И не делают этого, если другой человек не хочет. Это самое важное. Если не хочешь, об этом можно сказать.
- Правда?
- Правда.
- О, тогда хорошо, - вздохнул Томми.
Он получил информацию, а усвоил или нет - ну, ведь это только начало.
- Да, - неожиданно сказал он.
- Что да? - Я не был уверен, что он имеет в виду.
- Я хочу спать с тобой сегодня ночью.
Может быть, мальчику необходимо лишь обрести уверенность, сказал я себе, потому что уверенность - единственное, что он мог понять, а может быть, и понимал. А может быть, он действительно хотел спать со мной? А может быть… Можно гадать всю ночь напролет, но пора кончать с бесполезными рассуждениями насчет того, что я должен и чего не должен делать.
- Хорошо. - Я взял Томми на руки; мальчик еще был достаточно маленьким для этого. Прижал его к себе. - Я очень очень сильно люблю тебя, Томми. Можешь любить меня как тебе хочется. Хорошенько запомни, что не нужно ничего делать, если не хочется, не считая, конечно, умывания. Понял?
Он смотрел мне прямо в глаза; щеки были мокрыми от слез.
- Я хочу. Хочу сделать тебе хорошо. Ладно?
- Мне и так хорошо. Этот спор мне не выиграть.
- Ладно, - решил я.
Будь что будет.
- Мы идем обратно в постель?
- Конечно. - Я перебирал в уме все, что сказал, и гадал, что же упущено. - Сегодня ночью я хочу просто об-| нимать тебя, а другую вещь мы не будем делать, договорились?
Будь ты проклят, Фостер! Томми растерялся, но все же кивнул.
Я начал подниматься, по-прежнему держа мальчш на руках, но это было неудобно, и я опустил его. Он обнял меня за талию, а я его за плечи, чувствуя себя очень странно, неловко и неуверенно. Будто ступил на незнакомую территорию, а все карты оказались неверными.
В дверях я остановился. Опять тот же звук. На этот раз я его узнал.
Хторры. Охотятся.
Я дотронулся до амулета. Долго проверял все окна и двери - как будто это имело какое-то значение, потом пошел в постель.
Я прижал мальчика к себе, потому что это было то, чего он хотел, а спустя некоторое время это стало тем, чего хотел и я. И все, что я говорил Томми, стало абсолютно верным и для меня. Мне не нужно было делать того, чего я не хотел делать.
Черт с ними, со всеми остальными. Их не было с нами в постели.
Я был одинок, испуган и тоже хотел, чтобы меня любили.
И Томми хотел. Но я не давал себе воли не потому, что это неправильно, - я больше не знал, что правильно, а что нет, - просто не хотелось походить на Фостера. Поэтому мы ничего не сделали.
Утром я обнаружил Томми в кровати Алека, Холли спала в другой комнате. За завтраком она сообщила, что ушла туда, потому что ей хотелось спать. Я не стал продолжать тему. Лед был еще слишком тонок.

У поэтессы величина гекзаметра
Дюймов тридцать была в диаметре.
От критика зависел размах:
Набуханье в его штанах
Аналогичных достигало параметров.

БЕРДИ
У Вселенной есть лекарство против глупости. Только применяет она его, к сожалению, не всегда.
Соломон Краткий
Я рассказал Берди о ночных криках хторров, и лицо ее посерело.
- Хорошо. Поговорим об этом на совете в воскресенье.
- Надо что-то делать сейчас же, - возразил я. Берди положила предметное стекло, которое рассматривала.
- Что, например? - Взяв другое стекло, она искоса взглянула на него. - У нас уже есть амулеты. Между прочим, где твой?
- О, я снял, когда принимал утром душ.
- Не волнуйся, искусственная кожа не пропускает воду.
- Честно говоря, я сомневался, что хторране застукают меня в ванной.
Берди занялась следующим препаратом.
- О? - удивилась она. - С каких это пор они назначают свидания?
- Как бы то ни было, - сказал я, - амулеты не помогут, и, между нами, я бы заранее позаботился об обороне.
- Конечно, ты прав. Тому, кто их носит, большой Пользы от амулетов не будет. У тебя есть какие-нибудь задумки?
- Забор против червей. Она хмыкнула.
- Этот вопрос обсуждался девять месяцев назад, и положили в долгий ящик.
- Девять месяцев назад хторры не паслись на здеш-них холмах, - Передай мне вон то стеклышко. - Берди вложила в микроскоп последний препарат. Я ждал продолжения разговора, но вместо этого она с головой ушла в настрой-ку резкости. Включила ультрафиолет, потом снова верну-лась к лазерной подсветке. - Норма, черт бы ее побрал! А мне показалось, что здесь что-то есть.
- Ну, так как насчет забора?
- Такие заборы - дорогое удовольствие. И рабочих рук у нас нет.
- Тройное бритвенное полотно и ежовая лента обес печат неплохой уровень безопасности. Берди, вы все здесь в рубашке родились. Это ведь настоящий «шведский стол» для хторран, без доплаты за обслуживание.
- Скоро зима, Джим.
- Тем больше причин побеспокоиться.
- Я считала, что черви впадают в зимнюю спячку.
- Виноват., это летом они вялые. Правда, не настоль-ко, чтобы заметила ты. В жару где-нибудь отлеживаются а ночью бодрствуют, но их аппетит от этого не ухудша-ется.
Берди вставила следующий препарат и стала наводить резкость, переключилась на большее увеличение и кив-нула сама себе.
- В газетах пишут другое.
- Газеты врут. Я прослужил в Спецсилах почти два го-да. Мы жгли червей в норах, Самый опасный месяц - январь. Не знаю, почему правительство до сих пор про-должает прислушиваться к этому международному сборищу болванов, окопавшемуся высоко в горах в Денвере, но их сведения о поведении и образе жизни червей верны с точностью до наоборот.
Берди постучала по клавишам, вводя картинку в память компьютера, и выключила микроскоп. Когда в комнате зажегся свет, она посмотрела на меня, вытирая руки полотенцем.
- Джим, я понимаю твою… ах да, озабоченность по поводу червей, однако…
- Ты считаешь, что у меня психоз, не так ли?
- Если хочешь. Дело в том, что Бетти-Джон и я думаем, что тебе лучше сосредоточить внимание на детях. - Она пристально посмотрела на меня. - Между прочим, как у вас дела? - Это был не случайный вопрос.
- Притираемся помаленьку, - осторожно ответил я.
- Что это означает?
- Ничего.
Она ощупывала глазами мое лицо.
- Сомневаюсь. Тебя видно насквозь, Джим. Сквозь тебя можно читать газету. Скажи правду.
- С Томми… проблема.
- Разумеется. И ты не хочешь позволить ему справиться с ней самостоятельно, не так ли?
- А?
- Из этой проблемы ты создаешь еще одну. Что с ним такое? - спросила Берди.
Я набрал в грудь воздуха. Как лучше сказать об этом?
- Ну, рожай, Джим.
- Я люблю мальчишку. Но он… Я не хочу, чтобы он стал голубым.
- Ну? Так в чем же проблема?
- Берди!
- Что «Берди»?
- Он лезет ко мне в постель, а у меня сердце кровью обливается, когда приходится отталкивать его.
- Так не отталкивай.
- Я не гомик!
Она вздрогнула.
- Пожалуйста, Джим, здесь никто ни разу не назвал тебя ниггером, не так ли?
- Я только на одну четверть черный, и это незаметно, - возразил я.
- Верно, незаметно, - согласилась Берди.
- Ты даже не можешь судить об этом по моей генной карте, - добавил я.
- И даже по твоему менталитету, - закончила она. - Вероятно, это и спасло тебе жизнь во время эпидемий. По статистике, белые имеют наименьшую сопротивляемость хторранским микроорганизмам. А негры - наибольшую. Ты должен благодарить своего дедушку за то, что он не был расистом.
- Спасибо за нравоучение, но мы говорили о Томми.
- О нем и речь. Суть в том, что мы здесь не навешиваем отрицательные ярлыки.
- Что?
- Ну, обидные эпитеты. Грубые прозвища. Во-первых, наши гомики отличаются вспыльчивостью. - Берди показала мне на стул, и я сел. - Во-вторых, что у человека на уме, то и на языке. Ты канализируешь свои мысли словами, которые употребляешь. Отрицательные ярлыки служат барьером. Они не позволяют тебе прочувствовать общую картину.
Я нетерпеливо махнул рукой.
- Все это мне известно, Берди. Давай вернемся непосредственно к делу, хорошо?
Она развернулась в кресле, придвинула его вплотную к моим коленям и, подавшись вперед, сказала: - То, к чему я клоню, заключается в следующем: для человека, много видевшего и много испытавшего за последние два года, ты самый напыщенный, самодовольный и неприятный изувер, с каким только я имела несчастье иметь дело. Ты мне нравишься, но тем не менее сохраняешь очень дурную привычку не слышать того, что в действительности тебе говорят. И сейчас ты не слышишь меня. Тебя больше занимают гоблины на холмах, чем воспитание детей, за которых ты якобы отвечаешь. При первых же признаках беды ты готов отказаться от ребенка. Ну и что, если он голубой? Тогда ему вдвойне нужна твоя любовь, потому что в противном случае ему придется иметь дело с остальными неизлечимыми уродами, сорвавшимися с цепи.
- Ну, будет, будет. В нравоучениях я не нуждаюсь.
- Не нуждаешься, - согласилась Берди. - Ты нуждаешься в том же, что и Томми: в понимании того, что этот путь любви не таит ничего дурного.
- Только не это! - Я сам испугался, как громко это у меня вышло, и понизил голос.
Она вопросительно подняла бровь.
- Кто тебя обидел?
- А?
- Ты слышал. Кто тебя обидел? Где-то в прошлом ты что-то решил. Что это было? Твой отец никогда тебя не обнимал?
- Какая разница.
- Абсолютно никакой, если не считать того, что он - единственный человек, у которого ты мог научиться отцовству. Твой отец когда-нибудь обнимал тебя?
Я задумался, попытался вспомнить. Хотелось ответить «да», - но я не мог припомнить ни одного случая, когда он обнял меня. Ни одного.
Однажды… Я собирался в поход, впервые уходил из дома один. Гордый тем, что родители доверяют мне, я обнял маму, и она обняла меня, а когда я обнимал отца, он только напрягся.
Он не обнял меня.
Берди смотрела на меня.
- О чем ты? - спросила она. - А?
- У тебя такое выражение лица! Что ты вспомнил?
- Ничего.
- Угу. Он не часто обнимал тебя, не так ли? Я ответил: - Вообще никогда, насколько я помню. - И добавил: - Он любил меня, это точно. Просто не любил нежностей.
- Угу. - Она кивнула. - Значит, ты считаешь, что это не имеет отношения к твоей реакции на Томми?
Я разозлился.
- Ты хочешь сказать, что я не способен воспитать своих собственных детей?
Она улыбнулась.
- Да, хочу. Знаешь, я могла бы сказать то же самое о девяноста девяти процентах людей, которых встречала. Сделать ребенка может каждый, для этого много ума не требуется. Маленькая Айви родила двоих, но разве это делает ее мудрой матерью? Скажи мне.
Я отрицательно покачал головой.
- Яснее ясного. Но она-то считает, что все в порядке, потому что не знает ничего другого. По сути, девочка делает максимум того, что может сделать, как и все остальные родители на свете. В том-то и фокус. Родительское чувство настолько сильно, настолько абсолютно, что люди отдаются ему на сто процентов. Я видела, как семьи обрекали себя на разорение, лишь бы выторговать лишний год жизни для своего безнадежно больного ребенка. Вот так, Джим: ты делаешь все, о чем знаешь, потому что не знаешь, что еще можно сделать. А моя работа состоит в том, чтобы ты знал о других возможностях. И они всегда есть.
Я скрестил руки на груди.
- Очень мило. Только, понимаешь, я ненавижу подобный треп. На словах все всегда выходит гладко.
Верди явно расстроилась.
- Ты замкнулся в собственной раковине. Там мало места даже для тебя, не говоря уже о Томми. - Жестом она остановила меня. - Нет, я не собираюсь поучать. - Она потерла переносицу, потом взъерошила и без того лохматые волосы. - Джим, я не знаю, что с тобой происходит и откуда ты вырвался. Можешь не рассказывать, если не хочешь, но из тебя торчит масса больших красных кнопок, которые только и ждут, чтобы на них нажали. И каждый раз, когда это происходит, ты взвиваешься, как ракета.
Я мог бы рассказать ей о Джейсоне и Племени - но она не просила, а навязываться мне не хотелось.
Почему?
Да потому, что я не хотел, чтобы кто-нибудь узнал, чем я был и что делал.
Должно быть, это читалось на моем лице, так как Бер-ди вдруг сменила тон.
- Хорошо, давай попробуем по-другому. Ты считаешь, что хорошо разбираешься в хторрах, не так ли?
- Да. - К чему это она клонит?
- Потому что у тебя есть сведения из первых рук о том, что дело обстоит совсем иначе, чем все думают, верно?
- Вернее не бывает.
- Хорошо. Но почему ты отказываешь приемному сыну в праве сомневаться, тогда как сам делаешь это?
- А?
- Не кажется ли тебе, что к человеческим слабостям и прочим странным повадкам ты должен относиться столь же беспристрастно? Ты грешишь предубеждениями не меньше, чем те люди в Денвере, которых ты в этом обвиняешь.
- Берди, я получил старомодное воспитание…
- Отлично. Прекрасное оправдание. Тебе его хватит на всю оставшуюся жизнь. Не хочешь чего-нибудь делать - и оправдание под рукой.
Я открыл было рот, чтобы ответить, и закрыл его. Почувствовал себя потерянным. Хотелось ударить Берди, хотелось заплакать. Как же я дошел до такого?
- Черт побери, Берди! Мне казалось, что задача родителя - помочь ребенку стать хорошим человеком.
- А кто утверждает обратное?
- Тогда о чем мы спорим?
- А я не спорю, Джим. Из нас двоих этим занимаешь-cя ты.
Я замолчал. Берди была права.
- Понимаешь, Джим, ты путаешь воспитание с программированием. Не надо делать из ребенка собственную копию. Не будь дураком - этим ты обречешь его на провал. Он никогда не сможет быть точно таким же, как ты. Смешно, но в том, что из него получится, твоей заслуги не будет. Это лежит целиком на нем.
- Прости, Берди, но я не понимаю.
- Хорошо, я спрошу по-другому. Имеют ли твои родители отношение к тому, что из тебя получилось?
- Э… нет.
- Правильно. Они лишь создавали условия для того, чтобы ты рос. А взрослел ты сам. Тебе было довольно одиноко, не так ли?
- Да.
- Да, - повторила она. - Это естественное для человека состояние - одиночество. Запомни. Поэтому мы и делаем то, что делаем. Итак, если твои родители не имели никакого отношения к тому, каким ты вырос, то почему ты уверен, что должен заботиться о том, какими вырастут твои дети?
- Я слышу, что ты говоришь. Понимаю твои слова, но не улавливаю суть. В этом нет никакого смысла.
- Конечно нет. Просто вспомни свое детство. Теперь улавливаешь, Джим? Не стоит учить ребенка тому, чему он может научиться сам. Максимум, на что ты способен, - создать ему возможность для этого. Быть родителем не значит быть собственником. Тебе доверена ответственность научить его отвечать за себя, и не более того.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69