Ко времени
открытия астероида Врата стало известно гораздо больше. Знали все основные
факты, за исключением одного. Не представляли себе, что там полно хичи. И
не подозревали об этом, пока не начали - в сущности, правильно будет
сказать, что начал я, - расшифровывать старые звездные карты хичи.
В. З-з-з-з...
О. Тише, подпрограмма, я тебя понял.
Корабль, в котором находился Капитан, очень напоминал те, что люди
нашли на Вратах. У хичи не было времени усовершенствовать конструкцию
корабля. Именно поэтому Капитану не было полумиллиона лет: время в черной
дыре течет медленно. Главное отличие корабля Капитана от других кораблей -
дополнительное устройство.
На языке хичи это устройство называется нарушитель порядка в линейных
системах. Пилот, говорящий по-английски, назвал бы его ножом для
консервных банок. Именно он позволял кораблю проходить барьер Шварцшильда
вокруг черной дыры. Ничего особенно, просто изогнутый кристалл, торчащий
из черного основания, но когда Капитан подавал к нему энергию, он начинал
сверкать, как груда бриллиантов. Бриллиантовый блеск расширялся, окутывал
корабль, открывал проход, и корабль через него выходил в просторную
вселенную. На это не требовалось много времени. По меркам Капитана, меньше
часа. По часам наружной вселенной - около двух месяцев.
Будучи хичи, Капитан не похож на человека. Больше всего он напоминает
оживший скелет из мультфильма. Но о нем можно думать и как о человеке,
потому что он обладает большинством особенностей человека: любопытством,
изобретательностью, разумом, способностью влюбляться и всеми остальными
качествами, о которых я знаю, но которых никогда не испытывал. Например,
Капитан находился в хорошем настроении, потому что смог включить в состав
экипажа женскую особь, которую рассматривал как перспективного любовного
партнера (Люди тоже так поступают в так называемых деловых поездках). Но
само дело предстояло не очень приятное, если как следует подумать. Но
Капитан об этом не думал. Он беспокоился не больше, чем рядовой человек
беспокоится о том, объявят ли сегодня в полдень войну. Если это случится,
конец всему, но прошло так много времени, а этого не случилось, что...
Главное отличие заключалось в том, что для Капитана это дело не было
объявлением войны; оно связано с тем, почему хичи скрылись в своей черной
дыре. Капитан должен был проверить оставленные хичи артефакты. Клады были
оставлены не случайно. Они составляли часть тщательно разработанного
плана. Их можно даже назвать приманкой.
А что касается чувства вины, которые испытывал Робинетт Броадхед...
В. Мне было интересно, когда ты вернешься к этому. Позволь сделать
предложение. Почему бы не дать самому Робину Броадхеду возможность
высказаться?
О. Отличная мысль! Небо знает, он специалист в этом вопросе. Итак,
действие начинается, процессия движется... представляю вам Робинетта
Броадхеда!

Такую информацию мне предоставлять легче всего.
"...Конфликт из-за острова Доминика, сам по себе ужасный, был
разрешен за семь недель, так как и Гаити, и Доминиканская республика
стремились к миру и хотели восстановить свою разрушенную экономику.
Следующий кризис, который предстояло разрешить Секретариату, внушал
надежду всему миру, но в то же время был связан с самой серьезной угрозой
для всеобщего мира. Я имею в виду, разумеется, открытие так называемого
астероида хичи. Хотя было давно известно, что опередившие нас в
технологическом отношении чужаки посещали Солнечную систему и оставили
некоторые ценные артефакты, открытие небесного тела с десятками
функционирующих космических кораблей было совершенно неожиданным. Корабли
были, конечно, бесценны, и все вышедшие в космос члены ООН предъявили на
них свои права. Не буду рассказывать о напряженных тайных переговорах,
которые привели к созданию пятью державами Корпорации "Врата", но с ее
созданием перед человечеством открылись новые горизонты".
Воспоминания Мари-Клементин Бенабуше,
генерального секретаря ООН.

1. СОВСЕМ КАК В СТАРЫЕ ВРЕМЕНА
Прежде чем меня расширили, я почувствовал то, что не испытывал уже
тридцать лет, и потому поступил, как не считал себя уже способным. Начал
грешить в одиночестве. Отправил свою жену Эсси в город совершить поход по
ее предприятиям. Во все коммуникационные системы дома дал команду "Не
беспокоить". Вызвал свою информационную систему (и друга) Альберта
Эйнштейна и отдал ему приказы, от которых он нахмурился и начал сосать
свою трубку. И вот вскоре все в доме стихло. Альберт неохотно, но послушно
отключился, я удобно лежал на диване в своем кабинете, из соседней комнаты
негромко доносился Моцарт, в воздухе пахло мимозой, свет был приглушен - и
вот вскоре, говорю я, я произнес имя, которое не произносил уже
десятилетия.
- Зигфрид фон Психоаналитик, я бы хотел с тобой поговорить.
На мгновение мне показалось, что он не появится. Но вот в углу
комнаты, возле увлажнителя, возникла туманная дымка, что-то блеснуло, и он
уже сидит.
За тридцать лет он нисколько не изменился. На нем темный плотный
костюм, такого же покроя, как на портретах Зигмунда Фрейда. На пожилом
ничем не примечательном лице не прибавилось ни морщины, глаза все так же
блестят. В одной руке блокнот, в другой - карандаш, как будто ему нужно
делать записи! И он вежливо сказал:
- Доброе утро, Роб. Я вижу, вы отлично выглядите.
- Ты всегда начинаешь с того, что пытаешься вселить в меня
уверенность, - говорю я, и он слегка улыбается.
Зигфрид фон Психоаналитик на самом деле не существует. Это всего лишь
психоаналитическая компьютерная программа. Физического существования у
него нет; то, что я вижу, всего лишь голограмма, а слышу я синтезированную
речь. У него даже имени нет, потому что Зигфридом фон Психоаналитиком его
назвал я несколько десятилетий назад: я не мог тогда разговаривать с
машиной, не имеющей имени.
- Вероятно, - задумчиво сказал он, - вы меня вызвали, потому что вас
что-то тревожит.
- Совершенно верно.
Он с терпеливым любопытством взглянул на меня; в этом он тоже не
изменился. Сегодня у меня много гораздо более совершенных программ - в
сущности, есть одна программа, Альберт Эйнштейн, которая настолько хороша,
что об остальных я и не думаю, - но Зигфрид все-таки тоже хорош. Он всегда
пережидает меня. Знает, что нужно время, чтобы то, что таится в моем
сознании, обрело словесную форму, и потому не торопит меня.
С другой стороны, он не позволяет мне просто мечтать.
- Можете вы сказать, что вас тревожит в данный момент?
- Многое. Разное, - отвечаю я.
- Выберите, - говорит он, и я пожимаю плечами.
- Мир очень беспокоен, Зигфрид. Со всем тем хорошим, что происходит,
почему люди... О, дерьмо! Я опять начинаю, верно?
Он мерцает.
- Что начинаете? - подбадривает меня.
- Говорю о мелочах, а не о главном. О настоящем.
- Неплохо, Робин. Не хотите ли сказать мне, что главное?
Я говорю:
- Хочу. Так хочу, что, мне кажется, сейчас заплачу. А я уже давно
этого не делал.
- Вы очень давно во мне не нуждались, - указывает он, и я киваю.
- Да. Совершенно верно.
Он ждет немного, медленно вертя карандаш в руке, сохраняя выражение
вежливой дружеской заинтересованности, то самое неосуждающее выражение, с
каким я всегда его вспоминал между сеансами, потом говорит:
- То, что на самом деле беспокоит вас, Робин, глубоко скрыто и, по
определению, трудно формулируемо. Вы это знаете. Мы это видели вместе -
много лет назад. Я не удивлен, что вы все эти годы не испытывали во мне
потребности, потому что, очевидно, жизнь ваша складывалась хорошо.
- Да, очень хорошо, - соглашаюсь я. - Наверно, гораздо лучше, чем я
заслуживаю - минутку. Говоря это, я проявляю скрыто чувство вины? Чувство
неадекватности?
Он вздыхает, но продолжает улыбаться.
- Вы знаете, я предпочитаю, чтобы вы не говорили как психоаналитик,
Робин. - Я улыбаюсь ему в ответ. Он ждет некоторое время, потом
продолжает: - Посмотрим на нынешнюю ситуацию объективно. Вы приняли меры,
чтобы нам никто не помешал - или не подслушал? Услышал то, что не
предназначено даже для ближайшего друга? Вы даже приказали Альберту
Эйнштейну, своей информационной программе, не регистрировать этот
разговор, не включать его ни в какой банк данных. То, что вы собираетесь
сказать, должно быть очень личным. Может, вы стыдитесь этого вашего
чувства. Это говорит вам о чем-нибудь, Робин?
Я откашливаюсь.
- Ты это точно подметил, Зигфрид.
- И что же вы хотите сказать? Можете сказать это?
Я бросаюсь, очертя голову:
- Ты чертовски прав, могу! Очень просто! Очевидно! Я чертовски
старею!
Так лучше. Когда трудно сказать, просто скажите. Это одна из тех
вещей, что я узнал в те далекие дни, когда трижды в неделю изливал свою
боль перед Зигфридом, и это всегда действовало. И, сказав, я чувствовал
себя очищенным - ну, не счастливым, проблема все-таки не решена, но клубок
зла вышел из меня. Зигфрид молча кивает. Смотрит на карандаш, который
вертит в руках, ждет, чтобы я продолжил. А я знаю, что худшее позади. Я
знаю это чувство. Хорошо помню по тем прежним бурным сеансам.
Теперь я не тот, что тогда. Тот Робин Броадхед испытывал сильнейшее
чувство вины, потому что оставил любимую женщину умирать. Теперь это
чувство вины давно исчезло - и помог мне в этом Зигфрид. Тот Робин
Броадхед так плохо о себе думал, что не верил, что кто-то может отнестись
к нему хорошо, и у него было мало друзей. Теперь они у меня есть - не
знаю. Десятки! Сотни! (О некоторых из них я собираюсь вам рассказать). Тот
Робин Броадхед не мог принять любовь, а я уже четверть века состою в
прекрасном браке. Так что я совсем другой Робин Броадхед.
Но кое-что никогда не меняется.
- Зигфрид, - говорю я, - я стар. Я скоро умру, и знаешь, что больше
всего меня выводит из себя?
Он поднимает взгляд от карандаша.
- Что, Робин?
- Я недостаточно взрослый, чтобы быть таким старым!
Он поджимает губы.
- Не хотите ли объяснить это, Робин?
- Да, - говорю я, - хочу. - Кстати, дальнейшее совсем легко, потому
что я немало об этом думал, прежде чем вызвать Зигфрида. - Я думаю, это
связано с хичи, - говорю я. - Дай мне закончить, прежде чем скажешь, что я
спятил, ладно? Как ты помнишь, я принадлежу к поколению, открывшему хичи;
мы росли среди разговоров о хичи; у хичи было все, чего не было у людей, и
они знали все, чего не знают люди...
- Хичи не были такими совершенными, Робин.
- Я говорю о том, как казалось нам, детям. Хичи были страшные, мы
пугали друг друга, что они вернутся и возьмут нас. И больше всего - они
нас настолько опередили, что мы не могли с ними соревноваться. Немного
вроде Санта Клауса. Немного как те насильники-извращенцы, которыми нас
пугали матери. Немного как Бог. Ты понимаешь, о чем я говорю, Зигфрид?
Он осторожно отвечает:
- Я могу узнать эти чувства, да. Такое происходило со многими людьми
вашего поколения и позже.
- Верно! И я помню, что ты однажды сказал мне о Фрейде. Ты сказал,
что он говорил: ни один человек не может считать себя подлинно взрослым,
пока жив его отец.
- Ну, в сущности...
Я прерываю его.
- А я отвечал тебе, что это вздор, потому что мой отец был настолько
благоразумен, что умер, когда я был еще маленьким ребенком.
- О, Робин. - Он вздыхает.
- Нет, слушай меня. А какова самая главная фигура отца? Как мы можем
вырасти, если Наш Отец, Который В Центре, все еще там, и мы не можем даже
добраться до него, не говоря уже о том, чтобы ударить старого ублюдка?
Он печально качает головой.
- Отцовские символы. Цитата из Фрейда.
- Нет, я серьезно. Неужели ты не понимаешь?
Он серьезно говорит:
- Да, Робин. Я понимаю, что вы имеете в виду хичи. Это правда. Я
согласен, что это проблема для человеческой расы, и, к несчастью, доктор
Фрейд о такой ситуации никогда не думал. Но мы сейчас говорим не о
человечестве, а о вас. Вы меня вызвали не ради абстрактной дискуссии. Вы
вызвали меня, потому что несчастны, и сами сказали, что виноват неизбежный
процесс старения. Поэтому давайте сосредоточимся на том, что мы можем.
Пожалуйста, не теоретизируйте, просто скажите, что вы чувствуете.
- Ну, я чувствую себя, - сдаюсь я, - чертовски старым. Тебе этого не
понять, потому что ты машина. Ты не знаешь, каково это, когда зрение
подводит, на обратной стороне ладони появляются темные старческие пятна, а
лицо свисает ниже подбородка. Когда нужно сесть, чтобы надеть носки: если
встанешь на одну ногу, то упадешь. Когда всякий раз забываешь дни рождения
и думаешь о болезни Альтсхеймера, а иногда не можешь пописать, когда
хочется. Когда... - Но тут я остановился. Не потому что он прервал меня;
просто он выглядел так, будто готов слушать бесконечно долго, а какой во
всем этом прок? Он подождал немного, чтобы убедиться, что я кончил, потом
терпеливо начал:
- В соответствии с медицинскими записями, ваша простата заменена
восемнадцать месяцев назад, Робин. Неприятности в среднем ухе легко...
- Подожди! - закричал я. - Что ты знаешь о моих медицинских записях,
Зигфрид? Я отдал приказ, чтобы эта информация была закрыта!
- Конечно, Робин. Поверьте, ни одно слово из нашего разговора не
будет доступно ни для одной из остальных ваших программ, вообще ни для
кого, кроме вас. Но, конечно, у меня есть доступ к банкам информации,
включая ваши медицинские записи. Могу я продолжить? Стремечко и наковальню
в вашем ухе легко заменить, и это решит вашу проблему равновесия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40