Там его уже дожидался врач.
— Доктор, я не понял, с чем не соглашаться?
— Я вам ничего такого не говорил, — нахмурился врач.
— То есть как? Разве это не вы мне сейчас звонили?
— Да, я.
— Разве вы не сказали...
— Вы ошиблись, молодой человек, я просто велел вам явиться сюда. И ничего другого не говорил.
— Извините, мне, наверное, показалось, — сдался Боб.
— Ступайте на второй этаж. Вас ждут.
Боб, теряясь в догадках, медленно поднялся на второй этаж и увидел перед собой человека в белом халате. Человек этот, приветливо улыбаясь, пошел ему навстречу, обнял за плечо и, не говоря ни слова, ввел в свой кабинет.
— Главный врач, — представился он.
— Клод Изерли, — стал навытяжку Боб.
— Чувствуйте себя свободно,— сказал главный врач.
— Слушаюсь.
— Как поживаете, Боб?
— Спасибо, хорошо.
— Как поживают ваши родители?
— Спасибо, хорошо.
— А ваша жена, дети?
— Спасибо, хорошо.
— Ну, значит, все в порядке. На аппетит не жалуетесь?
— Не очень.
— Вот это уже совсем хорошо. А сон? Сон, знаете, тоже очень важен для здоровья.
— Знаю.
— Вы несчастный человек. — Лицо у главного врача сделалось грустным. — Я вхожу в ваше положение и в каком-то смысле даже завидую вам. Откровенно говоря, я бы на вашем месте не выдержал.
Боб снова вытянулся, словно по команде «смирно».
— Станьте вольно, Боб, вольно.
— Так мне удобнее, господин главный врач.
— Как хотите, Боб, принуждать вас не буду.
— Спасибо.
— Вам не нужно мне рассказывать, что Хиросима как призрак преследует вас днем и ночью. Вы и она слились друг с другом. Вы и она — одно целое. Верно я говорю?
— Верно, господин главный врач.
— Нда, тяжело вам. В шахматы играете?
— Нет.
— Жаль. А я как раз ищу на этой планете человека, с которым можно было бы поиграть в шахматы. Вы следите за матчем Петросян — Спасский?
— Нет, мне некогда.
— А чем вы заняты?
— Думаю, господин главный врач.
— Ваш доктор очень вас притесняет, правда? Ходит за вами как тень.
— Да.
— И вы его побаиваетесь?
— Да.
— Знаю, знаю. Это делает вашу жизнь еще невыносимее.
— Вы угадали, господин главный врач.
— Вам, конечно, очень хочется вернуться на землю. Жить, как живут обыкновенные люди. Чтобы никто вас не знал, никто вами не восхищался.
— Да, да...
— Вот видите, я вас понимаю. Я даже могу сказать, кто главное действующее лицо ваших снов. Не вы, а девушка, с которой вы встречаетесь.
— Отчего это, господин главный врач?
— Очень просто. От страха. — Он помолчал мгновение. — Музей «Хиросима»... Ведь так это у вас называется? Ну конечно, сегодня уже никого не удивишь пирамидами или, скажем, Эйфелевой башней. Вы курите?
— Да. Но... я забыл свои сигареты дома.
— Утешайтесь хотя бы тем, что вы сосланы. Ведь вас тоже могли бы поместить в музей и демонстрировать всем угрызения вашей совести. Признайтесь, что это было бы куда тяжелее.
— Но это же сон.
— Нет, это правда.
— Точно так, господин главный врач.
— Любите виски?
— Да, очень.
— Значит, вы считаете главной своей виной то, что вы не подумали, не так ли? Не то, что вы сбросили эту бомбу, а то, что вы сбросили ее не подумав. Интересно, очень интересно... А скажите, пожалуйста, если бы вы подумали, то, наверно, не стали бы сбрасывать бомбу, а?
— Ну конечно, конечно.
— Жалко, очень жалко, что вы не подумали. Всегда надо думать, мистер Изерли. Вы знаете, сколько мы совершим ошибок, если перестанем думать?
— Но теперь я думаю, и очень много.
— Знаю, дорогой, знаю. Однако, к несчастью, теперь это уже несколько поздно и несколько бесполезно. Вы, если не ошибаюсь, ведете дневник? И только ему доверяете свои мысли ?
— Да.
— Не этот ли?
И главный врач достал из ящика и протянул Бобу его дневник.
— Каким образом он у вас? — опешил Боб.
— Не пугайтесь, это копия. Последнюю страницу я еще не читал. Разрешите, я почитаю ее вслух.
«Мне всегда казалось, что истинным виновником юридического убийства Христа был первосвященник Каиафа, представитель благочестивых, порядочных, как принято говорить, добрых людей всех времен, в том числе и нашего времени. Хотя этих людей нельзя упрекнуть в том смысле, в каком упрекают Иуду, они все-таки тоже виноваты, виноваты в более тонком и более глубоком смысле. Вот почему так трудно убедить общество признать мою виновность, давно мною признанную».
— Хорошо написано, Боб. Вы просто талантливый человек.
И восхищенно продолжил: «Правда заключается в том,что общество попросту не может признать мою виновность, одновременно не признав за собой куда более тяжкой вины».
— Вот именно, Боб. Это и есть единственная правда. А все остальное — комплекс виновности или как там это еще называется — все чушь, ерунда. Виски предпочитаете с содовой или?..
— С содовой, конечно, с содовой.
— Прошу вас, возьмите карандаш и бумагу. Я продиктую вам продолжение, и вы убедитесь, насколько хорошо я вас понимаю.
Он вручил Бобу карандаш и бумагу и начал диктовать:
— Теперь я вижу, запятая, что мне вряд ли удалось бы вынудить общество к такому признанию, запятая, вступая в открытые столкновения с законом, запятая, как это делал я, запятая, решив разрушить этот, в кавычках, героический образ, запятая, который общество создало из меня, запятая, чтобы и впредь ничем не омрачать своего благополучия,
точка.
— Но это же мои собственные мысли! — воскликнул Боб.
— Более того, — сказал главный врач. — Вы смотрели на меня и думали: этот человек знает так много, что его уже ничем невозможно ни удивить, ни заинтересовать. Знаю, дорогой, что вы считаете меня циником.
— Верно! — воскликнул Боб. — Совершенно верно!
— Вы действительно хотели бы вернуться на Землю?
— Да, очень.
— Хотели бы забыть ваше тяжелое прошлое?
— Да, очень.
— Хотели бы, чтобы ваша совесть больше не мучила вас и чтобы вы жили как все люди?
— Да, да.
— Я могу помочь вам.
— Как? — усмехнулся Боб.
— Я, между прочим, ничуть не обижаюсь вашим недоверием. В самом деле, нелегко сразу поверить, что вы можете освободиться от стольких мук и стать счастливым человеком. Первое условие моего лечения таково: вы должны переменить фамилию и имя.
— Дальше? — с нетерпением спросил Боб.
— Может быть, вы любите и ликер? У меня тут есть всевозможные напитки.
— Люблю, господин главный врач. Очень люблю.
— Я поставил на Земле перед тысячами людей такой опыт: я телеуправлял огромным быком, с которым приходилось иметь дело почти всем прославленным матадорам мира. По моему желанию бык становился то яростным и стремительным, то неповоротливым и трусливым. Вы представляете, какое это было зрелище?
— Это было, наверно, великолепное зрелище, господин главный врач.
— Мне запретили продолжать опыты: испугались последствий. Испугались, что это даст возможность кучке людей за несколько часов превратить человечество в три миллиарда пассивных индивидов. Понимаете, это тоже, в своем роде, было нечто подобное атомной бомбе. Что и говорить, я готов, конечно, отказаться от своего открытия во имя общего блага. Но поскольку я очень ценю и люблю вас, то ради вашего же спасения я хотел бы поставить на вас свой последний опыт.
Боб не знал, что и делать от радости и благодарности. Забыв про все на свете, он как подкошенный рухнул в кресло и почувствовал себя на вершине счастья.
— Смирно! — крикнул резко и неожиданно главный врач.
Боб вскочил и снова вытянулся в струнку.
— Ведите себя, как подобает мужчине, — последовал любезный совет.
— Слушаюсь, господин главный врач.
— Нам нужно заключить взаимный договор. Я подписываюсь под тем, что этот мой опыт будет последним, а вы обязуетесь отказаться от своего прошлого и от своих угрызений совести.
Боб дрожащими пальцами взял ручку и уже искал с нетерпением, где ему подписаться... И вдруг в нем проснулся один из простейших, один из самых элементарных земных человеческих инстинктов, инстинкт, который заставил его сказать:
— Я хочу подумать. Дайте мне срок до вечера.
— Поздравляю! — воскликнул главный врач. — Поздравляю, Боб. Наконец-то вы поняли, что необходимо думать, что нельзя повторять прежнюю вашу ошибку.
— Точно так, господин главный врач.
— Вы свободны, Боб, можете идти. Кругом... шагом марш... расправьте плечи... тверже шаг... выше голову, выше!..
Спускаясь по лестнице, Боб снова услышал голос врача:
— Боб, ради бога, не подумайте, будто я на вас обиделся или оскорбился. Ваше поведение было так естественно. И так человечно...
Боб вышел на улицу и увидел своего доктора и Лили. Лили бросилась ему навстречу, испуганно спросила:
— Ты подписал?
— Нет, — ответил Боб, — хочу подумать до вечера.
У Лили словно гора с плеч свалилась. Она с облегчением вздохнула и прижалась головой к его груди. А доктор удовлетворенно улыбнулся.
— Почему вы улыбаетесь, доктор? Вы тоже против?
— Да, — сказал доктор, явно обрадованный и потому, наверно, забывший про свою недавнюю осторожность. — Лечить вас буду я, только я. И не этим способом. После лечения вы должны помнить все и должны знать свое прошлое. Вы должны остаться тем же человеком, а не превратиться
в другого.
Он повернулся и пошел прочь. Но вдруг, словно припомнив что-то, замедлил шаги, остановился и стал терпеливо ждать.
Он должен был следить за своим пациентом.
Глава девятнадцатая
Помещение кинотеатра было полно людей. В нем собрались все жители улицы Шести Деревьев. Они сидели на полу скрестив ноги, поскольку стульев в зале не имелось.
У стены, на которой полагалось бы быть экрану, стоял стол и за ним поместились трое судей — Лили, доктор и главный врач.
Сбоку от стола, на месте для подсудимого, стоял и удивленно осматривался Боб.
— Суд над Клодом Робертом Изерли объявляю открытым, — поднявшись из-за стола, сказала Лили. — Обвиняемый Клод Изерли в прошлом был осужден дважды. В первый раз — на судебном процессе Отцов атомной и водородной бомб и во второй раз — непосредственно до высылки его на планету Тюнитос. Сегодня улица Шести Деревьев и лично я предъявляем обвинение Клоду Изерли, которого можно называть и попросту Бобом.
— Я не хочу, чтобы меня судили! — крикнул Боб.— Я не предполагал, что меня вызывают на суд!
— А интересно, что же вы предполагали? — спросила Лили.
— Я не успел окончить университет, — сказал Боб, — как меня призвали в армию, и через месяц началась война.
— Мистер Изерли, какое это имеет отношение к моему вопросу ?
— Я думал, что сегодня вы будете вручать мне диплом.
— Нет, сегодня состоится суд над вами.
— А почему мне не прислали повестку? — запротестовал Боб.— Почему вы скрыли это от меня?
— Протест обвиняемого, на мой взгляд, справедлив,— сказала Лили. — Мы обязаны были послать ему повестку. Мы допустили промах, за что и готовы принести извинения.
— Я не признаю ваш суд, — сказал Боб. — Я отказываюсь быть судимым.
— Извините, но вам, кажется, даже неизвестно, в чем вы обвиняетесь ?
— Но ведь вы отлично знаете, каким легким делом стало судить меня.
— Возражения обвиняемого неосновательны,— сказала Лили. — Суд объявляю открытым.
Встал главный врач и задал Бобу вопрос:
— Вы меня узнаете?
— Конечно. Совсем недавно я разговаривал с вами.
— Кто я такой?
— Главный врач.
— Главный врач чего? Чей?
— Наверно, мой. Все засмеялись.
— Чего вы смеетесь? — разозлился Боб. — Что я сказал смешного ?
— Значит, меня вам недостаточно? — вставил с язвительной усмешкой доктор.— Значит, вам нужно еще и главного?
— Простите... я не хотел вас обидеть.
— Мистер Изерли, да будет вам известно, что я являюсь главным врачом этого санатория.
— Санатория? — не понял Боб.— Какого еще санатория?
— Наконец обвиняемый задал вопрос. Давайте же поаплодируем ему за это.
Все зааплодировали, а Боб растерянно поклонился.
— Кто мы? — хором спросили люди, которые сидели на полу скрестив ноги.— Ты знаешь нас?
— Вы жители этой планеты.
— Нет, они пациенты этого санатория.
— Какие пациенты? — еще более удивился Боб.
— Сейчас я предоставлю слово кому-нибудь из них, — сказала Лили.— Вы можете слушать внимательно?
— Отчего же нет?
— Почем мне знать? Ведь речь будет идти не о вашей жизни, а о жизни других людей.
— Нет, нет, я буду слушать очень внимательно.
— Вот вы,— показала пальцем Лили,— встаньте и расскажите, кто вы такие.
Встал один из жителей и сказал:
— Каждый из нас совершил на Земле какое-либо преступление и был так беспощаден по отношению к себе, что осудил за это преступление только себя самого. Не общество, а только себя самого. В этом и заключается наша болезнь.
— А почему вы оказались здесь? — спросил Боб.
— Пускай продолжит следующий, — сказала Лили. Теперь встал с места другой.
— Общество изгоняет нас из своих рядов и посылает на лечение, потому что люди, подобные нам, не в состоянии жить в этом обществе. Мы погружены в самих себя и заняты исключительно самоанализом. Мы, кроме себя, ничего другого не замечаем.
— Но какое отношение имеет это ко мне? — развел руками Боб.
— Как это ни странно, — продолжал третий, — обществу невыгодно, когда его не обвиняют. Ибо люди, принявшие его вину на себя, становятся своего рода мерилом нравственности. Они кажутся справедливее, честнее и благороднее, чем само общество. Люди, подобные нам, опасны, они служат примером для других. Общество не терпит, чтобы отдельная личность выглядела лучше, чем оно само.
— Но я за свое преступление обвинял именно общество, — обрадовался Боб. — Я не имею с вами ничего общего.
— Общество хочет вылечить нас, — продолжал следующий, — чтобы потом мы восстали против него же. В противном случае оно перестанет развиваться, перестанет идти вперед. Вы представляете, что было бы, если бы каждый обвинял только себя! Прогресс стал бы невозможным.
— Вы индивидуалисты! — возмутился Боб. — Вас надо уничтожить!
— Здесь у нас нет общества, — сказал следующий. — Мы живем оторванно друг от друга и копаемся в темных уголках своей души. Нам ничего не нужно от жизни, ни радости, ни печали, ни любви, ни ненависти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20