Все делалось в тайне, и я была просто уверена, что об этих миллионах никто не знает.
— Кроме меня, как видите, — ввернул Пардальян.
— Это правда, — вздохнула красавица. — Вы так хорошо осведомлены, что мне остается только выяснить, кто же меня предал.
— Клянусь, никто вас не предавал, — твердо проговорил шевалье. — О скором прибытии этих миллионов из Испании я узнал непосредственно от вас.
— От меня?!! — резко вскинула голову Фауста.
— От вас, — подтвердил Пардальян. — Я ни в коем случае не утверждаю, что вы сами мне все рассказали. Нет. Но вы забываете, что однажды я побывал у вас. И пока я находился в некой комнате, вы, сами того не подозревая, сообщили мне много интересного. В том числе и об ожидаемом вами прибытии миллионов. Как видите, я ничего не пропустил мимо ушей.
— Раз вы так говорите, значит, так оно и было, — задумчиво произнесла Фауста. — Но я не могла вам сообщить, в какой именно день мне придут эти миллионы… Этого я и сама еще не знала… И я не имела возможности рассказать вам, каким путем их мне доставят, по какой дороге отправится за ними д'Альбаран… Я тогда даже не решила, что пошлю за грузом именно его. Выходит, меня все-таки предали…
— Уверяю вас, что вы заблуждаетесь, — заверил женщину Пардальян, — Все это я выяснил сам. И без особого труда.
— Можно поинтересоваться, как? — вскинула брови Фауста.
— Боже ты мой, да самым простым способом! — воскликнул шевалье. — Я послал на Испанскую дорогу верного человека. У него нюх, как у ищейки, а по-испански он говорит, как уроженец Кастилии. Когда он встретил обоз, то сразу понял, что поклажу охраняют солдаты, хоть и переодетые слугами из богатого дома. Даже между собой они говорили только по-французски — и очень правильно говорили — но мой молодец мигом почуял, что это испанцы. Он сошелся с ними поближе, как обычно сходятся со служивыми, поставив им несколько бутылок доброго вина. Вот языки у них и развязались. Впрочем, знали солдаты немного. Но этого немногого хватило, чтобы догадаться об остальном. Что же до господина д'Альбарана, то он — ваша правая рука, и я подумал, что именно ему вы прикажете доставить на место груз, который везли вам то по воде, то по суше. Поэтому другой верный мне человек следил за вашим преданным слугой. Сегодня утром мой парень доложил мне об утренней прогулке д'Альбарана, и я понял, что пора действовать. Как видите, герцогиня, мне не понадобилось подкупать ваших лакеев. Впрочем, мне было бы трудно это сделать: сами знаете, у меня за душой ни гроша.
— Я вам верю, — просто сказала Фауста, поражаясь про себя неистощимой изобретательностью Пардальяна. Немного помолчав, женщина спросила: — И что же вы собираетесь делать с этими деньгами?
— Верну их хозяину, черт возьми! — воскликнул шевалье.
— Как? — притворно изумилась Фауста. — Вы отдадите мне миллионы, которые у меня отняли?
— Я сказал, что верну их хозяину, — холодно отчеканил Пардальян.
— Однако… по-моему, это мои деньги, — осторожно заметила герцогиня.
— Это вам только кажется, — отозвался шевалье. — Теперь они принадлежат королю. Впрочем, говоря с вами, необходимо избегать расплывчатых выражений, потому я уточняю: королю Франции, Его Величеству Людовику XIII.
— Вот это новость! — вскричала Фауста. — Как же вы объясните, что мои деньги стали вдруг собственностью короля Франции, Его Величества Людовика XIII?
— Это без труда растолкует вам любой француз, ухмыльнулся Пардальян. — По существу, груз, который вы ждете, — такой же товар, как и любой другой. А вам должно быть известно, что монарх имеет право конфисковать любой товар, ввезенный в королевство незаконным путем. Вы не станете отрицать, что бочки с так называемом испанским вином доставлены во Францию тайно. Следовательно, Людовик XIII пользуется своим правом. И право это не дано оспаривать даже королю Испании. А от себя добавлю: имея в виду цель, для достижения которой вам понадобились эти деньги, их сразу можно конфисковать.
— Не буду спорить. — вздохнула Фауста и добавила с язвительной улыбкой: — Остается только понять, как к этому отнесется Его Величество Филипп Испанский.
— Испанский король поймет, что ему лучше промолчать, — ответил Пардальян с такой же улыбкой. — Если он недостаточно мудр, это растолкуете ему вы, мадам; ведь человека умнее вас я, пожалуй, и не встречал. Мне не надо объяснять вам, насколько вы должны быть заинтересованы в том. чтобы замять эту историю… А если ваш монарх поднимет шум, расследования не избежать. Поверьте, вам лучше смириться с этой потерей.
Фауста хорошо знала, что Пардальян редко прибегает к угрозам. Но если уж его к этому принуждали, то противникам шевалье лучше было смириться… Герцогиня опустила голову и тяжко вздохнула.
— Да неужели вы так расстроены? — воскликнул Пардальян. — Конечно, деньги немалые! Но ведь это — пустяк по сравнению с вашим сказочным богатством!
— А вы полагаете, что я огорчена из-за денег? — мрачно осведомилась Фауста.
— Я понимаю, что вам жалко не этих миллионов. Вам горько, что не осуществятся ваши планы, — проговорил шевалье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50