— Я осуждаю вас! — крикнул Боб.— Вы враги прогресса!
— Мы едим в меру, ровно столько, сколько нужно, чтобы существовать. Мы спим в меру, ровно столько, сколько нужно, чтобы сохранить здоровье. Мы разговариваем умеренно, используя при этом ровно столько слов, сколько необходимо для элементарной информации.
— Хочу есть! — подхватили хором сидящие в зале.— Хочу спать! Хочу пить!
— Вы слышали? Мы живем исключительно жизнью духа.
— Вы не имеете права возвращаться на Землю! — крикнул Боб.
— До сих пор ни один среди нас не вылечился, — продолжал следующий, — ни один из нас не вернулся на Землю. Мы живем здесь давно. Мы не имеем ни малейшего представления о второй мировой войне. Мы не знаем, что такое атомная бомба, водородная бомба, что такое Хиросима. Мы и про вас ничего не слыхали.
— Я предлагаю сменить обвиняемого! — крикнул Боб. — Пускай они займут мое место!
— Было несколько случаев, когда люди попали сюда по ошибке. Общество поставило им ошибочный диагноз, а потом выяснилось, что у них всего лишь аппендицит. Некоторые из них вернулись на Землю, а некоторые умерли, потому что операция опоздала. Вы, наверно, видели несколько могил там, где кончается улица?
— Да, видел.
— Это их могилы. Что касается нас, то мы, надо сказать, живем долго, очень долго. Этому способствует климат планеты, ее здоровый воздух и вода, а также, разумеется, наш образ жизни. Как видите, в этом вопросе мы превзошли Землю.
— Вы не имеете права говорить о Земле! — крикнул Боб.
— Среди нас до сих пор умер всего только один человек, и он похоронен в отдельном склепе, — при этом у говорящего дрогнул голос, а на глазах даже выступили слезы. — Мы гордимся покойным и считаем его величайшим нашим мыслителем.
— Вы кончили?
— Да.
— Я недовольна вами, — сказала Лили.
— Почему?
— Потому что воспоминание о покойнике расстроило вас до слез.
— Изменник! — закричали сидящие на полу.
— Я обещаю, что больше не буду... Простите меня...
— Ладно, на этот раз прощаю. А вам, Боб, ставлю единицу.
— Единицу? За что?
— За поведение. Много кричите.
Объявили перерыв. Однако никто не двинулся с места. Когда пятиминутный перерыв истек, суд перешел к обмену мнениями.Встал главный врач.
— Я осуждаю вас за то, что, живя столько времени на нашей планете, вы до сих пор не знаете, кто я такой.
— Мы осуждаем тебя за то, — сказали в один голос сидящие на полу обитатели планеты, — что ты до сих пор ни разу не поинтересовался, кто мы такие.
— Но я занят, я думаю.
— Вы хотите думать, — сказала Лили, — но хотеть думать — это еще не значит думать.
— Нет, я думаю, я даже веду дневник.
— Вы правильно начали свою борьбу,— сказала Лили,— но сейчас вы страдаете той же болезнью, что и все остальные жители планеты.
— Ура! Мы равны! — возликовали жители планеты Тю-нитос. — Нас становится больше.
Они повскакали с мест, толкая друг друга, подбежали к Бобу, подняли его на руки и подкинули в воздух. Потом оставили его в покое и снова уселись, скрестив ноги.
— Но я не могу иначе, — сказал Боб. — Я совершил ужасное преступление.
— Это вас не оправдывает, — сказала Лили. — Это, напротив, еще более обязывает вас. А между тем вы не можете забыть себя. Вы заняты только самим собой. Вы так долго занимались самим собой, что уже не замечаете своего окружения.
— Но тебя же я заметил, — сказал Боб с нежностью в голосе. — Я люблю тебя, Лили, вспомни, я прошу тебя, вспомни, какие у нас были счастливые минуты, и не суди меня строго. Помоги мне, прошу тебя, освободи меня. Ведь и ты меня любишь. Скажи это, скажи, пускай все они слышат... Неужели ты не любишь?
— Неправда! Это я заставила, чтобы ты меня заметил,— сказала Лили с нескрываемым гневом. — Я для тебя просто не существовала. Когда у тебя бывало тяжелое настроение и хотелось с кем-нибудь поговорить, ты обо мне даже не вспоминал. Ты звонил каким-то незнакомым женщинам. Я тебе нужна была только для упражнений. Помнишь эти упражнения, когда мне приходилось быть кем угодно, но только не собой?
— Единица за поведение, — сказал Боб. — Если ты сейчас же не переменишь тон, впечатление будет такое, что ты попросту хочешь мне отомстить.
— Извините, — сказала Лили, — я принимаю замечание. Но прошу ответить на мои слова.
— Я боялся, что твоя любовь заставит меня примириться с новой жизнью.
— Не приди я к вам в тот день, вы когда-нибудь пришли бы ко мне сами, обязательно пришли бы. Потому что вы знали, что другого выхода нет, что вы должны примириться. И я предпочла прийти первая, чтобы по крайней мере избежать этого оскорбления. Признайтесь, что вы не в состоянии забыть себя.
— Я хочу, я, честное слово, хочу забыть себя, — убеждал Боб. — Спроси у главного врача. Я согласен подписаться под договором.
— Вы именно потому и согласны, что не можете отвлечься от собственной персоны, — сказал главный врач. — Вы знаете, что так для вас будет лучше. Не правильнее, а лучше.
— На моих плечах такое тяжкое бремя, как Хиросима, — с гордостью произнес Боб. Потом добавил пренебрежительно: — А на ваших что?
— Думая о Хиросиме, даже в кошмарных снах, вы опять-таки думаете о себе.
— Да ну! — усмехнулся Боб.
— Для вас это была не трагедия вообще, а только ваша трагедия. Вы сделали Хиросиму своей собственностью. И она фактически перестала существовать.
— Ты не в состоянии что-либо дать миру! — крикнули сидящие на полу люди. — Ты бесплоден!
— Ты так долго занимался самим собой, что мир перестал существовать для тебя, — заявили в один голос трое судей.
— Она моя любовница! — крикнул Боб. — Она не имеет права судить меня! Я с ней спал.
— Вы ошибаетесь, — сказал главный врач. — Из всех присутствующих только она имеет на то полное право. И вообще мужчину может судить только женщина. Только женщина по-настоящему знает мужчину.
— Вас много, — в отчаянии сказал Боб, — а я один.
— Меня зовут Джон, — сказал главный врач. — Я человек заслуженный и всеми уважаемый. Я председатель нескольких научных обществ, награжден орденами и медалями. Из разных стран меня приглашают читать лекции, я имею множество научных трудов. Но что я за человек, знает только моя жена. И когда где-нибудь заходит обо мне речь, она равнодушно отмахивается: «А, Джонни...» Вы понимаете, в одном этом слове заключено все! Она может уничтожить меня одним этим словом!
— Предлагаю сформулировать обвинение так,— снова встала с места Лили. — Клод Роберт Изерли — эгоист. Все ли согласны с этой формулировкой?
Зал ответил аплодисментами и криками одобрения.
— Нет, нет! — решительно запротестовал Боб. — Я не такой. Это все клевета.
— А я? — раздался вдруг укоризненный голос доктора.— А я?
— Кто вы ? —съежился Боб.— Чего вам надо от меня?
— Ты подумал обо мне? Ты же отлично знаешь, что я пошел на жертву, оставил дом, семью и добровольно последовал за тобой. И знаешь также почему. Потому что я высоко ценю тебя, считаю, что ты незаменим для нашей нации. Ты подумал хоть раз, каково мне будет, если однажды я вдруг узнаю, что был обманут?
От сидящих в зале отделился еще какой-то человек, подошел к Бобу и сказал:
— Я Гюнтер Андерс, тот самый философ, который писал вам письма.
— Здравствуйте, мистер Андерс. Как поживаете?
— Я знаю, что нужно делать. Я знаю правду. Я защищаю на Земле твое дело. Я благодарен тебе.
— Я тоже знаю, что нужно делать, — сказал доктор, — хотя и не знаю правды. Ты помог мне найти мой идеал. Я благодарен тебе.
— А ты не знаешь, Боб, что нужно делать! — крикнули сидящие на полу люди. — Ты бесплоден!
— Как жить? — растерянно пробормотал Боб. — Посоветуйте мне, как жить.
— Решай ты,— единодушно ответил ему зал.
— Он не знает, как жить, — сказала Лили. — Наконец-то он признался. Мы можем осудить его со спокойной совестью.
— Лили, ты сегодня еще более отягчила мою вину. Ты помешала мне. Ты нарочно устроила этот суд. Теперь я не могу подписаться под договором.
— Ты трус, Боб. Ты не имеешь права забывать свое прошлое. Ты не имеешь права бежать от себя.
— Я признаю свою вину, — повесил голову Боб. — Я сдаюсь.
— Скажите ваше последнее желание.
— Я прошу только об одном: изменить мою оценку за поведение, иначе... иначе мне не разрешат учиться в университете.
Суд состоялся не в помещении кинотеатра и не перед множеством людей, а в маленькой комнате. Присутствовали только двое: Боб и Лили.Был уже поздний вечер. Они подошли к дому номер двенадцать и вместе поднялись на второй этаж.
— Я подожду тебя здесь,— сказала Лили.
— Нет, иди за мной.
— Боишься?
— Наверно.
— Войди и скажи всего несколько слов: я отказываюсь от вашего предложения.
— Хорошо, - улыбнулся Боб, — войдем, и я скажу всего несколько слов.
Он постучался в дверь.Главный врач открыл ее, и при виде Лили улыбка сбежала с его лица.Боб взял Лили за руку и вошел.
— Я слушаю вас, — холодно сказал главный врач. — Чем могу быть полезен?
— Мы решили пожениться.
— Что, что? — невольно вырвалось у Лили. Боб подмигнул ей и приложил палец к губам. Лили молчала, ошеломленная неожиданностью.
— Мы-ре-ши-ли-по-же-нить-ся, — повторил Боб.
— Ну что же, отлично. Я оформлю ваш брак, — сухо произнес главный врач.
Лили застыла на месте, от смущения не зная, что ей теперь делать, как себя вести. А Боб смотрел на нее и улыбался. Он был доволен, что сдержал обещание — вошел и сказал всего несколько слов.
Главный врач, с помрачневшим и злым лицом, написал на бланке их имена и фамилии, поставил число и стукнул печатью. Потом поднялся из-за стола и с приличествующей случаю торжественностью спросил:
— Мистер Изерли, вы хорошо подумали, вы согласны жениться ?
— Да.
— Подпишитесь.
Боб подписался против своего имени.
— Мисс Лили Юджин, вы хорошо подумали, вы согласны выйти замуж?
— Да,— прошептала Лили,— да...
— Подпишитесь.
Лили подписалась против своего имени.
— Поздравляю вас. С сегодняшнего дня вы считаетесь перед лицом закона супругами.
Главный врач пожал им обоим руки, проводил к выходу и захлопнул обитую кожей дверь.
— Боб, я твоя жена? — удивленным шепотом спросила Лили, остановившись у лестницы.
Боб привлек ее к себе и прошептал ей на ухо:
— Лили, мы будем с тобой обыкновенной обывательской семьей.
— Будем, Боб, правда?
— Конечно, будем.
— И мы будем любить друг друга, правда?
— Конечно, будем.
— Счастливые обыватели, правда, Боб?
— Да, счастливые обыватели...
— А потом, потом?
— А потом у нас появится много детей, и мы будем их воспитывать. Мы научим их, что, когда взрослые говорят, детям нельзя вмешиваться в разговор. Если я кого-нибудь из них накажу, ты его не защищай... не балуй... Потому что это испортит их. Ты молчи, даже если увидишь, что я неправ...— На лице у Боба сияла улыбка, он говорил прерывисто, словно задыхаясь от радостного волнения. — По утрам всем семейством будем пить чай, и наши воспитанные дети не будут разговаривать и шалить за столом. И это будет наша с тобой месть... Наша месть за все... Понимаешь, за все...
— Понимаю, Боб.
Глава двадцатая
Письмо философа Гюнтера Андерса бонапартам
и наполеонам всех стран и времен
(фрагменты из документа)
Фрагмент первый
Клода Изерли можно считать «ненормальным» лишь при условии, что «нормальное поведение» определяется как общераспространенное поведение, а не как поведение, соответствующее норме. При этом условии нам придется, конечно, признать ту неумолимость и неусыпность совести, какую мы наблюдаем у Изерли, чем-то ненормальным. Но в таком случае нам пришлось бы поместить Августина или Кьеркегора в психиатрический отдел нашей библиотеки, а не в этико-бо-гословский или этико-философский.
Мне могут возразить, что Изерли доказал свою ненормальность в медицинском отношении рядом весьма странных поступков. Конечно, самый факт этих действий неоспорим, но, если их истолковать, они приобретают другой смысл, то есть приобретают смысл.
Любой мало-мальски разумный медик знает: нормальное поведение в ненормальной ситуации ненормально. Ненормально вести себя после невероятного потрясения так, словно ничего не случилось. Еще более ненормальным в медицинском отношении следовало бы признать тот случай, когда человек ведет себя по-прежнему «нормально», хотя причина потрясения превосходит все меры человеческого воображения, понимания и раскаяния. Изерли оставил после себя сотни- тысяч сожженных людей и превратил в пепел город, только что кишевший жителями. Если он реагиров ал на это «ненормально» — значит, он реагировал соответственно обстоятельствам.
Далее. Неверно оценивать такие «преступные действия», как странные поступки Изерли, изолированно, не усматривая в них определенных реакций. Это все равно, что при виде насмерть избиваемого человека ограничиться констатацией необычной громкости его криков как признака его ненормальности и ни словом не обмолвиться о ненормальности обстоятельств, в которых он находится. К сожалению, судьи Изерли поступили именно так. Они говорили о «комплексе виновности», пытаясь внушить всякому, что речь идет о неоправданном, бессмысленном, не иначе как патологическом чувстве вины. Позорно вульгаризируя термин психоанализа, они осмеливались говорить даже об «эдиповом комплексе» — как будто за поведением Изерли скрывается желание инцеста, а не незабываемое зрелище сотен тысяч мертвецов.
Фрагмент второй Изерли попытался сделать свою вину понятной всем. А между тем его чествовали как национального героя, и ни один журнал не обходился без патриотического «тизг» (дежурного блюда) — прилизанного портрета красивого «Ьоу» из Техаса. Из невыносимого несоответствия между виной и парадной шумихой вытекали и так называемые преступные действия Изерли, явившиеся результатом тщетности его усилий. Если обычно людей признают виновными на основании каких-то поступков, то Изерли, наоборот, совершал определенные поступки, чтобы доказать свою виновность.
Фрагмент третий «Право на наказание» — это выражение принадлежит Гегелю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20