Он то и дело пытался выпростать из-под простыни руку, но это ему не удавалось. Возле него стоял Робот.
— К. И., — обратился к нему Робот, — сейчас мы будем смотреть фильм. Для вас очень полезно посмотреть еще раз историю своей жизни.
Робот принес экран — большую деревянную раму без холста — и поставил его перед К. И. В раму вошел человек, совершенно непохожий на К. И. Он сел за стол под табличкой «Авеню 118», воровато огляделся и, убедившись, что никто его не видит, открыл дверцу буфета. Он вытащил из буфета полную горсть всяких сладостей и начал торопливо засовывать их в рот.
— Он еще маленький, наш будущий герой, — дикторским голосом прокомментировал Робот, — он еще любит сладости. Родители прячут их от него, потому что от сладкого портятся зубы.
Послышались шаги.
— Мамаша идет, — предостерег Робот.
Потом Робот подошел к К. И., который смотрел историю своей жизни, и дал ему пощечину. А тот К. И., который находился в экране, скривил от боли лицо и громко расплакался.
— Вообще у него было беззаботное детство, — продолжал Робот, — сладостей у них в доме было всегда очень много, до тошноты много.
К. И. в экране поднялся во весь рост, потом присел. И так несколько раз. Потом раскинул руки и стал ими взмахивать — вверх, вниз, вверх, вниз.
— Он служит в армии, — объяснил Робот, — водит военный самолет.
Робот принес и поставил к его ногам стопку тарелок и дал ему в руки кусок железа. К. И. уронил железо на тарелки и разбил их на мелкие осколки.
— Он уничтожил целый город «во имя спасения всего мира».
К. И. начал по-военному маршировать на месте.
— Он становится героем; становится героем благодаря своим родителям, потому что они вовремя поняли, что ребенку надо запретить злоупотребление сладостями.
К. И. продолжал вышагивать на месте.
— Пресс-конференции и интервью — на весь мир. И всег-
да ему задают два вопроса. Ваша самая любимая песня? К. И. перестал маршировать и снова воровато огляделся. Убедившись, что никто его не видит, он на цыпочках подкрался к сейфу и попробовал его открыть, мурлыча при этом себе под нос: «Когда солдат идет на войну, о нем горюют и плачут. Когда солдат приходит с войны, говорят — ему повезло...»
— Ваша самая любимая сказка?
— В некотором царстве, в некотором государстве живет-поживает себе царь. Царь этот творит благо за благом для своих подданных, освобождает их от налогов, строит больницы, открывает школы, дает всем детям бесплатное образование. Но однажды подданные убивают его. Просто так, без какой-либо на то причины. И когда их спрашивают: зачем вы его убили? — они отвечают: затем, что он сделал нам много добра, а мы никакого добра не могли ему сделать.
Наконец К. И. открыл сейф, заглянул внутрь и с изумлением обнаружил в нем вместо денег целую кучу всяких сладостей...
К. И. в экране поднял руки вверх — сдался полицейским.
Потом он сел на стул и посмотрел на К. И., который смотрел историю своей жизни. Они долго смотрели друг на друга. К. И., сидящий на кровати, прекратил даже свои попытки выпростать руки из-под простыни.
— Он не выдержал славы, — объяснил Робот. — Человек не в состоянии выдержать столь огромную славу. Он сходит с ума. Самым ярким доказательством сумасшествия К. И. является то, что, когда теперь у него спрашивают, что такое война, он отвечает... — И в голосе Робота, до этой минуты сухом и холодном, послышались вдруг какие-то тревожные, почти человеческие нотки: — Огромный город, пустынная улица, и идут по ней девушка и парень... Он протягивает руку к волосам девушки, а она говорит ему: «Не надо... Прошу тебя, не надо... на пустой улице. Будь рядом люди, я бы не стеснялась... А теперь стыдно... Нас никто не видит...»
К. И. первый и К. И. второй продолжали всматриваться друг в друга.
К. И. экранный переступил через раму, подошел к К. И., сидящему на кровати, и помог ему стащить с себя простыню. Они сели друг подле друга и — локоть в колено, подбородок в ладонь — уставились неподвижно куда-то в пространство. К. И., смотревший свою биографию, лег на кровать. То же самое сделал К. И. с экрана. Они лежали неподвижно, нежно обняв друг друга.
Робот поднял валявшуюся на полу белую простыню и заботливо укрыл их. А сам сел на пол рядом с кроватью.
В следующем зале тоже было много табличек, предупреждающих: «Не прикасаться».
— К сожалению, нам придется расстаться,— сказал Гид. — Каждый из вас знает теперь столько, что с легкостью может заменить меня. Вы очень мне понравились; мне всегда бывает жалко расставаться с посетителями, я как-то к ним привязываюсь...
Гид протянул посетителям руку. Он тепло попрощался с каждым из них в отдельности и исчез.
Лили отворила маленькую дверь в углу зала, переступила через порог и очутилась в каком-то темном помещении.
Она сделала несколько осторожных шагов; глаза ее уже немного привыкли к темноте, и она разглядела, что находится в очередном огромном зале, который почему-то совершенно пуст. Потом она уловила чей-то слабый стон, доносящийся из темной глубины зала. Она медленно и несмело двинулась дальше и увидела — на полу лежит женщина. Лицо у женщины было залито потом. Тело ее корчилось в ужасных муках, и было странно, глядя на эти страшные корчи, слышать только слабый, очень слабый стон. Лили стояла в растерянности, не зная, что делать. И вдруг женщина закричала. Закричала и Лили. И по всему залу прокатился крик двоих людей. Потом еще одного человека. Очень маленького человека, который только что родился. Потом стало тихо.
— Ты родился, мой сын, — раздался голос женщины, словно напевающий колыбельную. — Ты снова родился... Уже в который раз! Я хочу, чтобы ты вырос красивым и сильным. Чтобы ты был счастливым... любил плохие книги... и дешевенькие песни... Чтобы ты был сентиментальным... Это тебя спасет... Ты родился... Снова родился уже в который раз!
Женщина, едва живая от недавних мук, поднялась на ноги, крепко прижала к груди ребенка и двинулась к двери медленным, неуверенным еще шагом. А за спиной у нее, из расступившегося пола, выскочили какие-то людские головы не то маски и посыпали бесконечной скороговоркой:
— Имя, имя, имя, имя...
...Дверь закрылась. Лили осталась одна. И независимо от себя она вдруг снова закричала на весь этот пустынный и темный зал:
— А-а-а-а-а-а-а-а!..
— Лили Юджин, — сделал ей замечание громкоговоритель, — прощу вас разговаривать обычным голосом, не слишком громко и не слишком тихо.
— А-а-а-а-а-а-а-а!..
Запыхавшись, прибежали Боб и Джо, которые давно уже ее разыскивали.
— Ты нас обоих обманула. Ты никого из нас не любишь.
— Нет, нет, люблю.
— Кого?
— Скажи, кого?
— Дома скажу... Дома, дома, дома...
— Я знаю, ты любишь меня,— сказал Боб.
— Я знаю, ты любишь меня,— сказал Джо.
— Дома, дома, дома...
При этих словах беззвучно обрушилась одна из стен.Они переглянулись друг с другом, ошеломленные этой странностью.
Потом все трое рассмеялись.От громкого смеха начали обваливаться и остальные стены.Все рушилось медленно, легко, бесшумно.
— Вот почему у них всюду было написано: «Не прикасаться». Вот почему у них запрещалось говорить громко.
— Вы хотите снова разрушить наш город! — оглушительно прокричал громкоговоритель. — Вы хотите бросить нас на произвол судьбы! — Потом умоляюще обратился к Бобу: — Не возвращайся, Боб... Останься у нас... Ведь ты же занят только и только собой... Ведь ты же не можешь забыть себя... Ты не знаешь, как жить... Ты бесплоден...
И тот же громкоговоритель сделал самому себе замечание:
— Прошу разговаривать обычным голосом, не слишком тихо и не слишком громко.
Направляясь к выходу из музея, они прошли через те же залы.Среди руин стояли растерянные люди, те самые, которые разыгрывали для посетителей различные сцены из человеческой жизни. И поскольку они не умели делать ничего, кроме того, что делали до сих пор, то и теперь, среди руин, они продолжали повторять заученные слова. Только на этот раз они говорили уже все вместе, без всякой очереди, перебивая друг друга, и ничего невозможно было понять.
— Ну, сядем обедать... Я что-то хотел сказать... Мои глаза не видят... Останешься у меня ночью?.. Дома будут беспокоиться... Знаю, знаю... 2803... Что это... 2803 раза я ела этот суп... Мои руки не двигаются... Я что-то хотел сказать... Надо уехать туда... Куда?.. Туда... А-а, туда!.. Там все хорошо... Не хорошо, а иначе...
Глава двадцать четвертая
Открытое письмо Гюнтера Андерса Вильгельму Иксу,
главному врачу и главному прокурору при дворце
(документ)
Не так давно я имел честь узнать, что, ссылаясь на мое письмо, обращенное к Бонапарту, вы устанавливаете у меня «дрейфусовский комплекс».
«Мы не надеемся,— заявляете вы,— что нам удастся переделать людей, пораженных «дрейфусовским комплексом», тем более если они находятся на расстоянии сотен миль от нас».
Почему «комплекс»?
Сократ чувствовал себя призванным открывать молодежи правду? Глупости. Просто-напросто воспитательский комплекс.
Гегель бился над универсальным принципом истории? Глупости. Просто-напросто систематизаторский комплекс.
Врачи пытаются лечить больных? Глупости. Просто-напросто здравоохранительный комплекс.
Люди испытывают голод? Глупости. Просто-напросто хлебный комплекс.
Изерли пытается раскаяться в уничтожении Хиросимы? Глупости. Просто-напросто комплекс виновности.
Андерс пытается помочь Изерли? Глупости. Просто-напросто «дрейфусовский комплекс».
Право же, превосходный метод — это «просто-напросто комплекс». С помощью этого метода удается:
1) лишить сложности, комплексности любой вопрос;
2) убедить окружающих, что цели, к которым стремятся жертвы ваших диагнозов, ничего не стоят;
3) выставить на посмешище тех, кто эти цели преследует.
С совершенным почтением Гюнтер Андерс
ЭПИЛОГ
Я возвращаюсь на Землю. Возвращаюсь в двадцатый век. Со мною моя жена.
Доктор не нарушил своего слова. В знак протеста он остался на улице Шести Деревьев. Он счастлив, потому что не узнал правды. Он смог сохранить свой идеал.
Мы поселимся в каком-нибудь маленьком городе, на самом его краю. И все там будут говорить про меня как про жителя дома на окраине.
Мы будем работать и зарабатывать хлеб наш насущный.
Мы будем обрабатывать свой огород и выращивать помидоры, картофель и тыкву.
По воскресным дням мы будем отдыхать. Будем просыпаться в десять часов утра. Будем ходить в кино и досыта там смеяться.
Вот уже показался круглый шар, который я вижу в последний раз.
Сейчас тот единственно ясный миг, когда я твердо знаю, что буду делать.
Я, Клод Роберт Изерли, обещаю забыть себя и освободиться от себя.
Я, Клод Роберт Изерли, обещаю впредь не заниматься только самим собой и помнить, что все находится вне меня.
Я, Клод Роберт Изерли, обещаю даже самую огромную трагедию не делать своей собственностью, чтобы от этого она не перестала существовать.
Я, Клод Роберт Изерли, обещаю отныне принадлежать миру, чтобы и мир, в свою очередь, принадлежал мне.
Я, Клод Роберт Изерли, обещаю хоть что-нибудь дать миру, обещаю посвятить свою жизнь людям.
На противоположной стене кабины - зеркало. Я с интересом разглядываю себя. Седеющие волосы. Утомленное лицо. На лбу и в уголках рта - морщины. Нетвердый, рассеянный взгляд. Мутный и тяжелый. В глазах - страх и растерянность. Небрит. Даже по такому торжественному случаю. Наверное,поленился.
Я не принимаю всерьез этого человека, я не верю ему.
В глубине души я посмеиваюсь над ним и продолжаю:
Я преодолею себя. Ведь я же еще молод, мне всего-навсего тридцать лет.
Я разделюсь. Я распадусь надвое. Я стану - два человека. Один - внутри меня, другой - вовне.
Гамлет и Дон Кихот. 1966 г.























1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20