Было что-то похожее на звезды. Тут и там маленькие светлые точки. Но
это не звезды, потому что они мигают, как огоньки на рождественской елке.
Представьте себе несколько десятков светлячков в холодную ночь, когда они
зажигают свои фонарики не очень часто, к тому же они далеко, и их нелегко
увидеть. Вот как это выглядело. Самый заметный объект среди них немного
походил на невращающуюся черную дыру, такую, в какой я некогда потерял
Клару, но не такую большую и страшную. Все это выглядело очень странно, но
не это заставило меня удивленно ахнуть. Я услышал возгласы остальных.
- Корабль! - потрясенно сказала Долли. Так оно и было.
Альберт серьезно взглянул на нас.
- Да, миссис Уолтерс, - сказал он, - это корабль. Я уверен, этот тот
самый корабль хичи, который мы видели раньше. И сейчас я думаю, не удастся
ли установить с ним связь.
- Связь! С хичи! Альберт, - закричал я, - ты спятил. Разве ты не
понимаешь, как это опасно?
- А что касается опасности, - серьезно ответил он, - то гораздо
больше я опасаюсь кугельблитца.
- Кугельблитц? - Я окончательно рассердился. - Альберт, ты осел! Я не
знаю, что такое кугельблитц, и не хочу знать. А беспокоит меня то, что ты
чуть не убил нас и...
Я смолк, потому что Эсси рукой закрыла мне рот.
- Замолчи, Робин! - прошипела она. - Ты снова вгонишь его в фугу.
Альберт, - спокойно сказала она, - расскажи нам, что такое кугельблитц.
Эта штука кажется мне похожей на черную дыру.
Он провел рукой по лбу.
- Вы имеете в виду центральный объект. Да, это разновидность черной
дыры. Но тут не одна черная дыра, а много. Я еще не смог определить,
сколько, потому что их нельзя наблюдать. Только поток входящей материи
создает излучение, а между галактиками материи немного...
- Между галактиками! - воскликнул Уолтерс и смолк, увидев взгляд
Эсси.
- Да, Альберт, пожалуйста, продолжай, - попросила она.
- Не знаю, сколько здесь черных дыр. Не менее десяти. Вероятнее,
десять в квадрате. - Он вопросительно взглянул на меня. - Робин, вы
понимаете, насколько это необычно? Как это можно объяснить?
- Нет. Я даже не знаю, что такое кугельблитц.
- О, небо, Робин, - нетерпеливо сказал он, - мы ведь обсуждали такие
проблемы раньше. Черная дыра возникает при сжатии материи до
необыкновенной плотности. Джон Уилер предсказал возможность существования
другого типа черных дыр, содержащих в себе не материю, а энергию - так
много энергии и настолько плотно спрессованной, что она замыкает вокруг
себя пространство. Вот это и называется кугельблитц!
Он вздохнул, потом сказал:
- У меня есть два соображения. Первое. Все это образование -
артефакт. Мы видим кугельблитц, окруженный черными дырами. Черные дыры
должны помешать проникновению материи в кугельблитц; впрочем, материи
здесь немного. Второе. Я думаю, перед нами недостающая масса.
Я подскочил.
- Альберт, - воскликнул я, - Ты понимаешь, что говоришь? Ты хочешь
сказать, что кто-то это сделал? Ты говоришь... - я еще раз подскочил и не
закончил фразы.
Не закончил, потому что не мог. Частично потому, что более страшного
соображения мне никогда не приходило в голову: кугельблитц кем-то сделан,
и он часть недостающей массы; отсюда следует неизбежное заключение, что
кто-то вмешивается в законы вселенной, пытается повернуть расширение, по
причинам, о которых я не могу (тогда не мог) догадаться.
А вторая причина в том, что я упал.

Я упал, потому что ноги перестали меня держать. Голова, в области
уха, страшно заболела. Все посерело и начало расплываться.
Я услышал возглас Альберта:
- О, Робин! Я не следил за вашим физическим состоянием!
- За чем? - спросил я. Вернее, попытался спросить. Но не получилось.
Губы не желали произносить слова, и я почувствовал ужасную сонливость.
Вспышка локализованной боли угасла, но смутно я сознавал, что меня ждет
большая боль, она близко и быстро приближается.
Говорят, существует селективная амнезия относительно боли; прошедшую
боль вспоминаешь, только как неприятный эпизод. Иначе ни одна женщина не
захотела бы рожать вторично. Для большинства из вас это справедливо.
Многие годы было справедливо и для меня, но не теперь.
Теперь я все помню очень ясно и почти с юмором. То, что произошло у
меня в голове, вызвало собственную анестезию, и мне не совсем ясно, что я
испытывал. Но вот эту неясность я помню с большой четкостью. Помню
панические возгласы, помню, как меня уложили на диван; помню долгие
разговоры и уколы иглы, когда Альберт вводил лекарства или брал образцы
для исследования. И помню, как плакала Эсси.
Она держала мою голову у себя на коленях. Хотя обращалась она к
Альберту и говорила по-русски, я много раз слышал свое имя и понимал, что
она говорит обо мне. Я попытался погладить ее по щеке.
- Я умираю... - сказал я... вернее, попытался сказать.
Она поняла меня. Склонилась ко мне, длинные волосы упали мне на лицо.
- Дорогой Робин, - заплакала она, - да, это правда, да, ты умираешь.
Вернее, умирает твое тело. Но это совсем не означает конец для тебя.
Конечно, за десятилетия, проведенные вместе, мы не раз говорили о
религии. Я знал, во что она верит. Знал, во что верю сам. Эсси, хотел я
сказать ей, ты никогда раньше не лгала мне, и не надо это делать сейчас,
чтобы облегчить мне смерть. Все в порядке. Но получилось у меня только
что-то вроде:
- Означает.
Слезы упали мне на лицо, она гладила меня и плакала.
- Нет. Правда, нет, дорогой Робин. У нас есть шанс, очень хороший
шанс...
Я сделал огромное усилие.
- Загробного мира... нет, - сказал я, стараясь говорить как можно
отчетливее. Все равно четко не получилось, но она меня поняла. Наклонилась
и поцеловала меня в лоб. Я чувствовал, как ее губы касаются моей кожи,
услышал, как она прошептала:
- Теперь есть.
А может, она добавила:
- Здесь и после.

Я несколько раз объяснял Робину, что такое кугельблитц. Это черная
дыра, возникшая в результате коллапса огромного количества энергии, а не
материи, но так как раньше такую дыру никто не видел, он слушал не очень
внимательно. Я также рассказывал ему о межгалактических пространствах -
очень мало материи и энергии, не считая отдельных фотонов от далеких
галактик и, конечно, универсального излучения 3,7К. Поэтому там очень
удобно разместить кугельблитц: в него ничего не будет падать.

22. ЕСТЬ ЛИ ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ?
А звезды продолжали свое движение. Их не интересовало, что происходит
с одним двуногим млекопитающим разумным - ну, полуразумным - живым
существом, только потому что этим существом оказался я. Я всегда
придерживался эгоцентрического взгляда на космологию. Я в середине Всего,
и все расположено по ту или иную сторону относительно меня; "нормальное"
это я; "важное" это то, что близко ко мне; "значительно" то, что я считаю
важным. Такого взгляда всегда придерживался я, но не вселенная. Она
продолжала существовать, словно я не имею никакого значения.
Правда в том, что тогда и для меня это было неважно, потому что я
отсутствовал. Во многих тысячах световых лет за нами, на Земле, генерал
Манзберген гонялся за еще одной группой террористов, похитивших шаттл, а
комиссар полиции поймал человека, стрелявшего в меня; я не знал этого, а
если бы и знал, меня бы это не заинтересовало. Чуть ближе к нам, но все
равно на расстоянии Антареса от Земли, Джель-Клара Мойнлин пыталась
понять, что говорит ей хичи; этого я тоже не знал. Совсем близко, рядом со
мной, моя жена Эсси пыталась сделать то, чего раньше никогда не делала,
хотя она изобрела этот процесс; ей помогал Альберт, у которого в банке
данных хранились все необходимые сведения, но у которого не было рук,
чтобы ими воспользоваться. Вот это - если бы я знал, что именно они
делают, - меня бы очень заинтересовало.
Но я, конечно, не знал этого, потому что был мертв.
Впрочем, я не остался мертвым.

Когда я был маленьким, мама часто читала мне. Однажды она прочитала
мне о человеке, чьи чувства были искажены из-за операции на мозге. Не
помню, кто написал этот рассказ, Жюль Верн, Уэллс, один из великих
золотого века [Обычно под золотым веком фантастики понимают 1938-1946
годы, когда писатель и издатель Джон Кемпбелл открыл таких авторов, как
Роберт Хайнлайн, Айзек Азимов, Ван Вогт, Лестер дель Рей, Эрик Фрэнк
Рассел, Теодор Старджон и многих других] - кто-то. Помню только главное.
После операции герой видел звуки и слышал прикосновения, и в конце
рассказа он спрашивает:
- Как пахнет пурпурный цвет?
Это я слышал ребенком. Теперь я большой. И это больше не фантастика.
Это кошмар.
Чувственные восприятия бились в меня, и я не мог понять, что это
такое! Не могу описать этого сейчас, как не могу описать... смерглич. Вы
знаете, что такое смерглич? Нет. Я тоже не знаю, потому что только что
придумал это слово. Это всего лишь набор звуков. У него нет значения. Я не
наделил его значением. И точно так же не имели значения звуки, запахи,
цвета, давления, температуры, толчки, дерганья, царапанья, все миллиарды
единиц восприятия, обрушившиеся на меня. Я не знал, что они обозначают.
Угрожают ли они мне? Мне не с чем было даже их сравнить. Может быть,
таково рождение на свет. Но я в этом сомневаюсь. Не думаю, чтобы это можно
было пережить.
Но я выдержал.
Выдержал по одной-единственной причине. Мне невозможно было не
выдержать. Есть древнейшая закономерность: нельзя сделать беременной
беременную женщину. Нельзя убить мертвого. Я "выжил", потому что все во
мне, что могло умереть, умерло.
Понимаете?
Попытайтесь представить себе. Освежеванный. Изнасилованный. И прежде
всего понимающий - я мертв.
Мама читала мне также "Ад" Данте, и иногда я думаю, не было ли у
Данте предвидения, каково пришлось мне. Если не было, откуда он взял свое
описание ада?
Не знаю, долго ли это продолжалось. Мне показалось - целую вечность.
Потом все начало уменьшаться. Резкий свет отодвинулся и стал слабее.
Ужасные звуки стихли, царапанье, чесание, толчки и рывки ослабли.
Долгое время ничего не было, как в Карлсбадской пещере, в те ужасные
мгновения, когда выключают свет, чтобы показать вам, что такое настоящая
темнота. Никакого света. Ничего, кроме отдаленного негромкого гудения,
похожего на шум крови в ушах.
Если бы у меня были уши.
Потом гудение превратилось в голос, и голос этот произносил слова;
издалека я услышал голос Альберта Эйнштейна:
- Робин?
Я попытался вспомнить, как говорить.
- Робин? Робин, друг мой, вы меня слышите?
- Да! - закричал я, не зная как. - Я здесь! - Как будто понимал, что
это "здесь".
Долгая пауза. Потом снова голос Альберта, по-прежнему слабый, но уже
значительно ближе.
- Робин, - сказал он; каждое слово произносилось отчетливо, как в
разговоре с маленьким ребенком. - Робин. Слушайте. Вы в безопасности.
- В безопасности?
- Вы в безопасности, - повторил он. - Я блокирую вас.
Я не ответил. Не знал, что сказать.
- Я буду учить вас теперь, Робин, - сказал он, - постепенно,
понемногу. Будьте терпеливы, Робин. Скоро вы сможете видеть, слышать и
понимать.
Терпеливым? Мне не оставалось ничего, как быть терпеливым. Не было
иного выбора. Нужно было терпеть и ждать, пока он меня научит. Даже тогда
я доверял старому Альберту. Я поверил ему на слово, что он научит слепого
видеть и глухого слышать.
Но можно ли научить мертвого жить?

Мне не очень хочется рассказывать о последующей вечности. По времени
Альберта и по времени цезиевых часов, прошло сорок восемь часов с
небольшим. По его времени. Не по моему. По моему это длилось бесконечно.
Хотя я помню очень хорошо, но кое-что помню как-то отдаленно. Не
из-за неспособности. От желания, а также из-за факта скорости. Позвольте
объяснить это. Обмен битами и байтами информации в банке данных происходит
гораздо быстрее, чем в органической жизни, которую я покинул. Прошлое
быстро покрывается пластами новых данных. И, знаете, это хорошо, потому
что чем более отдаленным становится ужасный переход от моего "теперь", тем
больше он мне нравится.
Мне не хочется восстанавливать ранние области этих данных, и та
первая часть, которую я хочу вспомнить, большая. Насколько? Просто
большая.
Альберт говорит, что я антропоморфизирую. Вероятно. Но разве это
плохо? Большую часть своей жизни я провел в форме человека, и старые
привычки умирают трудно. Так что когда Альберт стабилизировал меня и я был
- по-моему, единственное подходящее слово "расширен", - я представлял себя
в антропоморфном облике. Конечно, если представить себе, что человек может
быть больше галактик, старше звезд и мудр, как все миллиарды людей
прошлого и настоящего. Я воспринимал Местную Группу - нашу Галактику и
всех ее соседей - как небольшой клочок в волнующемся океане энергии и
массы. Я мог видеть все сразу. Но смотрел я на дом, на родную Галактику и
М-31 рядом с ней, и поблизости Магеллановы Облака, и другие небольшие
облака и скопления, и клочки газа и пыли, и звездный свет. И я - моя
антропоморфная часть - протянул руки, и взял их в горсть, и пропустил меж
пальцев, словно я Бог.
Но я не Бог и не настолько богоподобен, чтобы действительно касаться
галактик. Я вообще ничего не мог коснуться, мне нечем касаться. Все это
оптические иллюзии, все равно что Альберт, зажигающий свою трубку. Нет
ничего. Ни Альберта, ни трубки.
И меня нет. Я не могу быть богоподобен, потому что у меня нет
осязаемого существования. Я не могу ни создать небо и землю, ни уничтожить
их. Я вообще физически не могу воздействовать даже на ничтожную часть их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40