Еще лучшей иллюстрацией этого способа может служить ваш император, который скомандовал Вам « Действуй» . Недавно, наивнейшим образом
извращая всякое представление о нравственности, он заявил, что не испытывает ни малейших «Угрызений совести», чем, наверно, и доказывал свою невиновность. А потом, подводя в день своего семидесятилетия итоги жизни, он назвал своей единственной достойной раскаяния ошибкой тот факт, что он женился только тридцати лет. Я не думаю, чтобы Вы завидовали этой незапятнанной репутации. Разве человек, подобным образом удирающий от себя самого, не смешон? Вы, Изерли, так не поступили. Вы не смешны. Вы делаете, даже если Вы и потерпите неудачу, все, что в человеческих силах. Вы пытаетесь продолжать жить в качестве того, кто это совершил. Это-то нас и утешает. Даже если Ваш поступок, как раз потому, что Вы отождествляете себя с ним, Вас изменил.
Вы понимаете, что я намекаю на Ваши уголовные дела и на Вашу репутацию человека деморализованного. Не думайте, что я анархист и защищаю Ваше поведение или отношусь к нему легкомысленно. Но в данном случае эти преступления носят несколько необычный характер. Это акты отчаяния. Ибо если ты так виноват, а общественность считает тебя невиновным и на основании твоей вины даже прославляет тебя как улыбающегося героя, то для человека порядочного подобное положение невыносимо. Чтобы покончить с этим, как раз и нужно совершить какой-нибудь непорядочный поступок. Поскольку в мире, где Вы живете, не поняли, не смогли, да и не пожелали понять той чудовищной тяжести, которая лежала и лежит на Вас, Вы должны были пытаться говорить на понятном там языке, на жаргоне мелкого или крупного жульничества, действуя принятым в обществе способом. Вот Вы и попытались доказать свою вину поступками, которые как-никак считаются там преступлениями. Но даже и это Вам не удалось. Вы по-прежнему осуждены слыть больным, а не виноватым. И так как Вам в известной мере не позволяют быть виноватым, Вы по-прежнему несчастный человек.
Месяц тому назад я побывал в Хиросиме, там я говорил с теми, кто остался в живых после Вашего «визита». Можете быть уверены, среди этих людей нет никого, кто вздумал бы преследовать тот винтик в военной машине, каким были Вы, когда двадцати шести лет от роду выполняли свою «миссию», никого, кто ненавидел бы Вас.
Но теперь Вы доказали, что, хотя Вы однажды и сработали как винтик, Вы все-таки, в отличие от других, остались или, вернее, вновь сделались человеком.
6 августа жители Хиросимы будут, как каждый год, отмечать день, когда «это» случилось. Вы могли бы обратиться к ним с посланием по случаю этого дня. Если бы Вы по-человечески им сказали: «Тогда я не знал, что делал, теперь я это знаю. И я знаю, что такое не должно повториться, что ни один человек не вправе требовать от другого, чтобы тот сделал такое», и еще: «Ваша борьба против повторения таких злодеяний — это и моя борьба, ваше «Хиросима не должна повториться» или что-нибудь подобное, — можете быть уверены, что таким посланием Вы доставили бы уцелевшим жителям Хиросимы величайшую радость и что эти люди считали бы Вас своим другом, своим товарищем. И это было бы даже справедливо, поскольку и Вы, Изерли, тоже жертва Хиросимы.
Гюнтер Андерс
Что же это выходит? Выходит, ты опять не освободился? Опять интересуются Клодом Изерли? Напали на сенсацию! Нашли себе дело, занятие!
Как будто мало, что ты и без того страдаешь и мучаешься, тебе еще пытаются объяснить, отчего эти твои страдания, эти твои муки.
Тебя снова выставляют на обозрение, на торг: только на сей раз торги честные, против которых ты ничего не можешь поделать...
Боб встал и прошелся по комнате из угла в угол. Взгляд его упал на веревку, и он усмехнулся.
Он взобрался на стул, сорвал веревку с потолка, развязал петлю и сам себя устыдился. Где-то, в каком-то отдаленном уголке души он был доволен, был очень доволен, что есть на свете человек, которого занимает его судьба, что есть на свете человек, который еще не забыл его и сумел так глубоко, так правильно в нем разобраться.
Боб попросту завидовал ему, этому человеку: Андерс знал, что ему следует делать, и все знали...
А веревка? Веревка была. Боб уже испытал, что это значит. И если бы он сейчас выбросил ее куда-нибудь в угол или если бы уничтожил, все равно она бы снова напомнила о себе.
Был один только выход — найти ей применение. Применить ее на что-нибудь самое обыкновенное. Ну, скажем, воспользоваться ею как скакалкой, как это делают обычно маленькие девочки.
Боб осторожно открыл дверь и тихонько прокрался на кухню. Согрел воду в большом тазу, притащил его в комнату и снова запер дверь. Потом собрал все свое грязное белье и, как мог, выстирал.
Потом протянул веревку посреди комнаты, от стены к стене, и развесил на ней только что выстиранные вещи.
Глава шестнадцатая
Лили вошла в магазин «Готовое платье» и направилась за прилавок.
Немного погодя вошел туда и Боб.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Я хотел бы купить костюм.
— Летний или зимний?
— Зимний.
— В какую цену?
— Это неважно, лишь бы костюм был хороший.
— Ваш размер?
— Честно говоря, не знаю. Впервые покупаю готовый костюм.
— Вам нужен пятидесятый или пятьдесят второй. Пожалуйста, проходите и выбирайте сами.
Каждый день он выходил так вместе с Лили и заставлял ее выполнять различные упражнения, разыгрывать те или иные сцены из жизни первого этажа.Боб понимал, конечно, что упражнения эти и смешные и глупые, но что поделаешь, он боялся постепенно забыть все прежние свои привычки, все то, что составляло прежнюю его жизнь. Вернее, ему казалось, что если он не станет делать и этого, то поневоле признается, что до конца жизни ему оставаться здесь.
У витрины магазина собралось уже несколько человек. Люди эти стояли молча и каждый сам по себе и с интересом наблюдали, что происходит внутри.
Боб и Лили прекратили разговор, вышли на улицу и, стараясь ни на кого не смотреть, двинулись дальше.
Тем временем появился откуда-то незнакомый Бобу врач в белом халате.
- Нельзя, нельзя! — крикнул он сердито и разогнал собравшихся.
«Все это, наверно, здешние жители», — как всегда с безразличием подумал Боб.
Они перешли к следующему упражнению: «Случайное знакомство на улице».
Боб медленно шел позади девушки и внимательно ее разглядывал. Хорошая фигура, длинные ноги, длинные руки. Бобу девушка понравилась. Он прибавил шагу, поравнялся с ней и спросил улыбаясь:
— Вам не скучно одной?
— Ничуть.
— Знаете, я очень любопытный. Когда я вижу на улице девушку, мне всегда хочется узнать, куда она идет.
— Я иду на свидание. Вы удовлетворены?
— Ваше лицо мне знакомо. Интересно, где же я мог вас видеть ?
— Я тоже вас знаю.
— Правда?
— Вы не Клод Изерли?
Боб остановился, растерявшись от неожиданности. Почувствовал, что с ним поступили жестоко. Девушка, не задерживаясь, пошла дальше. Боб пришел в себя, сорвался с места, опять догнал ее.
— Ну и что из того, что я Изерли? — сказал он уже расстроенно. — Неужели я не имею права сказать, что вы мне понравились ?
Оба они почему-то шли очень быстро, словно опаздывали куда-то.
— Простите меня...
— За что?
— Я говорил ужасные глупости. Вы, наверно, тысячу раз слышали эти слова.
— Я слушала вас охотно.
— Охотно ? — погрустнел Боб. — А если бы на моем месте был кто-то другой?
И он вдруг заметил, что девушка плачет.
— Что с вами? — опять растерялся Боб.— Я вас обидел? Девушка остановилась, поискала в кармане платок, но не нашла. Боб протянул ей свой. Она не взяла и, отвернувшись, вытерла слезы рукавом. Потом, даже не посмотрев на Боба, бросилась бежать от него по улице. И тогда только Боб вынужденно позвал ее:
— Лили! Лили!
Боб, понурив голову, возвращался домой. И, как всегда, за ним на некотором расстоянии следовал его врач в белом халате.
— Доктор! — остановился и окликнул его Боб. Доктор тоже остановился, но не посмотрел на него.
— Доктор! — повторил Боб. Доктор словно не слышал. Боб сам подошел к нему.
— Почему вы меня избегаете ? — спросил он. — Почему вы никогда не разговариваете со мной?
— Я не хочу, чтобы вы ощущали мое присутствие, — раздраженно и холодно отчеканил врач.
— Но вы же постоянно следите за мной,— пожал плечами Боб.
— Это мой долг.
— Долг? Но почему?
— Вы должны вылечиться. Вы должны выздороветь и вернуться на Землю. Вы обязаны выздороветь, потому что вы не принадлежите себе. Вы принадлежите тысячам и миллионам людей.
— Нет, доктор, я принадлежу себе, только себе, — улыбнулся Боб.
— Эти ваши слова лишний раз доказывают, что вы нуждаетесь в лечении.
— Доктор, вы действительно верите, что я болен?
— Что это за вопрос? — обиделся доктор.— За кого вы меня принимаете? Чего же ради в противном случае я оставил бы дом и семью и последовал за вами?
— Значит, вас не заставили ? — опешил Боб. — Вы сделали это добровольно?
— Разумеется, добровольно. Я приехал, потому что высоко вас ценю и потому что мне дорога ваша судьба.
И Бобу стало ясно, до потрясения ясно, что врач не только не знает о нем правды, не только обманут, но и приехал сюда из самых высоких, из самых что ни на есть благородных побуждений. Принес себя в жертву, как говорится...
— Благодарю вас, доктор, - сказал Боб. — Простите меня. Я действительно болен. Я действительно нуждаюсь в вашей помощи.
— Отныне я усилю свой надзор за вами, — сказал врач. — Я буду определять каждую вашу минуту и каждый шаг. И вы даже не вздумайте протестовать или сопротивляться. Между прочим, у меня довольно сильные руки. Имейте это в виду.
Боб поднялся к себе, расположился поудобнее на постели и записал в дневник:
«Истинный мученик никогда и не хочет быть мучеником, он просто-напросто осужден им стать; он вынужден стать им вопреки собственной воле. Мучеников всегда делали, делают их и сегодня. Делают те, кто по слепоте и за отсутствием воображения пытается заглушить голос правды.
Эта навязанная мне роль выше моих сил, никто не спрашивал на этот счет моего мнения, и я ни у кого не просил себе этой роли.По статистике, кажется, выходит, что более семидесяти процентов философов и религиозных деятелей, начиная с древности и кончая восемнадцатым веком, годами томились в тюрьмах или в изгнании, а умирали во время бегства или насильственной смертью.
Цена, которую платили они в прошлом за то, что не сдавались и высказывали вслух свои убеждения, едва ли была когда-либо меньше сегодняшней.Значит, если сегодня мы рискуем отстаивать то, во что верим, мы оказываемся в результате в весьма достойной компании таких людей, как, например, Сократ, и даже еще более великих».
Он встал, бесцельно побродил по комнате, потом вспомнил про свое ежедневное занятие. Подошел к телефону и набрал какой-то номер.
— Алло, это откуда?
— Что, что?
— Откуда, я спрашиваю?
— Почтовое отделение.
— Скажите, пожалуйста, есть ли на мое имя письмо до востребования ?
— Но я не знаю вашего имени.
— Ах, верно, извините...
— Ну говорите, я слушаю.
— Вы очень заняты?
— Да, очень.
— Я вам мешаю?
— Да, уже мешаете.
— Вы знаете, я нахожусь не на первом этаже...— сказал Боб. Он посмотрел в зеркало, на погрустневшее свое лицо, состроил себе гримасу и, как обычно, добавил: — Я вам никогда больше не стану мешать... У меня нет никаких денег в банке... Я давно закрыл свои счета...
Он опустил трубку, постоял на месте, потом снова вернулся к своему дневнику.«Можем ли мы доверять физикам? То есть отложат ли они свою работу, чтобы тем самым помешать деятельности военных и политических организаций? Согласятся ли они пожертвовать своей «первой любовью», отказаться от всякого финансирования их исследований, от всякой помощи правительства? Если бы у них хватило на это силы, мы были бы в безопасности.
С одной стороны, я видел успехи науки, а с другой — наблюдал упадок нравственности на нашей земле.Я хочу припомнить сейчас несколько строк из библии и на этом поставить точку.«Блаженны кроткие; ибо они наследуют землю. Блаженны милостивые; ибо они помилованы будут. Блаженны миротворцы; ибо они будут наречены сынами божьими».
Вдруг дверь открылась, и вошла Лили. Она остановилась, запыхавшись, у порога комнаты и посмотрела на Боба ненавидящими глазами.
— Что случилось, Лили? — поднялся он ей навстречу.
— Ты подумал обо мне после того, как мы расстались?
— В каком смысле? Что ты хочешь сказать?
— Не подумал ведь? Ну конечно же не подумал!
— Лили, честное слово, я не понимаю...
— Я для тебя существую или нет? Я хоть что-нибудь для тебя значу или нет?
Боб заметил, что Лили надела новое платье и туфли на высоких каблуках. Переменила и прическу. Две короткие косички с тоненькими лентами.
— Слушай, я ведь тебе нравлюсь, правда? — совсем уже разозлившись, крикнула Лили.
Боб улыбнулся.
— Я знаю, что нравлюсь. Я сегодня утром это почувствовала. Помнишь, когда разыгрывала для тебя незнакомую девушку...
— Да,— еще шире улыбнулся Боб,— помню.
— А почему же не говоришь? Почему не признаешься?
— Лили...
— Ну что ты торчишь? — сказала она с ненавистью. — Обними меня сейчас же!
Боб подошел к ней смущенный, взял мягко за руки и притянул к себе. Он обнял ее, и она вся прижалась к нему и начала молотить его по спине кулаками.
— Я боялся, что ты скажешь «нет», — прошептал ей на ухо Боб,— это было бы ужасно...
— А если бы я не сказала?
— Это тоже было бы ужасно. Я знал бы, что у тебя нет другого выхода. Нет выбора. А у меня — соперника.
Боб поцеловал ее и еще крепче прижал к себе.
— Боб...
— Что?
— Может, мне уйти?
— Зачем?
— Я пойду... Я лучше пойду...
— Хорошо... Сейчас...
Боб снова поцеловал ее долгим поцелуем. Потом осторожно, медленно, благоговейно снял с нее платье и аккуратно повесил его на спинку стула.Лили стояла перед ним стройная и длинноногая, притихшая и беспомощная.Боб взял ее на руки и понес на постель.В комнате уже стемнело, и очертания предметов стали тяжелыми и густыми.
Была тишина, бесконечное мгновение тишины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20