— А много у тебя родственников?
— Ни единого.
— Тогда.на что же надеешься?
— На то и надеюсь... Будь у меня родственники, — улыбается бармен, — и рассчитывать бы не приходилось. А так, чем черт не шутит, того и гляди...
«А интересно было бы выяснить, — приходит тебе мысль,— когда именно ты совершил самую большую в своей жизни ошибку?» Ты можешь позволить себе найти эту ошибку, потому что сейчас это не так уж важно, потому что сейчас в этом нет необходимости, потому что сейчас это только игра... Ты просто заскучал и хочешь развлечь себя...
Тебе тогда было восемнадцать лет.В городе, в котором ты родился и вырос, в этом маленьком городишке, где единственной достопримечательностью был дом мэрии, жила одна очень красивая девушка. Возле дома, где она жила, с утра и до вечера околачивались почти все городские ребята, или, вернее, те из них, кто хоть чем-нибудь да выделялся — либо внешностью, либо силой, либо богатством. Среди этих ребят находился и ты. У тебя была достаточно привлекательная внешность, было немного денег, и силы тоже хватало. И хотя никто не водил с тобой дружбы, но присутствие твое кое-как терпели.
Родители девушки были люди небогатые. Об этом вы догадались уже из того, что за неимением занавесей они завешивали обычно свои окна газетами.Странное дело: когда ребята собирались возле этого дома, никто из них ни слова не говорил о ней, все говорили о чем-нибудь совсем другом и больше всего почему-то о других девушках. Даже на дом ее не смотрели. А когда она, с кем-нибудь из своих, появлялась на улице, ребята, соблюдая приличное расстояние, кучками следовали за ней. Ты, конечно, догадываешься сейчас, что эта девушка была несчастливая, потому что в нее были влюблены все и, значит, никто. Фактически это было бессмысленное соперничество с одной только целью — дождаться и посмотреть, кто же из них все-таки окажется первым.
Как-то раз ты чудом встретил ее одну в глухом уголке, городского парка. Ты увидел ее и не поверил своим глазам. Затаив дыхание, ты подошел и присел на ту же скамейку и краешком глаза стал посматривать на нее. Девушка невольно заулыбалась, и этой улыбкой она себя выдала. Ты уже был уверен, ты точно знал, что вы сейчас познакомитесь. С ней мог бы познакомиться любой парень, любой, кто подошел бы и заговорил с ней первым. Иначе она не могла. Другого выхода у нее не было. Она должна была влюбиться в этого первого же парня. И ты, такой обычно робкий и такой застенчивый, почувствовал себя уверенно и спокойно.
— Как тебя зовут? — спросил ты, подсаживаясь поближе.
— Диана.
— А меня Боб.
Потом ты задал несколько глупейших вопросов.
— Сколько тебе лет?
— Семнадцать.
— Ты видела меня раньше?
— Нет, не видела.
— Ты мне очень нравишься... А я тебе нравлюсь?
Ты обнял ее за плечо и поцеловал в щеку. Она не противилась, и ты точно знал, что она не станет противиться. Внезапно перед вами вырос один из тех самых ребят. Он постоял, посмотрел на вас, потом повернулся и зашагал прочь. Ясно было, что через каких-нибудь несколько минут весть распространится по всему городу.
Вы встали со скамьи и пошли по аллее. Она шла с высоко поднятой головой, даже взяла тебя под руку, и ты тоже был весь переполнен гордостью и чувствовал себя этаким гоголем.
Ты проводил Диану до самого дома и договорился о свидании на следующий день — за городом, на берегу реки. Когда ты достаточно удалился от дома, навстречу тебе выступило несколько парней. Ты сделал вид, что не обращаешь на них внимания, но не прошло и минуты, как ты ле-. жал на земле лицом вниз. Кто-то подставил ногу и ловко сбил тебя. Это было так неожиданно и так не вязалось с твоей победой! И от изумления ты долго не мог сообразить, что надо бы подняться. Потом случилась вещь еще более обидная: двое взяли тебя за плечи и поставили на ноги. Потом один ударил тебя кулаком в лицо, и ты снова свалился. Ты не мог ответить на удар ударом. Ты вообще не умел драться руками. Ты мог ударить кого-нибудь только в том случае, если в руке у тебя была какая-нибудь палка, или кусок железа, или, скажем, камень. А без посредства чего-нибудь, просто рукой ты бить не умел, не мог.
— Чтоб впредь тебя с ней не видели,— сказано было тебе, и ты со страхом кивнул.Они оставили тебя и пошли дальше. Ты заплакал. Заплакал от стыда и от ненависти. Ты почувствовал, что ненавидишь в эту минуту Диану. И знаещь почему? Потому что ты струсил и уступил ее. С легкостью уступил, без всякого боя. И такая в тебе была ненависть, такое презрение, что ты уже был вынужден, понимаешь, был вынужден сделать нечто еще более отвратительное. Ты повернулся и исступленно крикнул вслед уходящим, что завтра с ней встре-
тишься, и крикнул где. И этим ты отомстил им всем. Они посмотрели на тебя с презрением, посмеялись и ушли.На следующий день ты затаился в кустах недалеко от того места, где назначено было свидание. Ты видел, как пришла Диана. Потом появились тоже прятавшиеся где-то поблизости ребята. В них не осталось теперь ни капли уважения к девушке, потому что выяснилось, что она может с кем-то из них встречаться и даже более того — с первым, кто это ей предложил...
Ты знал, что будет дальше, и потому убежал. Правда, тебе очень хотелось остаться — остаться и посмотреть, — но, хотя тебе и очень этого хотелось, ты тем не менее убежал. Убежал от самого себя.
А потом все в городе шло по-прежнему. Как будто ничего особенного не случилось. И единственной в городе достопримечательностью по-прежнему оставался дом мэрии.
Тебе уже пошел двадцать первый год.Отец полез в долги, набрал сколько-то денег и отправил тебя в столицу — получать образование. С тобою был и самый близкий твой друг. Обоим вам нужно было по вечерам зарабатывать, но найти работу никак не удавалось.
Однажды вы наконец узнали, что где-то требуются продавцы газет. Вы надели лучшие свои костюмы и отправились по указанному адресу. Когда вы предложили свои услуги, выяснилось, что нужен только один человек. И пока твой друг пытался уговорить, что, дескать, может быть, найдется и второе место, ты тихонечко вышел из этой конторы, ты исчез. Уступил место другу. Сделал доброе дело.
Но, постой, постой, при чем тут все это? Ведь ты же, кажется, ищешь сейчас самую большую ошибку своей жизни? А в данном случае ты поступил как раз благородно. Нет, ты| отлично знаешь, что это не так. И что это тоже одна из самых больших в твоей жизни ошибок. Ты не должен был уступать место. Ты слицемерил. Солгал сам себе. Сыграл в благородство перед самим собой. Ведь оттого, что ты уступил место другу, ничего, в сущности, не менялось. Было все равно, кто из вас пойдет работать. Вы были друзья. И все, что у вас было, вы делили поровну.
Постой, постой... Давай все-таки выясним, какая твоя вина. Убежал от самого себя... Верно? Ты так, кажется, подумал? А знаешь, что это-то как раз и меняет все дело? Это означает, что в первую очередь ты ненавидел себя. И твоя ненависть была так велика и сильна, что ты побоялся остаться против нее один и сразу же перенес ее на Диану. Ты и ее ненавидел. Потому что очень, очень уж ненавидел себя.
Вспомни, это важно. Ты ненавидел себя.И потом, ты ведь сам признал, не правда ли, что ни ты, ни эта девушка не любили друг друга всерьез. На твоем месте мог бы оказаться кто угодно. Ей это было все равно. Да и чем ты был лучше остальных ребят?
Но почему ты выдал ребятам место свидания? Нет, это не так. Почему ты не признаешься, что они тебя заставили? Они же были не дураки, они сразу сообразили, что ты назначил ей свидание.
Их было много. И они тебя заставили.Нет, тысячу раз нет! Правда, тебя били, но ты держался неплохо, ты не хотел сдаваться и без конца повторял, что все равно и впредь будешь встречаться с Дианой и что завтра, как договорился, пойдешь к ней на свидание, все равно пойдешь... на, берег реки... Ну, признайся же, признайся, что было так.
Но ведь назавтра ты сначала спрятался в кустах, а потом сбежал, оставив девушку без защиты. Ты же знал, что может произойти потом. Ошибаешься. Опять ошибаешься. Ничего ты не знал, да и знать не мог. И потом, кто тебе дал право так плохо, так гнусно думать о ребятах? Они могли просто посмеяться над девушкой, позубоскалить немного и уйти, оставив ее в покое. Ты удрал не от страха, а со стыда. Со стыда, что так плохо думаешь о ребятах, о своих же ровесниках.
Вот видишь, все это только на первый взгляд кажется ясно и просто. Но когда разберешься толком, оказывается, что никакой особенной вины и не было. Выдумал ты ее. И зря. Очень зря.
И во втором случае ты тоже поторопился с выводами. Тоже выдумал вину. Ведь ты же не успел сообразить и обдумать все в тот самый момент, когда выяснилось, что работа есть только для одного. Все это пришло тебе в голову позже, потом, когда ты оказался перед свершившимся фактом... Когда стало ясно, что друг твой работает, а ты преспокойно пользуешься его заработком. Преспокойно? Нет. Разве ты не
помнишь, как тяжело это на тебя действовало? Как ты старался хоть чем-нибудь да помочь ему? Не остаться в долгу перед товарищем. И наконец, зачем ты так упорно отрицаешь, что в тот день ты все-таки вел себя искренне, что ты действительно хотел сделать доброе дело?
Ну что же, ты честно провел свою игру. Во всем признался. Кое-что даже преувеличил, приписал себе такие вещи, которых не было. Придумал себе вину. Искал ее там, где и не мог найти. Словом, отнесся к себе беспощадно.
Твоя беспощадность доказывает, что ты все-таки не виноват. Это беспощадность человека, которому нечего стыдиться. Ведь ты же отлично знаешь и себя, и тот мир, в котором живешь. Будь у тебя на самом деле какая-нибудь вина, ты не смог бы отнестись к себе так беспощадно.
Ладно, и все-таки — какова самая большая ошибка в твоей жизни? Была у тебя, в конце концов, такая ошибка или же ее не было?Знаешь, какова именно самая большая ошибка в твоей жизни ?Однажды ты пошел домой из школы не по обычной своей короткой дороге, а, увлеченный соревнованием велосипедистов, свернул с этой дороги и пошел по длинной.
Однажды ты допустил в школьном диктанте двенадцать орфографических ошибок.Играя в футбол на школьном дворе, хотел обязательно быть вратарем.Никогда ничего не запоминал наизусть, как ни старался, не выходило, и, отвечая, ты неминуемо путал слова.Самую большую ошибку ты совершаешь сейчас, пытаясь найти такую ошибку. Но ведь это же игра. Тебе стало скучно. Ты хочешь развлечься. Ты убиваешь время. И этим как раз совершаешь еще одну ошибку, может быть, большую, чем все, какие были до сегодняшнего дня.
Ты поднялся из-за столика, расплатился за пиво и вышел на улицу. Городок был маленький, и ты очень скоро нашел единственную в нем гостиницу. Ты попросил себе номер и поднялся наверх. Комната была узкая и не очень чистая.
Ты спросил, почему в номере нет ванной. Ответили, что ванная на первом, этаже. Ты спросил: а есть ли горячая вода? Ответили — нет.Через некоторое время ты снова спустился и вышел на улицу. Ты так долго бродил по этому маленькому городу, что на тебя уже перестали обращать внимание. К твоему лицу уже привыкли. Кафе закрылось. Закрылись и магазины. Закрылся газетный киоск. И ты не знал, куда деваться от праздности и скуки. Открыта была только телефонная будка. Ты вошел туда, захлопнул за собой дверь и набрал какой-то номер. Потом ты услышал свой собственный голос:
— Алло... Это из организации «Здоровый дух, здоровое тело» ? Сегодня у вас назначена со мной встреча. Сейчас я на станции номер один... Вы можете приехать и забрать меня...
Глава девятая
А Хиросима?
Про Хиросиму он забыл.
Хиросимы не было.
Хиросима была не в нем.
Она была сама по себе.
Она не имела к нему отношения.
Потому что все равно Хиросима была бы. Независимо от него. Независимо от того, он есть или нет его.
Независимо от того, родился или не родился Клод Изерли.
Клод Роберт Изерли — это его полное имя, а вообще его называют попросту Боб...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава десятая
Бобу позвонили из дворца и сообщили, что его приглашает к себе Бонапарт. Попросили явиться в военной форме и при всех орденах. Когда же Боб поинтересовался о причинах приглашения, сказали, что будет разбираться судебное дело Отца атомной и Отца водородной бомбы.
Надевая мундир, Боб услышал за спиной чей-то голос:
— Ах, какой вы красивый!
Боб обернулся и увидел робота, который считал себя машинисткой. У него давно уже была скверная привычка подглядывать за Бобом в замочную скважину. Сейчас он, наверное, тоже подглядывал, а потом незаметно прокрался в комнату.
— Как вам идет эта форма! — трещала «машинистка». — Я умираю от любви к вам... Я хочу быть вашей любовницей... Можно, я приду к вам сегодня ночью?
— Приходи, — сказал Боб лишь бы отделаться.
— Правда? — обрадованно воскликнул робот. Потом добавил шепотом: — Об одном только прошу вас — чтобы не узнал тренер.
— Чего ты боишься?
— Я его любовница.
— А почему именно его?
— Он настоящий мужчина.
— А!
— Теперь вы наконец верите, что я машинистка?
— Вполне.
Боб вышел из комнаты.
В коридоре его ждали дипломат, философ и робот от искусства.
— Возьмите нас с собой,— сказал философ.
— К сожалению, меня пригласили одного. Не знаю, насколько это будет удобно, если мы заявимся туда вчетвером.
— Может, вы позвоните и попросите разрешения?
— Не понимаю, почему вам так хочется пойти со мной?
— Чтобы быть при вас и помочь вам советами. Вы один не справитесь. Ведь сегодня же разбирается ваше дело. Вас будут судить.
— Меня? Ничего подобного. Судить будут других. И я тут ни при чем.
— Сегодня разбирается ваше дело.
— До сих пор вы бывали откровенны со мной... Не так ли?
— Мы ни разу не видели Бонапарта, нам хочется его увидеть, — признался философ.
— Я бы с радостью выполнил вашу просьбу, но это невозможно, — сказал Боб и направился к двери.
— Сегодня разбирается ваше дело, — сказали ему вслед все три робота. — Сегодня вас судят, будьте осторожны.
Боба привели в небольшой зал, где уже собралось человек около двадцати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20