Если она придет в себя и обнаружит, что летит куда-то во вражеском вертолете, то непременно попытается либо выпрыгнуть, либо еще что-нибудь сотворить с собой.
Среди повстанцев ходили страшные байки о том, как мы мучаем своих пленников, чтобы заставить их говорить. Все эти байки не имели под собой никакой реальной основы. К чему утруждать себя и пытать пленника, если гораздо проще положить его на операционный стол, пробуравить ему дырку в черепе и вставить имплантат? В подключении невозможно лгать.
Конечно, в международных законах не было абсолютной ясности по этому вопросу. Нгуми вопили, что это нарушение основных прав человека, мы называли это гуманным методом допроса. Поскольку десять процентов людей, которым ставят имплантат, либо умирают, либо становятся умственно неполноценными, то лично для меня моральная сторона этого вопроса была совершенно ясна. Но в конце концов такое ведь проделывали только с теми пленниками, которые отказывались сотрудничать по-хорошему.
Я нашел моток крепкого троса и связал запястья Мадеро, потом несколько раз обкрутил тросом ее лодыжки и привязал к носилкам.
Она пришла в себя, как раз когда я занимался ее коленями.
– Вы – чудовища! – произнесла она на чистом английском.
– Мы появились на свет точно так же, как все остальные, сеньора. Родились от мужчины и женщины.
– Философствующие чудовища!
Моторы вертолета взревели – машина подпрыгнула над холмом и взмыла вверх. За долю секунды до этого я получил предупреждение, так что успел вовремя ухватиться за поручень. Это было не обязательно, но отреагировал я вполне логично: какая, в общем-то, разница – лечу я внутри вертолета или снаружи, цепляясь за скобу?
Через минуту вертолет выровнялся и полетел быстро и без рывков.
– Может быть, вы хотите пить?
– Да, пожалуйста. И введите мне обезболивающее. В салоне был туалетный блок с баком питьевой воды и стопкой бумажных стаканчиков на полке. Я взял пару стаканчиков, набрал воды и поднес к губам Мадеро.
– Боюсь, с обезболивающим придется подождать – пока мы не приземлимся, – я мог, конечно, отключить ее еще одной транквилизирующей стрелкой, но от этого ее состояние могло ухудшиться, так что я решил не рисковать. – Где у вас болит?
– В груди. И в шее. Может, вы уберете эти чертовы веревки? Я не собираюсь никуда убегать.
Я провентилировал этот вопрос с координатором, и из моей руки выскользнул острый, как бритва, штык полуметровой длины. Женщина шарахнулась в сторону, насколько позволяли ей путы.
– Это просто нож, – я перерезал трос, стягивающий ее грудь и колени, и помог сесть на носилках. Я спросил у летуна, и тот уверил меня, что женщина безоружна, так что я освободил ее и от пут на руках и ногах.
– Можно мне сходить в туалет?
– Да, конечно.
Женщина встала и тотчас же согнулась от боли, прижимая руку к боку.
– Вот сюда, – я тоже не мог выпрямиться во весь рост – _ высота салона вертолета была всего семь футов? _ Так что мы с Мадеро, оба согнувшись, побрели к туалетному отсеку. Скрюченный великан помогал идти скрюченному карлику. Я помог ей расстегнуть ремень и снять брюки.
– Пожалуйста, будьте джентльменом, – попросила она.
Я повернулся к ней спиной, но, конечно же, все равно ни на миг не выпускал пленницу из виду.
– Я не могу быть джентльменом, – сказал я. – Я – пять мужчин и пять женщин сразу, мы работаем, как единое целое.
– Значит, это правда? Вы заставляете своих женщин воевать?
– А вы разве не воюете, сеньора?
– Я защищаю свою землю и свой народ, – если бы я не следил за Мадеро, я бы наверняка неправильно понял волнение, прозвучавшее в ее голосе. Я заметил, как рука пленницы быстро скользнула в нагрудный карман, и успел перехватить ее до того, как Мадеро донесла ее до рта.
Я силой разжал ее ладонь и взял маленькую белую таблетку. Таблетка сильно пахла горьким миндалем – ничего примечательного.
– Это бы вам не помогло, – сказал я. – Нам просто пришлось бы реанимировать вас, и вы бы еще долго болели.
– Вы убиваете людей, а когда вам захочется – возвращаете их к жизни. Но вы – чудовища.
Я спрятал таблетку в карман у меня на ноге и внимательно посмотрел на Мадеро.
– Если бы мы были чудовищами, мы возвращали бы мертвых к жизни, вытягивали нужные нам сведения, а потом убивали бы их снова.
– Но вы так не делаете.
– У нас в тюрьмах больше восьми тысяч ваших людей – после войны их отправят на родину. Разве не проще было бы их всех убить?
– А, концентрационные лагеря! – она выпрямилась, натянула брюки и снова села.
– Название со смыслом, но сюда оно мало подходит. Да, военнопленные костариканцы содержатся в лагере. В этом лагере полно наблюдателей от ООН и Красного Креста, которые следят за тем, чтобы с пленными хорошо обращались. Да вы и сами со временем все увидите, – я не часто выступал в защиту политики Альянса. Но мне было крайне интересно пообщаться с «настоящей фанатичкой».
– До этого мне еще надо дожить.
– Вы доживете, если захотите. Не знаю, сколько у вас там еще припрятано таблеток, – я связался через летуна с нашим координатором и попросил подключить анализатор речи.
– Эта была единственная, – заявила Мадеро, как я и ожидал, и анализатор речи подтвердил, что она говорит правду. Я немного успокоился. – Значит, я стану одной из ваших военнопленных.
– Да, возможно. Если только подозрения против вас не окажутся ложными.
– Я никогда ни в кого не стреляла. Я никогда никого не убивала.
– Мой координатор – тоже. Она доктор наук по теории войны и кибернетическим коммуникациям и никогда не была солдатом.
– Но на самом деле она ведь убила множество людей. Наших людей.
– А вы помогали составить план нападения на Портобелло. А значит, следуя вашей собственной логике, вы тоже убивали людей – моих друзей.
– Я этого не делала! – сказала она. Быстро, с чувством – явно говорила неправду.
– Когда вы их убивали, я был очень тесно связан с сознанием этих людей. И смерть некоторых из них была ужасной.
– Нет! Нет!
– Не нужно мне врать. Я ведь могу возвращать мертвых к жизни, помните? Я могу уничтожить всю вашу деревню одной только мыслью. И я легко могу распознать, врете вы или нет.
Она какое-то время молчала, обдумывая услышанное. Она наверняка должна была знать об анализаторах речи.
– Я – мэр Сан-Игнасио. У вас могут быть неприятности.
– Мы не сделали ничего незаконного. У нас есть ордер на ваш арест, подписанный губернатором вашей провинции.
Мадеро презрительно фыркнула.
– Пепе Ано! – на самом деле губернатора звали Пелипианокио – итальянское имя, но испанцы превратили его в местный аналог английского Джо Жопа.
– Надо понимать, он не пользуется особой популярностью среди местных партизан? Но ведь он один из вас.
– Он получил кофейную плантацию в наследство от дяди и оказался таким плохим фермером, что у него не росла даже редиска! Вы купили его землю, вы купили и его самого.
Она нисколько не сомневалась, что это правда, – может быть, так оно и было.
– Мы ни к чему его не принуждали, – сказал я, раздумывая. Я не так много знал об истории их городка и провинции. – Разве он не сам обратился к нам? Заявил о себе…
– Ну да, конечно. Точно так же голодная собака ластится к любому, кто готов ее кормить. Но не надо думать, что мы все такие, как этот…
– Честно говоря, сеньора, нам не особо много об этом рассказывали. Разве вашим солдатам выкладывают все подробности перед тем, как вы посылаете их на задание?
– Мы… Я ничего об этом не знаю, – на самом деле она не могла этого не знать – их солдаты действительно принимали участие в принятии решений и могли обсуждать приказы. Это снижало эффективность их как военной силы, зато давало моральное право гордо именовать себя «Демократической Народной Армией».
Вертолет внезапно резко кинуло влево, потом – вправо, потом он круто взял вверх. Я подхватил Мадеро, чтобы она не упала.
– Ракета, – пояснил я, проконсультировавшись с летуном.
– Как жаль, что они промахнулись…
– Вы – единственное живое существо на этом вертолете, сеньора. Все остальные – в полной безопасности, в Портобелло.
Она даже улыбнулась.
– По-моему, не в такой уж и безопасности. Разве не из-за этого вы меня выкрали?
Женщина попала в число девяноста процентов счастливчиков и благополучно пережила операцию по вживлению имплантата. От нее командование Альянса узнало имена остальных трех «tenientes», ответственных за резню в Портобелло. За соучастие в этом деле ей был обеспечен смертный приговор, но затем его заменили более мягким наказанием – пожизненным заключением: Мадеро отправили в большой лагерь военнопленных в Зоне Канала. Имплантат у нее на затылке служил надежной гарантией того, что больше она не будет участвовать ни в каких заговорах.
Как ни странно, но за те четыре часа, пока Мадеро везли в Портобелло и вживляли ей имплантат, остальные трое «tenientes» вместе с семьями успели уйти в джунгли и спрятаться. Они словно провалились сквозь землю – наверное, надеясь когда-нибудь вернуться. Их отпечатки пальцев и рисунок сетчатки занесли в списки разыскиваемых мятежников, но не было никакой гарантии, что эти отпечатки действительно принадлежали им. У них был не один год, чтобы подстроить подмену. А значит, любой из этих партизан свободно мог прийти к воротам Портобелло наниматься на работу.
Конечно, Альянс перестрелял всех испаноязычных рабочих на базе в Портобелло и мог проделать то же самое по всему городу и даже по всей стране. Но такая тактика в конце концов обернулась бы против самого Альянса. В Панаме Альянс обеспечивал одну треть всех рабочих мест. Если вышвырнуть с работы всех этих людей, Панама наверняка пополнит ряды нгуми.
Маркс, и не только он один, считал и доказывал, что в основе любой войны лежит экономика. Конечно, никто в девятнадцатом столетии и представить себе не мог, каким будет мир в двадцать первом веке – когда половина планеты вынуждена трудиться в поте лица, зарабатывая на чашку риса или корку хлеба, а другая половина благоденствует, выстроившись в очередь у грандиозной автоматической кормушки.
Группа солдатиков вернулась в городок на закате, с ордерами на арест трех остальных партизанских главарей. Солдатики пошли за партизанами, разделившись по трое. Окутанные клубами дыма и тошнотворного газа, они вламывались в дома, обшаривали все прилегающие к усадьбам земли, но так никого и не нашли. Местное население не оказывало практически никакого сопротивления, так что солдатики ушли ни с чем – рассеялись в десяти разных направлениях.
Они встретились снова примерно в двадцати километрах ниже по склону горы, возле продовольственного магазинчика и кабака. Кабак был закрыт, но там оставался один из завсегдатаев – лежал, скрючившись под столиком на улице, и безмятежно храпел. Солдатики не стали его будить.
Следующая часть миссии представляла собой злодейское надругательство, измысленное каким-то непроспавшимся гением, которого разобрала досада на то, что в эту ночь больше никого не удалось взять в плен. Солдатики вернулись наверх и методично извели весь урожай на полях, принадлежавших трем семьям сбежавших партизан.
Две семьи владели плантациями кофейных деревьев, так что Джулиан приказал своим людям просто выкорчевать кусты и побросать на поле – возможно, уже на следующий день их посадят обратно.
Имущество третьей семьи состояло из единственного в городке магазинчика скобяных товаров. Если бы Джулиан спросил у координатора, что с ним делать – ему, наверное, приказали бы поджечь магазин. Так что он не стал лишний раз спрашивать, а просто выломал двери и вместе с тремя другими солдатиками разбросал весь товар по улицам городка. Пусть местные жители сами разбираются, стоит ли уважать право собственности сбежавшего партизана.
Большинство поселян за эту ночь устали возиться с солдатиками, а кроме того, они получили сообщение, что солдатики не собираются никого убивать, если их на это не провоцировать. И все же двое самонадеянных снайперов вылезли со своими лазерами и собрались пострелять, но у солдатиков были в запасе транквилизирующие стрелки.
Пак, новенький в группе, парень с наклонностями убийцы, доставил Джулиану некоторые неприятности. Он вздумал возражать против применения стрелок – что было равнозначно неподчинению приказу в боевых условиях, а это серьезное нарушение субординации, подсудное дело. Но и тогда, когда ему все же пришлось взяться за транквилизирующие стрелки, Пак стал целиться снайперу в глаз – от чего тот, несомненно, должен был погибнуть. Джулиан вовремя это заметил и мысленно приказал Паку прекратить стрельбу, а снайпера препоручил Клоду, который стрельнул тому в плечо.
Таким образом, как демонстрация силы миссия удалась вполне, только Джулиан все думал – к чему все это? Для жителей городка действия солдатиков выглядели диким, бессмысленным вандализмом. Возможно, Джулиан и должен был сжечь дотла магазинчик и уничтожить на корню всякую растительность на землях двух фермеров. Но он решил, что сдержанное проявление силы подействует куда лучше. Джулиан написал лазером на побеленной стене магазинчика на правильном испанском (проконсультировался у координатора): «По праву следовало бы казнить двенадцать из вас за то, что вы убили двенадцать наших. Пусть такое больше не повторится!»
Когда я вернулся домой – в следующий четверг, – то нашел под дверью записку:
«Подарок прекрасен. Вчера вечером я ходила на концерт только ради того, чтобы надеть его и похвастаться. Два человека спросили, от кого это. Я напустила таинственности, сказав: „От друга“.
Так вот, друг мой, я приняла важное решение. Надеюсь, в какой-то мере это будет подарком для тебя. Я уезжаю в Гвадалахару, ставить себе имплантат.
Я не стала ждать, когда ты вернешься, и обсуждать это с тобой – потому что не хотела делить с тобой ответственность на случай, если что-то пойдет не так. Я очень вдохновилась, узнав о случае, который произошел совсем недавно – это касается законов о людях с имплантатами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55