– спросила Амелия. Бенио серьезно посмотрел на нее и кивнул. – И вам не жаль, что вы перестали быть таким, как раньше?
– Это трудно объяснить словами… Сейчас я такой, каким должен был быть. Я сейчас – больше я, чем был раньше, понимаете? – он беспомощно развел руками. – Я имею в виду вот что – я никогда в жизни, хоть даже за миллион лет, не понял бы, каков я на самом деле – хотя это всегда было внутри меня. Нужно было, чтобы другие мне это показали.
Амелия улыбнулась и покачала головой.
– Это похоже на обращение в новую веру.
– В каком-то смысле это так и есть, – сказал я. – С Элли это действительно так и было, – не стоило мне этого говорить. Амелия помрачнела. Я погладил ее по руке.
С минуту все молчали. Потом Амелия спросила:
– Ну, так что теперь у нас получается с графиком?
– Если бы мы знали это раньше, до того, как начать, сроки операции значительно сократились бы. И, конечно, по большому счету все теперь пройдет гораздо быстрее – когда мы начнем изменять мир. Но прямо сейчас у нас есть ограничивающий фактор – расписание хирургических операций. Мы планируем провести последнюю имплантацию где-то тридцать первого июля. Значит, к третьему августа у нас здесь все будут гуманизированы – от солдата до генерала.
– А что с военнопленными? – спросил я. – Сможет ли Мак-Лохлин гуманизировать их всех за два дня?
– Опять же, если б мы только знали… Он не подключается с ними больше чем по два часа подряд. Хорошо бы еще знать, сработает ли это сразу со многими тысячами людей?
– Откуда вам знать, так оно сработает или иначе? – спросила Амелия. – Две недели – если все они изначально обычные, нормальные люди, и два дня – если с ними постоянно подключен уже гуманизированный человек. Обо всех промежуточных вариантах вам ничего пока не известно.
– Да, верно, – Марти потер глаза и скривился. – А на эксперименты у нас нет времени. Какая же это замечательная наука – та, которой мы занимаемся… Однако, как уже было сказано в Доме Бартоломью, мы занимаемся не совсем наукой, – тут запищал его наручный комм. – Минуточку…
Марти включил наушник, выслушал, что ему сказали, и нахмурился.
– Да, хорошо… Сейчас иду к вам. Да, – он покачал головой.
– Неприятности? – спросил я.
– Может быть – так, ерунда. А может – настоящая катастрофа. Наш повар пропал.
Я не сразу сообразил, в чем дело.
– Трумэн ушел в самоволку?
– Ну да. Вчера ночью он вышел мимо охранника, сразу после того, как ты… После того, как погибла Гаврила.
– Куда бы он мог отправиться?
– Да куда угодно! В любую точку земного шара. А может, просто сидит где-нибудь в нижнем городе. Ты подключался с ним, Бенио?
– Не-а. Зато Монес подключался, а я все время вместе с Монесом. Так что я немножко про него знаю. Но точно не так уж много, все из-за этих его головных болей.
– И что ты о нем думаешь, об этом Трумэне?
– Да обычный парень, – Бенио потер подбородок. – По-моему, он немного помешан на армии, по сравнению с другими. То есть ему вроде как нравится сама идея армии.
– Значит, наша идея ему вряд ли понравилась.
– Кто его знает? Наверное, не понравилась. Марти посмотрел на часы.
– Через двадцать минут я должен быть в операционной. Буду вставлять имплантаты до часу. Джулиан, ты не хочешь выследить Трумэна?
– Сделаю все, что смогу.
– Бенио, а ты подключись с Монесом и с другими, которые подключались с Трумэном. Мы должны выяснить, насколько много он знает.
– Да, конечно, – Бенио встал. – По-моему, он сейчас торчит где-нибудь в игорном доме.
Бенио вышел, мы посмотрели ему вслед.
– По крайней мере, он не знает, кто наш генерал.
– Только не Роузер, – сказал Марти. – Однако Трумэн мог узнать имя Гаврилиного шефа, Блайсделла, от кого-нибудь из Гвадалахары. Вот это я хотел бы выяснить, – он снова посмотрел на часы. – Примерно через часик позвоните Бенио, расспросите его. И проверьте все авиарейсы до Вашингтона.
– Сделаю, что смогу, Марти. Но если он выбрался из Портобелло… Черт, есть тысячи способов попасть в Вашингтон.
– Да, ты прав. Возможно, нам следует просто подождать новостей от Блайсделла.
Примерно так и получилось.
Блайсделл несколько минут разговаривал с Каревым. Вообще-то на полное изложение всех сведений, полученных от Трумэна при подключении, потребовалось бы несколько часов напряженной работы под гипнозом с записывающим устройством. Но Блайсделл уже знал, что несколько дней остались неучтенными – между тем днем, когда Гаврила подключалась в Гвадалахаре, и ее смертью – более чем в тысяче миль от Мексики. Что она такого узнала, что заставило ее отправиться в Портобелло?
Генерал Блайсделл оставался в своем кабинете до тех пор, пока не получил кодированное сообщение от сержанта-водителя о том, что задание выполнено. А потом сам поехал домой – эксцентричная привычка, которая иногда может оказаться полезной.
Он жил один в большом особняке на реке Потомак, меньше чем в получасе езды от Пентагона. В доме были только слуги-роботы, а охранялся он группой солдатиков. Старинный особняк восемнадцатого века, обшитый настоящим деревом, с потемневшими от времени деревянными полами, – этот дом соответствовал представлению генерала о самом себе как о человеке, судьба которого была предначертана с самого рождения, необычайного рождения. Именно такой человек должен был изменить ход мировой истории.
И сейчас его предназначение было в том, чтобы эту историю завершить.
Блайсделл налил в хрустальный бокал ежедневную порцию виски и сел разбирать почту. Как только он включил комм, вместо обычного меню сразу появилось сообщение о том, что его ждет письмо в конверте, пришедшее по почте.
Странно. Блайсделл велел слуге-роботу принести письмо. Письмо было одно, без обратного адреса, отправленное сегодня утром из Канзас-Сити. Любопытно, что, невзирая на некоторые особенные стороны их отношений, Блайсделл не узнал почерка Гаврилы на конверте.
Он дважды прочел коротенькое послание, а затем сжег его. Стентон Роузер – самый опасный человек в Америке? Весьма маловероятно, и все же – какое совпадение! У них с Роузером на эту субботу была назначена игра в гольф в клубе Бетезда. Наверное, гольф – очень опасная игра.
Блайсделл отложил на время просмотр остальной почты и переключил компьютер в рабочий режим.
– Добрый вечер, генерал, – раздался в динамиках хорошо отмодулированный бесполый голос.
– Отбери мне все проекты с грифом «секретно» и выше, начатые за последний месяц – нет, за последние восемь недель – Отделом по вопросам Личного Состава и Техники. За исключением тех, которые не имеют отношения к генералу Стентону Роузеру.
В списке оказалось всего три проекта. Блайсделл даже удивился – как мало из сделанного Роузером попало в каталог! Один из этих «проектов» представлял собой список разнообразнейших акций, из двухсот сорока восьми пунктов. Его Блайсделл отложил на потом и занялся остальными двумя, тем более что они были отмечены грифом «сверхсверхсекретно».
Казалось бы, между этими двумя проектами не было ничего общего, за исключением того, что начаты они были в один и тот же день, и – ага! – оба проводились на территории Панамы. Один проект – эксперимент по умиротворению военнопленных, содержащихся в лагере в Зоне Канала. Другой – исследование состояния персонала в Форт Хоуэлле, Портобелло.
Ну почему Гаврила не написала подробнее? Черт бы побрал эту женскую склонность к театральным эффектам!
Когда она отправилась в Панаму? Впрочем, выяснить это довольно просто.
– Покажи мне все счета на оплату авиабилетов, поступившие в АПИОЗ за последние два дня.
Интересно… Гаврила купила один билет до Портобелло, на выдуманное женское имя, и один билет до Зоны Канала, на мужское имя. Так куда же она полетела на самом деле? Запрос в компанию «Аэромексико» ничего не дал: на обоих рейсах выкупленные Гаврилой места были заняты.
Так, тогда надо посмотреть – в каком обличье Гаврила выступала в Гвадалахаре, в мужском или женском? Компьютер сообщил, что за последние две недели ни одно из этих двух имен ни разу не упоминалось в городских статистических сводках. На основании этого можно предположить, что, выслеживая ту женщину-профессора, Гаврила не утруждала себя неудобствами переодевания в мужчину. А следовательно, она, скорее всего, переоделась мужчиной перед тем, как сесть в самолет – чтобы ее не опознали.
Но почему – Панама? Почему – Зона Канала? И при чем тут этот тихий, как мышка, старина Стентон? И почему, черт возьми, Гаврила просто не вернулась в Штаты после того, как об этой проклятой теории Бланкеншипа и Хардинг насчет проекта «Юпитер» уже раструбили во всех новостях?
Ну, по крайней мере, ответ на последний вопрос он знал. Гаврила так редко смотрела новости, что, наверное, не знала даже, как зовут нынешнего президента. Как будто в наши дни у страны – настоящий президент!
Возможно, конечно, что перелет в Зону Канала был всего лишь уловкой. Оттуда совсем близко до Портобелло – лететь считанные минуты. Но вот только почему она решила добираться туда окружным путем?
Разгадка кроется в Роузере. Это Роузер прикрывает профессора Хардинг, пряча ее на одной из этих двух баз. – Дай мне список смертей американских военнослужащих в Панаме, в небоевой обстановке, за последние двадцать четыре часа.
Прекрасно! Двое убитых в Форт Хоуэлле. Один мужчина, рядовой – погиб при исполнении служебных обязанностей; и неопознанная женщина – убийство. Подробности обоих случаев изложены в базе данных Отдела по вопросам Личного Состава и Техники – что ж, неудивительно.
Генерал Блайсделл запросил подробности о погибшем при исполнении обязанностей рядовом и узнал, что тот был убит, когда стоял на карауле возле центрального административного здания. Это наверняка работа Гаврилы.
Комм тихо пискнул, и в уголке экрана появилось изображение Карева – человека, который допрашивал лейтенанта Трумэна. Генерал дотронулся до картинки, и на экран выплыл подробный доклад в сотню тысяч слов гипертекста. Блайсделл вздохнул и плеснул себе вторую порцию виски, в кофе.

* * *
В Здании 31 стало немного тесновато. Наши друзья в Гвадалахаре были слишком уязвимы, слишком беззащитны. А кто знал, сколько еще сумасшедших убийц, вроде Гаврилы, под командой у этого чертова Блайсделла? Так что для нашего административного эксперимента внезапно понадобилось присутствие пары десятков гражданских консультантов – всех членов клуба «Ночного особого» и Двадцати. Альварес остался в Гвадалахаре, при нанофоре, а все остальные убрались оттуда в течение двадцати четырех часов.
Мне эта идея не казалась особенно удачной – в конце концов Гаврила убила здесь почти столько же людей, сколько в Гвадалахаре. Но сейчас охранники охраняли нас уже по-настоящему, вместо одного солдатика в патрулировании теперь было трое.
Благодаря этому мы смогли ускорить процесс гуманизации. Пока что мы подключали всех Двадцатерых сразу, по защищенной телефонной линии, соединяющей Здание 31 непосредственно с клиникой в Гвадалахаре. Теперь же, когда все Двадцать оказались здесь, в Здании, можно было подключать их по очереди, по четверо за раз.
Я не так сильно жаждал снова увидеть Двадцатерых, как всех остальных – моих старых друзей, которые, как теперь я сам, не имели возможности проникать в чужое сознание. Все, кто мог подключаться, были полностью поглощены этим грандиозным проектом, в котором нам с Амелией достались роли неуклюжих помощников, неквалифицированных подсобных рабочих. Хорошо, когда рядом будут другие люди с обычными, не такими вселенскими проблемами. Люди, у которых найдется время, чтобы помочь мне разобраться с моими собственными заурядными проблемами. Например, такими: я во второй раз совершил убийство. И не важно, что эта женщина более чем заслуживала смерти и сама навлекла ее на себя. Все равно, это мой палец нажал на курок, и в моей голове запечатлелись неизгладимые воспоминания о ее последних минутах.
Мне не хотелось говорить об этом с Амелией. По крайней мере, не сейчас. А может быть, я еще долго не смогу говорить с ней об этом.
Мы с Ризой сидели ночью на лужайке и старались разглядеть на небе звезды, скрытые туманной дымкой и сиянием огней близкого города.
– Это не должно бы волновать тебя сильнее, чем смерть того мальчишки, – сказал Риза. – Если кого и следовало убить, так это ее.
– Вот черт, – я откупорил вторую бутылку пива. – Понимаешь, на подсознательном уровне абсолютно все равно, кем были те, кого ты убил, и что они натворили. У мальчишки просто вспыхнуло красное пятно на груди – и он упад мертвым. А Гаврила… Я разметал по всему коридору ее мозги и потроха, и эти ее гребаные руки…
– И ты все время об этом думаешь.
– Ничего не могу с собой поделать. – Пиво было до сих пор прохладное. – Всякий раз, когда у меня заурчит в животе или кольнет где-то внутри, я словно наяву вижу, как эту стерву разносит в клочья моими зарядами. Как будто это происходит со мной.
– Вроде бы ты никогда раньше такого не видел!
– Я никогда раньше такого не делал. Это две большие разницы.
Было очень тихо. Слышался только легкий шорох – Риза водил пальцем по кромке винного стакана.
– Так ты что, снова собираешься это сделать?
Я чуть не спросил: «Что снова сделать?», но Риза знал меня лучше меня самого.
– Вообще-то, вряд ли. Но кто знает? Пока ты не умер от какой-нибудь другой причины, у тебя всегда остается возможность убить себя.
– Нет уж, спасибо! Лично мне такие мысли никогда не приходили в голову.
– Но тебе ведь когда-нибудь нужно было, чтобы тебя утешили?
– Ну да, было дело, – Риза лизнул палец и снова провел им по стакану – с тем же результатом. – Эй, это что, обычный стакан военного образца? Ребята, не понимаю – как вы собираетесь побеждать, если у вас нет даже приличных стаканов?
– Мы научились как-то обходиться и этими.
– Так ты принимаешь лекарства?
– Антидепрессанты? Принимаю. Нет, я не собираюсь снова этого делать.
Я только сейчас сообразил, что за весь день ни разу не подумал о самоубийстве – пока Риза не затронул эту тему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55