— повторил он, холодея от страха. — Что вам надо?
— Это я, машинистка. Помните, утром мы с вами условились...
— Завтра, — сказал он. — Завтра. — И натянул одеяло на голову.
Глава одиннадцатая
— Пойдешь за меня замуж? — спросил Боб.
— Нет,— сказала девушка.
Они встретились полчаса назад на улице, а сейчас сидели в самом фешенебельном ресторане.
— Почему? — спросил Боб.
— Ты меня не знаешь.
— А ты меня?
— Тебя каждый знает. Недаром все тут смотрят на нас. Боб был пьян. Он делал предложение со всею серьезностью.
Девушка должна была, конечно, отнестись к этому как к шутке. Но странная вещь: она тоже относилась к этому со всею серьезностью.
— Но ведь ты-то себя знаешь?
— Знаю. Ну и что?
— Значит, меня ты знаешь... и себя тоже... Чего же еще надо? Давай поженимся.
— Ты лучше пей.
— Нельзя. Сегодня мне нужно быть очень серьезным.
— Но ты уже пьян.
— Значит, ты не хочешь за меня замуж, потому что я тебя не знаю, потому что ты, видите ли, заботишься обо мне... Дура!
Он вынул из кармана деньги, положил их на скатерть и, ни слова больше не говоря, нетвердым шагом вышел из ресторана.
По улице прохаживались так называемые женщины легкого поведения.
«Юмора у них нет, — подумал Боб. — И у меня тоже. Мы равны».
Несколькими днями раньше все организации и газеты города получили телеграмму следующего содержания: «Я не герой, я преступник, я убил двести тысяч человек. Клод Изерли».
Телеграмму напечатали и представили как фальшивку. Объявлено было расследование. Когда же Боб стал ходить по редакциям и утверждать, что он и есть автор телеграммы, его попросту не хотели слушать. Придумывали любой предлог, лишь бы уклониться от разговора.
— До чего же он все-таки скуп, — говорили про Боба. — Что ему стоило дать телеграмму подлиннее, подробнее описать свои переживания и угрызения?
И никто ни на минуту не задавался вопросом: отчего эта телеграмма была такая простая, словно не взрослый человек ее писал, а школьник?Боб, уже едва державшийся на ногах, доплелся кое-как до своей машины и велел шоферу ехать куда глаза глядят.На пути им, однако, встретилось препятствие. На тротуаре, перед чьим-то домом, собралась огромная толпа людей, и тут же на мостовой стояли в несколько рядов машины. Кого-то хоронили.
Процессия двинулась. Впереди двое несли портрет покойника. Затем шли дети с венками в руках. Затем гроб, высоко поддерживаемый в головах мужчинами. Оркестр играл похоронный марш. Процессию замыкали медленно ползущие автомашины. В том числе и машина Боба.
Много людей наблюдало за всем этим с тротуара. Люди, идущие за гробом, и люди, стоящие на тротуаре, смотрели друг на друга. Они были незнакомы друг другу.
Боб оглядел этих людей внимательным взглядом и заметил, что все они... одеты. И что все это их множество делится на две половины: на мужчин и на женщин.
— Умер человек, — сказал Боб водителю.
— Да, сэр,— ответил водитель.
Пройдя изрядное расстояние, люди стали садиться в машины.
В машине Боба разместились три женщины. Водитель хотел было что-то сказать им, однако Боб остановил его на полуслове.
Машина тронулась с места.
— Ему, кажется, лет сорок было?
— Кому?
— То есть как кому? Покойнику.
— Это жена его так говорит, чтобы самой моложе казаться. За пятьдесят ему было.
— А где он работал?
— Кассиром в банке.
— Не кассиром и не в банке. У него был магазин тканей.
— Хороший был человек. Сделал мне много добра.
— Он-то? Уж я, поверьте, знаю, скольким он испортил жизнь.
— В таком случае почему ты пришла на похороны?
— Ради жены. Я очень ее уважаю.
— А я ради самого покойника. Жену терпеть не могу.
— И потом, мы ведь земляки. Оба родились на Юге.
— Ничего подобного. Это мы с ним земляки, оба с Севера.
— Он был, кажется, высокий?
— Высокий? Наоборот, коротышка да еще хромой.
— Нет, нет, я не согласна. Не коротышка и не хромой. Просто года два тому назад он поскользнулся на льду, упал и слегка повредил себе ногу. Несколько месяцев прихрамывал, потом прошло.
— Милая, ну неужели я не знаю? Он от роду был хромой, со дня рождения.
— А может, он и не родился? — спросил вдруг Боб.
— Что? — удивились женщины.
Приехали на кладбище. Женщины вышли из машины. Боб решил подождать до конца похорон.
— Я знаю этих женщин,— прошептал он на ухо водителю.
— Кто же они, сэр?
— Та, что сидела слева, жена покойного. Другая, в середине, его сестра. А третья — мать.
— Спасибо, сэр,— сказал водитель.
На обратном пути в машину сели трое мужчин.
— Жаль Джека.
— Кто это Джек?
— То есть как кто? Покойник.
— Разве покойника звали Джек? Его звали Джеймс. Джеймс Томсон.
— Я хорошо знаю его брата.
— Брата? Какого брата?
— Старшего.
— У него нет старшего брата.
— Ну, значит, среднего.
— У него вообще нет никаких братьев.
— Может, ты скажешь, что у него и сестер нет?
— Сестер? Конечно нет.
— То есть как это нет? Его сестра не кто иная, как моя жена.
— Но ты ведь не женат.
— Хорошо, что хоть четыре комнаты оставил семье.
— Вот с этим я согласен. Четыре комнаты у него были.
— Верно, четыре комнаты. Общая площадь — шестьдесят семь квадратных метров.
— Шестьдесят семь вместе с кухней и коридором?
— Да, вместе с кухней и коридором.
— А может, он не умер? — спросил вдруг Боб.
— Что? — удивились мужчины.
Подъехали к дому покойника. Мужчины вышли из машины. Боб тоже.
— Поезжай домой, — сказал он шоферу, — я сегодня буду очень занят, у меня куча дел.
— Слушаюсь, сэр.
Боб наклонился, просунул голову в окошко машины и пальцем поманил к себе шофера.
— Я знаю этих троих, - прошептал он ему на ухо.
— Кто они, сэр?
— Тот, что сидел слева, брат покойника. Другой, в середине, его отец. А третий был сам покойник.
— Спасибо, сэр, — сказал водитель.
Этим утром в кабинет Боба вошли полицейские и объявили, что им приказано арестовать роботов.
— Расследование показало, что это они подделали телеграмму.
И хотя полицейские вели себя по отношению к Бобу очень уважительно, однако никаких его протестов во внимание не приняли. Роботы были собраны и погружены в машину.
Боб стоял у окна, не в силах что-либо предпринять, и смотрел на улицу. Внизу в машине стояли роботы. Их взгляды были устремлены на Боба. И хотя взгляды эти никогда ничего не выражали, тем не менее на этот раз Боб их понял. Роботы обвиняли. Обвиняли своего хозяина. Обвиняли его в самом тяжком преступлении — в предательстве. Боб распахнул окно и хотел было крикнуть, что он тут ни при чем... что это делается не с его ведома... Но снизу послышался голос полицейского:
— Мы выключили им слух.
Бобу оставалось только объясняться знаками. Но делать это перед открытым окном было как-то нелепо и даже обидно. Он закрыл окно и потом только попробовал объясниться руками. Роботы стояли неподвижно и смотрели наверх. А Боб все тщился объяснить, убедить... И вдруг сообразил, что им выключили и зрение.
Он задернул шторы и отошел от окна.«Они много раз меня предавали, — подумал Боб. — Много причиняли мне неприятностей». Но подумал он об этом без всякой злобы, без мстительного чувства.
Потом он долго и бесцельно бродил по дому, по всем девяти его огромным комнатам. Все блестело чистотой, все дела были сделаны, аккуратно и до конца. Ни единая мелочь не нарушала порядок. И Боб лишь теперь, спустя столько времени после возвращения с войны, в первый раз в этом огромном и чистом доме подумал с горечью:
«Ни жены у меня нет, ни любовницы, ни невесты...» Он вошел в тесное, непривлекательное на вид кафе, уже, наверно, закрывшееся, потому что стулья были опрокинуты на столы и полная женщина лет сорока — хозяйка, наверное, — подметала пол. Кроме нее, никого не было.
— Не видишь, что закрыто? — сказала женщина.
— Я Клод Изерли.
— Домой иди, домой. На ногах еле держишься.
— А ты? Знаешь, ты кто? Ты Нефертити...
Женщина выпрямилась, широко расставила ноги и уперлась руками в полные бедра, словно желая показать, кто она на самом деле.
— Ничего. Ты просто очень устала,— мягко и даже сочувственно сказал Боб. — Тебе нужно отдохнуть. И тогда ты вся станешь тоньше и нежнее.
— А тебе, видно, выпить нужно,— рассмеялась женщина. — Садись.
Она налила ему стакан виски и поставила на стол. Потом опять принялась за свое дело.
— Ты устала,— сказал Боб,— посиди со мной.
— Ты лучше пей и помалкивай.
— Ты устала, тебе нужно отдохнуть, — пьяно повторил Боб, — все зависит от этого.
— Много будешь разговаривать — выгоню.
— Муж у тебя есть?
— А тебе какое дело?
— Нет, ты скажи, есть?
— Нету, нету...
Боб медленно потягивал виски и наблюдал за женщиной.
— Пьянчуги несчастные, — без всякой злобы, даже с невольной какой-то нежностью ворчала женщина, — болтаются тут весь день... Как будто ни дома у них, ни семьи... И рубахи у всех грязные...
«И у этой нет юмора, — подумал Боб. — И у меня тоже. Мы равны».
— Давай выходи за меня замуж.
Женщина громко и от души расхохоталась, спустила засученные рукава и повторила еще несколько раз: пьянчуги несчастные... Потом зашла за стойку бара и принялась подсчитывать дневную выручку.
— Ну что, согласна?
— Ты молодой, красивый, от тебя еще молоком пахнет, — снова засмеялась женщина, — а я толстая и некрасивая. И старовата к тому же.
— Ты Нефертити, — заупрямился Боб, — но ты этого не знаешь. Ты преображаешься, только когда спишь.
— А днем?
— Ты можешь и днем. Все могут и днем. Но для этого нужна масса условий. — Он замолк на мгновение и подмигнул ей. — А условий этих ни у кого нет. Всегда чего-нибудь да не хватает.
Он повернулся и, шатаясь, пошел к двери. Взявшись за ручку, он в нерешительности остановился. Но тут же, преодолев нерешительность, повернул обратно, подошел к женщине, подсчитывающей деньги, и совершенно спокойным тоном сказал:
— Давай сюда деньги.
Женщина, не глядя на него, поднесла палец к губам: тихо, мол, не мешай.
— Давай сюда деньги, — повторил Боб.
Теперь уже она подняла на него удивленный взгляд и мгновение пыталась сообразить, шутит он или нет.
— Ни звука, — Боб лениво вытащил из кармана револьвер и наставил его на женщину. — Давай все.
Женщина в испуге застыла на месте, потом дрожащими руками подтолкнула к Бобу всю кучу денег.Он не спеша собрал их, сунул в карман и бросил на стойку несколько мелких монет.
— А это тебе... За виски.
Выходя из кафе, он услышал за собой низкий и усталый голос женщины:
— Пьянчуги несчастные...
И ему показалось, что даже теперь, в этом ее упрекающем голосе он опять уловил затаенную нежность.Боб вышел на улицу, прислонился к стене, вытер пот со лба и почувствовал необыкновенное облегчение, словно освободился наконец от тягостной какой-то обязанности.
Побродив по улицам, он снова пришел к кафе и остановился на противоположном тротуаре. Сквозь стекло витрины он увидел полицейских. Он переменил место — стал под уличным фонарем, чтобы легче было его заметить. И действительно, женщина сразу его заметила и, вскрикнув, показала на него остальным. Полицейские высыпали на улицу, и Боб, недолго думая, бросился бежать, неизвестно — от страха или же чтобы все было как полагается.
Его догнали и окружили. Боб преспокойно поднял руки вверх и с сожалением подумал, что теперь уже не решишь, могли ли действительно полицейские догнать его и схватить или же не могли.
— Мистер Изерли? — удивился старший по чину полицейский.
— Я совершил кражу, — не опуская рук, сказал Боб.
— Извините... Мы не знали, что это вы...
— Вы обязаны арестовать меня.
— Это же Клод Изерли, глупая, — рассердился на женщину старший полицейский. — Он пошутил с тобой.
— Я буду жаловаться, вы не имеете права не арестовывать меня, — разозлился Боб.
— Слушаюсь, — пролепетал полицейский. — Разрешите мне уйти...
И, не дождавшись ответа, пошел прочь. А Боб, которому так хотелось быть арестованным, который только что так на этом настаивал, неожиданно для себя вдруг почувствовал радость: как хорошо, что на этот раз его все-таки не взяли.
Он сделал несколько шагов, все еще держа руки над головой.
— Погоди, — послышался голос женщины.— Значит, ты и в самом деле Клод Изерли? Как же я тебя не узнала?
Боб остановился и обернулся.
— Ты устала. И у тебя слишком мало времени. Теперь я знаю, что тебе нужно. Время — вот что тебе нужно. Свободное время.
И пошел дальше, не опуская рук.Он не знал, что с этого дня женщина разбогатеет. Она сделает на кафе новую вывеску: «Кафе, которое ограбил Клод Изерли».
Боб вошел в кинотеатр. Фильм уже начался. С трудом отыскав себе свободное место, Боб сел и поинтересовался у соседа:
— Что за фильм?
— «Ребекка», — недовольно буркнул сосед.
— О чем?
— Не знаю, не мешайте.
— Роберт Тейлор играет?
— Не мешайте.
— А почему не играет? — расшумелся Боб. — Почему продают билеты, если он не играет?
И, продолжая в том же духе, он засунул руку за пазуху соседа, нащупал бумажник и попробовал вытащить его двумя пальцами. Но нет — рука соседа крепко сдавила ему запястье.
— Не надо так давить, — прошептал Боб на ухо соседу. Тот встал с места, не отпуская руки Боба, вывел его из зала в светлое фойе и вдруг остановился как вкопанный.
— Мистер Изерли ?!
— Он самый. Зовите полицейского.
— Но зачем? — улыбнулся сосед глупейшей улыбкой.
— Затем, что я так неуклюже тащил ваш бумажник.
— Я все понимаю,— сказал сосед с той же дурацкой улыбкой на лице, — вы, наверно, держали с кем-то пари.
— Нет, я просто хотел украсть ваш бумажник.
Сосед вынул из внутреннего кармана блокнот и авторучку.
— Прошу вас, очень прошу... Если можно, ваш автограф...
— С одним условием. Вызовите сию же минуту полицейского.
— Пожалуйста, пожалуйста. Разве я могу отказать вам? Сосед пошел звонить, но на полпути повернулся и недоверчиво спросил:
— А вы не убежите?
— Идиот.
Боб остался один в фойе кинотеатра. А почему бы и не убежать? Почему бороться против десятков, сотен и тысяч людей, у которых в мозгу, в одной из его извилин, прочно записано:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20