Благодаря этой уступке Коллегии нам удалось доказать, что мы тут ни при чем, и общественное мнение теперь на нашей стороне – в Европе и даже кое-где в Азии и Африке. Но на юге Африки больше верят нгуми.
Эшер и Риза пришли вместе. И тут же накинулись на нас:
– Эй, сладкая парочка, здорово, что вы вернулись! Что, решили удрать из дома и пожениться?
– Мы удрали из дома, только чтобы поработать, – быстро ответила Амелия. – Мы были в Вашингтоне.
– Государственные дела? – спросил Эшер.
– Нет пока. Но скоро будут государственными. Со следующего понедельника.
– Может, поделитесь ценной информацией? Или там слишком много технических подробностей?
– Да нет, не особо много, по крайней мере в главном. – Амелия повернулась к Марти: – Рэй придет?
– Нет, у него какой-то семейный праздник.
– Хорошо. Тогда давайте заказывать напитки. У нас с Джулианом есть что вам порассказать.
Как только официант принес кофе, вино и виски и удалился, Амелия начала рассказывать нашу историю, ужасную историю предстоящей всегалактической катастрофы. Я время от времени добавлял кое-какие подробности. Нас слушали, не перебивая.
Потом все долго молчали. Наверное, за всю историю существования клуба полная тишина никогда не длилась здесь так долго.
Первым заговорил Эшер:
– Конечно, присяжные еще даже не начали разбирать это дело… В том числе и в буквальном смысле.
– Это верно, – сказала Амелия. – Но тот факт, что Питер и Джулиан получили совершенно одинаковые результаты – вплоть до восьмого знака! – хотя начинали анализ в разное время и использовали две совершенно разные методики… Нет, суд присяжных меня не очень-то беспокоит. Гораздо больше меня волнуют политические последствия закрытия такого грандиозного проекта. И еще я немного озабочена тем, где буду работать в следующем году. Или даже на следующей неделе.
Белда вздохнула.
– Да, вы неплохо позаботились о деревьях. Наверняка вы так же хорошо все продумали и относительно леса в целом?
– О том, что это оружие? – спросил я. Белда медленно кивнула. – Да. Это абсолютное оружие, способное разом уничтожить всю Галактику. Его необходимо Разобрать на детали.
– Но лес – это нечто большее, – заметила Белда, отпивая кофе. – Представьте, что его не просто разберут, а уничтожат полностью, так, что и следов не останется. Прошерстят всю литературу и вычеркнут каждую строчку, имеющую хоть какое-то отношение к проекту «Юпитер». А потом правительственные спецподразделения убийц перестреляют всех, кто когда-либо слышал об этом проекте. Что будет тогда?
– Скажи лучше сама, раз уж начала, – предложил я.
– Это очевидно. Лет через десять, а может – через сто или через миллион кому-нибудь другому придет в голову точно такая же идея. И замысел снова не удастся довести до конца. Но потом, через другие десять или миллион лет, кто-нибудь снова до этого додумается. И решится сделать это. Нет, даже не решится – просто сделает, и все. Потому что будет настолько ненавидеть мир, что захочет все уничтожить.
Снова надолго повисла тишина. Потом я сказал:
– Ну, по крайней мере теперь разрешилась одна из таинственных загадок, волновавших умы человечества. Никто ведь не знал, откуда берутся физические законы. А я вот подумал – может быть, все законы физики задаются характеристиками вещества и энергии, которые получаются в то мгновение, когда начинается рассеивание – когда зарождается новая галактика? Но это кажется невероятным и ненужным.
– Значит, если Белда права, законы физики существуют всегда, – сказала Амелия. – А двадцать миллиардов лет назад кто-то просто нажал на большую красную кнопку?
– А еще сколько-то миллиардов лет назад то же самое сделал кто-то другой, – сказала Белда. – Вселенная существует только до тех пор, пока в ней не появятся существа вроде вас, – она показала двумя расставленными пальцами, средним и указательным, на Амелию и меня. – Такие вот люди, как вы двое.
Что ж, даже если Белда права, чудо первичного сотворения мира все равно никуда не делось – ведь когда-то же все действительно появилось в первый раз.
– А я вот думаю, – подал голос Риза, – наверняка ведь в других галактиках – их же миллионы! – есть другие разумные существа, которые должны были сделать такое же открытие. И не однажды, а тысячи или даже миллионы раз. Возможно, они просто психологически неспособны были довести дело до конца, уничтожив тем самым всех нас?
– По-твоему, их эволюция продвинулась дальше и у них имеется врожденное чувство совести и сострадания, которых нет у нас? – спросил Эшер и поболтал в стакане свой виски с кубиками льда. – Если бы такая кнопка была в бункере у Гитлера… Или у Калигулы, или у Чингисхана…
– Гитлер опоздал всего на одно столетие, – заметил Риза. – И, как мне кажется, наша эволюция продвинулась еще не настолько далеко вперед, чтобы можно было не опасаться появления какого-нибудь очередного Гитлера.
– Наша эволюция никогда не продвинется настолько далеко, – заявила Белда. – У нас агрессивность – один из факторов самой эволюции, одно из условий выживания. Человеческая агрессивность возвела нас на вершину пищевой цепочки.
– Не агрессивность, а сотрудничество, – возразила Амелия. – Одной агрессивностью человек никак не смог бы справиться, к примеру, с саблезубым тигром.
– Ну, хорошо, пусть будет и агрессивность, и сотрудничество, – примирительно произнес Марти. – Тогда выходит, что боевая группа солдатиков – идеальное воплощение превосходства человека над животными.
– Я бы не стал так говорить сразу обо всех боевых группах, – заметил я. – Некоторые из них – настоящий образчик вырождения человечества.
– И все же позвольте мне продолжить в этом ключе, – Марти побарабанил пальцами по столу. – Давайте рассмотрим проблему с этой точки зрения. Мы все но уже давно бежим наперегонки со временем. Когда-нибудь, лет через десять или через миллион лет, нам придется направить человеческую эволюцию так, чтобы полностью отказаться от агрессивности. Теоретически это не так уж и невозможно. Мы ведь уже направляли в нужную сторону эволюцию многих других биологических видов.
– И некоторых – в течение всего одного поколения, – вставила Амелия. – Здесь неподалеку целый зоопарк таких животных.
– Да, веселенькое местечко, – хмыкнула Белда.
– Мы действительно можем сделать это всего за одно поколение, – сказал Марти. – И даже быстрее.
Все немедленно повернули головы к нему.
– Джулиан, – обратился ко мне Марти. – Скажи, почему механики остаются в солдатиках не дольше девяти дней подряд?
Я пожал плечами.
– Из-за усталости, наверное. Если работать слишком долго – расклеишься, станешь невнимательным.
– Это вам так говорят ваши боссы. И всем остальным они говорят то же самое. Они и сами уверены, что это истинная правда, – Марти обвел слушателей тяжелым взглядом. Несмотря на то что других людей в зале не было, он все же понизил голос, когда заговорил снова: – Это тайна. Страшная тайна. Если бы Джулиан возвращался обратно в свою группу, я бы не стал этого рассказывать, потому что тогда об этом узнало бы слишком много людей. Но всем присутствующим здесь я полностью могу доверять.
– Даже военную тайну? – спросил Риза.
– Военные тоже не в курсе. Мы с Рэем утаили это от них, и никто не знает, скольких трудов нам это стоило. Так вот, в Северной Дакоте есть дом инвалидов, в котором живут всего шестнадцать пациентов. И все они практически полностью здоровы. Они живут там потому, что знают, что они должны оставаться там.
– Это люди, с которыми работали вы с Рэем? – спросил я.
– Да. Это было более двадцати лет назад. Все они сейчас уже в годах, и все прекрасно понимают, что им придется оставаться в уединении, наверное, до конца жизни.
– Черт побери, что же вы такого с ними сотворили? – спросил Риза.
– Девятеро из них оставались подключенными к солдатикам в течение трех недель подряд. Остальные девятеро – в течение шестнадцати дней.
– И это все? – спросил я.
– Все.
– От этого они сошли с ума? – предположила Амелия.
Белда рассмеялась, но особого веселья в ее смехе не было.
– Бьюсь об заклад, что нет. Скорее наоборот, они стали более чем нормальными.
– Белда почти угадала, – признал Марти. – У нее потрясающие способности к прочтению чужих мыслей без помощи всяких технических приспособлений. После того, как человек пробудет подключенным к солдатику пару недель подряд, он, как ни странно, больше никогда не сможет быть солдатом.
– Потому что не сможет убивать? – спросил я.
– Не сможет даже намеренно кому-то повредить, разве что спасая свою собственную жизнь. Или спасая жизнь кому-нибудь другому. У таких людей совершенно изменяется способ мышления, они даже воспринимают окружающее совсем не так, как обычные люди. Даже Да не подключены к сети. Если слишком долго находиться в сознании других людей, то начинаешь воспринимать их, как самого себя. И тогда ранить кого-то другого будет все равно что ранить самого себя.
– Значит, они не полные пацифисты, если способны убивать для самозащиты, – сказал Риза.
– Это зависит от человека. Некоторые скорее бы умерли сами, чем убили кого-нибудь другого, пусть даже и при самозащите.
– Такое обычно случается с людьми вроде Канди? – спросил я.
– Да нет, вообще-то. Таких людей, как ваша Канди, специально отбирают за мягкость характера и способность к состраданию. И работа механика должна только усиливать в них эти качества характера.
– В вашем эксперименте участвовали случайно подобранные люди? – поинтересовался Риза.
Марти кивнул.
– В первую группу попали добровольцы, которым заплатили за участие в эксперименте. В основном отставные солдаты. А вот вторая группа… – Марти подался вперед. – Половину второй группы составили наемные убийцы из спецподразделений. Вторую половину – гражданские лица, осужденные за убийства.
– И все они стали… более цивилизованными? – удивилась Амелия.
– Я бы сказал – более человечными, – поправил Марти.
– Значит, если ребят из группы охотников и убийц подержать в солдатиках пару недель, они превратятся в безобидных котят? – спросил я.
– Да, именно к такому заключению мы и пришли. Конечно, этот эксперимент проводился задолго до того, как появились спецгруппы охотников и убийц. Тогда солдатиков еще не использовали в реальных боевых действиях.
Эшер первым задал следующий вопрос:
– Мне что-то не верится, что армейские службы не додумались повторить ваш эксперимент. И не нашли способа как-нибудь обойти этот нежелательный эффект – пацифизм. Или гуманизацию – если вам так больше нравится.
– Это вполне возможно, Эшер, но маловероятно.
Я подключался в одностороннем порядке вместе с соями разных военных, от новобранца до генерала. Если бы кто-нибудь из них участвовал в подобных экспериментах или хотя бы слышал какие-нибудь разговоры о них, я бы знал.
– Если только кто-нибудь из армейского начальства тоже не подключался только в одностороннем порядке. А участников эксперимента могли изолировать – как в вашем случае, или вообще уничтожить.
Такое предположение заслуживало тишины, которая за этим последовала. Могли ли армейские исследователи убить невинных участников секретного эксперимента?
– Я согласен, в принципе такое возможно, – признал Марти. – Но очень, очень маловероятно. Мы с Рэем контролируем практически все военные исследования, которые касаются солдатиков. И чтобы кто-то протащил свой проект через все инстанции, выбил на него деньги, да еще и привел в исполнение – так, чтобы мы с Рэем об этом даже не заподозрили… что ж, это возможно. Но с той же долей вероятности, как тысячу раз подряд выиграть джекпот в национальной лотерее.
– Интересно… Ты вот заговорил о вероятностях, Марти, – сказал Риза, который что-то писал на салфетке. – Если взять самый лучший вариант развития событий, когда все люди добровольно согласятся стать человечнее и выстроятся в очередь на постановку имплантатов… Перво-наперво, один из десяти или двенадцати человек погибнет во время операции или сойдет с ума. Я как раз пытался придумать, как можно обойтись без этих потерь.
– Ну, мы не знаем пока…
– Секундочку, дай мне договорить. Если это будет каждый двенадцатый, таким образом вам придется убить шестьсот миллионов человек, чтобы остальные – те, кто останется в живых, – больше никогда никого не убивали. При таких раскладах Гитлер по сравнению с вами будет выглядеть подмастерьем-недоучкой, вы обойдете его на целых два порядка.
– По-моему, даже больше, – сказал Марти.
– Да, больше. Сколько у нас сейчас солдатиков, тысяч шесть? Скажем, мы построим еще сотню тысяч. Каждый человек должен будет провести две недели в непрерывном подключении – и это после того, как в течение пяти-шести дней им будут просверливать дырки в черепе и вживлять имплантаты. Допустим, на одного человека уйдет дней двадцать. Учитывая, что имплантацию переживет примерно семь миллиардов человек, получается, соответственно, по семь тысяч человек на одного солдатика. Другими словами, это будет длиться сто сорок тысяч дней, а это почти четыреста лет. И только потом все мы будем жить мирно и счастливо – те, кто вообще останется к тому времени в живых.
– Дай-ка мне посмотреть твои расчеты, – Риза пододвинул салфетку к Марти. Тот подчеркнул ногтем колонку цифр. – Ты забыл об одной детали. Нам ведь не нужен будет весь солдатик целиком. Только основная межмозговая связующая система и четыре блока для обеспечения питания и физиологических отправлений. И мы сможем построить не сотню тысяч солдатиков, а целый миллион специальных технических станций. Даже десять миллионов. Таким образом, необходимое на обработку время сократится всего до четырех лет.
– Но количество смертельных исходов останется прежним, – заметила Белда. – Для меня это вопрос чисто умозрительный, поскольку мне осталось прожить не так уж много лет. Но все равно, по-моему, цена слишком высока.
Эшер нажал кнопку вызова официанта.
– Ты ведь все это придумал не с бухты-барахты, Марти… Давно ты уже над этим думаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55