Зыркнула на него. Чего – «но, но»? Руки немеют, идиот!
Тень по-птичьи шевельнулась, поднимая горбом складки плаща. Обрывок кляпа странно торчал сбоку, словно большое зубчатое ухо…
Я осторожно повернула голову, краем глаза наблюдая за тенью. Вырисовался профиль, «ухо» развернулось полураскрытым веером над всклокоченной шевелюрой… Забавно. Я снова подвигала руками – у тени за спиной приподнялись тяжелые крылья… даже крючковатый коготь возник над плечом. Коготь? Откуда коготь-то? Я скосила глаз – завиток волос, чуть шевелится от дыхания…
– Эй, ты чего там делаешь? – обеспокоился Кост.
Я перевела взгляд так, чтобы не выпускать и его из поля зрения, и в тоже время следить за тенью. А у тени на стене появились руки – удачно упавшие вперед складки плаща. Я видела даже мазок света, разделяющий предплечье и живот.
Колени. Да, колени, потому что тень сидит на корточках. Из чего получились колени я смотреть не стала. Острые колени, чуть направленные вверх, а руки по-звериному пропущены между ними и упираются пальцами в стол.
– Эй! Ты чего, а? Ты чего?!!
Тень, образ, отражение.
Тень приподнялась и зашипела, разевая ненормально большой рот со змеиными иглами зубов. Выметнулась раздвоенная лента языка. Уши сложились двумя пучками стрел, зло прижались к голове.
Крылья встопорщились и развернулись вдруг, напрочь затмевая слабый трепещущий свет. Вокруг потемнело.
Закричал человек.
Шипение, свист! В груди клокотал злобный восторг, больно и сладко вырываясь лохмотьями сиплого мяуканья. В глазах мельтешили оранжевые пятна, всполохи света, полосы тьмы, свет, тень, свет, снова тень. Хочу! Когти – в плоть, зубы – в плоть, чтобы брызнуло на язык соленое, жгучее, чтобы забилось между рук, вожделенное, заплакало, захрипело, лишаясь кожи, лишаясь крови, аррррсссс!!!!!
Хочу!!!
Грохнула захлопнувшаяся дверь, снаружи загремел ключ в замке.
Я снова кашляла, давясь и кусая воздух, пытаясь расправить скомканные, опаленные воплями легкие. Солома колола ладони, царапалась сквозь платье. Воздух не пролезал в глотку, застревал шершавым осколком. У-уй, как худо-то… Уй, мама…
Уффф…
Я стояла на карачках, на полу, в разбросанной соломе. На столе мерцал светильничек, комната была пуста. Сердце колотилось аж за ушами. Кровь? Руки, платье? Нет, чисто.
Слава небу.
Упасть и отдышаться.
Нельзя! Вставай, беги, ты свободна! Ската освободила тебя!
Вот, Амаргин, пригодилась твоя наука… Все, потом будешь думать. Беги!
Дверь заперта. Куда – в окно? Да хоть бы и в окно… Вон, веревка лежит, которой тебя связывали, пропасть, не порванная даже. Кретины, узлов-то навязали, шпионы заразные, словно быка бешенного удержать хотели, уроды…
Чертовы узлы!
Я затравлено огляделась – что-нибудь острое, перерезать, пропасть, ногти все уже обломала…
За дверью вдруг затопали, загомонили разом. Ой, холера, сейчас ворвутся толпой… К окну! Так спрыгну – второй этаж.
Обрывая остатки ногтей, я зашарила в поисках щеколды. Понавесили тут ставен, заперлись, как от волков… Черт! Черт!
Загремел ключ в замке. Я схватила светильник, готовая запустить в голову первого, кто войдет.
– Леста! Леста, не надо! Это я.
Человек выронил палку и вскинул ладони, показывая что безоружен. Я никак не могла проморгаться. Бледный, помятый, худой, патлы эти сальные…
– Пе… пе… пел?
Он быстро подошел, протягивая руки.
– Это я, госпожа, это я. Ты цела? Пойдем скорее.
Я вдруг почувствовала, что меня трясет. Соображение отключилось. Я ничего не понимала.
– Пойдем, пойдем быстрее. Я спрячу вас. Все будет хорошо. Ты слышишь меня?
Он аккуратно вынул из моей ладони светильник, обнял за плечи, потянул за собой. Я пошла как овца на веревочке. Вдруг очнулась:
– Хелд! Где Хелд?
– Я здесь, барышня.
Паромщик, оказывается, не терял времени даром. Он связал растянувшегося в коридоре Коста его же собственным поясом и втащил шпиона в комнату. Шпион лежал тихо, закрыв глаза.
– Это господин Пепел его дубинкой звезданул, – объяснил паромщик. – Хорош он дубинкой махать, господин Пепел. Дай-ка мне барышня что-нить в пасть ему запихать.
– Соломы ему туда напихай! – посоветовала я.
– И то дело. Ага, ну пущщай тут лежит, своих дожидается.
– Поторопись, Хелд, – Пепел поглядывал в конец коридора, туда, где начиналась галерея над обеденным залом.
Потом нагнулся и подобрал оброненный меч. Оглядел его, поморщился, швырнул в комнату. Снова вооружился своей палкой – в два раза толще той, прежней.
– Погоди малек, кое-что возьму, и пойдем, куда скажешь. Нам теперь с барышней все равно куда, лишь бы подальше…
Паромщик отвалил матрас и вытащил узел из моей клетчатой шали – деньги.
Дверь заперли, ключ Хелд сунул за пазуху. Кроме узла у него в руках обнаружился еще один сверток. Успел-таки еды прикупить.
Я вспомнила:
– Меня черной лестницей волокли. Кажется, это в ту сторону.
– Туда, барышня, туда, – сказал Хелд. – Из «Трех голубок» я вас выведу, а там уж господин Пепел обещался. У него захоронка гдей-то в городе есть. Так ведь, господин Пепел?
Глава 22
Пепел, паромщик и я
Вода открылась меж дюн, блеснула отраженной закатной зеленью, еще более яркой, чем на небе. Впереди, в полумиле от берега, темным курганом поднимался остров. Я разглядела бледно-лиловые в сумерках скалы и череду сосновых стволов, похожих на турмалиновые друзы. Лимонной долькой висела над островом половинка луны.
Амаргин же сказал – в полнолуние.
Но сейчас не полнолуние. Луна растет. До полнолуния еще…
Амаргин сказал – иди к морю. Амаргин сказал – на берегу тебя ждут.
Ирис ждал меня на берегу, стоя по колено в волнах седой от росы травы, у самых дюн. Я прибавила шагу.
– Стеклянный остров, – сказал он.
Не поздоровался, будто мы и не расставались.
– Почему стеклянный?
Он пожал плечами. Полы плаща его намокли и грузно лежали на траве. Ирис улыбнулся, поднял руку к виску, откидывая тяжелые черные волосы. Радужный отблеск скользнул по ним, слюдяной, розовато-сизый отблеск – такой, какой бывает на горлышках лесных голубей.
– Пойдем.
– Дай руку. Очень скользко.
Он взглянул на меня – неожиданно серьезно.
– Старайся не поскользнуться, Лессандир. Я всегда подам тебе руку. Если дотянусь.
Мы преодолели сыпучий обрывчик и вышли на берег, на плотный, вылизанный водой песок.
Отмель голубела, рукой утопленницы спускаясь в сумрак. Среди травянистых прозрачных кустиков, покрытых созвездиями мелких цветочков, щедрыми россыпями мерцали зеленоватые огни. Фосфорное свечение плыло над песком и мягко изливалось в воду. А навстречу ему поднимался серый длинноворсый туман, и, наползая брюхом на пляж, застревал в прибрежной траве.
Ирис прошел вперед к кромке темной воды. Обернулся нетерпеливо.
– Лессандир!
– Иду, иду.
Я ступила в туман – он был плотнее лежащего под ним песка. Я чувствовала даже некоторое сопротивление, будто кто-то, весь в мягкой сырой шерсти, уперся упрямым лбом мне в голень и не хочет уступать дорогу. Нагнувшись, я коснулась рукой серой перистой плоти – ладонь моя наполнилась волглым текучим мехом, упругим изгибом спины, ластящимся движением большого невиданного зверя. Я запустила в туман вторую руку.
– Ирис! Иди сюда! Он живой!
Зеленоватые огоньки парой вспыхнули в серой глубине. Ладонь мою сейчас же вылизал мокрый нежный язык. Длинное тело протащилось сзади, отирая ноги плотным влажным боком. Какой он ласковый! Какой он…
– Хватит, – сказал Ирис резко. – Прекрати.
Я выпрямилась.
– Почему?
– Он заиграет тебя. Залижет до смерти. Пойдем.
Ирис почти насильно поволок меня к воде. Только сейчас я поняла, что руки у меня окоченели. Предплечья покрылись пупырышками.
– Кто это был, Ирис?
Он дернул плечом.
– Нэль. Туман.
Маленькая волна, теплая, как парное молоко, без всплеска легла нам под ноги. Песчаный берег уходил в глубину, ребристый, словно нёбо чудовища.
Ирис уверенно двинулся к темному острову прямо по воде. Я ощущала стопами все тот же рельеф песчаного дна, но дна под ногами не было, а была лишь прозрачная, полная тени пропасть, поверх которой, словно покрывало, невесть кто накинул тонкую пленку воды. Мы шли в этой воде – по щиколотку, а по колено – в перьях плывущего к берегу тумана.
Я оглянулась через плечо. Сумерки обесцветили берег, все теперь стало серым – светло-серым, темно-серым и серо-сиреневым. Туман залил весь склон, заровнял обрывчик, затянул низкорослые кустики морской травы, только гнилушки кое-где светились сквозь его рыхлую плоть.
И – серое на сером – я разглядела, как медленно кружит в тумане большой бесшумный, белесый зверь, играя сам с собой и сам себя ловя за хвост.
Нэль. Туманный волк.
Мы шли и шли, я уже устала придерживать подол и уронила его в воду, мы шли и шли, но не могли дойти до острова. Он даже вроде бы и приближался, Стеклянный остров, вернее, приближался, пока я глядела на него, но потом оказывалось, что я смотрю под ноги, или по сторонам, или на Ириса, а остров маячит себе все в той же полумиле и ни на йоту не придвинулся.
Море и небо сливались впереди зеленовато-золотой вогнутой сферой, словно бы задернутой на расстоянии вытянутой руки тончайшим черным газом; горизонт отсутствовал. Остров парил невесомой темной громадой, лишенный корней, увенчанный друзами сосен, молчаливый, пустой, недвижимый, и было совершенно очевидно, что нет на нем ни замка, ни малого дома, никаких построек, ни единой живой души, ничего на нем нет, кроме скал и сосен, да и те почти не существуют…
Ирис шел впереди, словно так и надо, без плеска раздвигая еле теплую, легкую, почти неощутимую воду. Шел, словно не по воде, а по воздуху.
Он шел впереди, а я вдруг поняла, что не могу его догнать, и он точно также как Стеклянный остров – недостижим, неуловим и нереален.
Я стала отставать. Волной взлетела горечь – как же так? Зачем я иду за ним? Это ведь просто морок, болотный блуждающий огонек, он ничего не освещает, никого не согревает, но манит неодолимо.
Зачем я иду за ним?
Ирис обернулся, протянул руку.
– Не отставай.
Я еле перевела дыхание. Понадеялась, что он не видит отчаянных слез.
– Долго… еще?
Он поглядел на небо.
– Нет. Не долго. Скоро придем.
Над островом в зеленом небе висела луна.
Круглая как монета, только чуть-чуть размытая с левого края.
– Нет, Хелд. – Короткий смешок. – С меня взятки гладки, ни при чем я. Она мне денежки и передала, а я их на судейский стол высыпал, как велено было. И не называй меня господином, какой я тебе господин.
– Повадки у тебя господские, вот чего.
– Брось. Я, было время, господ потешал, в королевские палаты вхож был, вот и набрался красивых манер. Таким как я нельзя иначе, простеца немытого, вежества не знающего, на порог не пустят.
– Тогда наемничал, поди?
– Нет. Не наемничал. Лицедей я, не воин. Менестрель.
– Песенками штоль балуешься?
– Да какое баловство, помилуй! Менестреля песенки кормят, как волка – ноги. Да и ноги мне тоже ой как надобны. Где свадьба, где похороны, где праздник какой…
– Ну, ну… А драться против мечника как научился?
– Ну, мил человек, я же не первый год на свете живу.
– Да я вот тоже не первый год. Ненамного тебя старше, поди. А вот против мечника от меня толку чуть, даже если самому меч в руку дадут. Не учен потому что. А чтоб с палкой, да супротив меча…
– Да повезло мне просто, Хелд. Испугался мужик, мы же вдвоем набежали. Не ждал он нас с тобой.
– Спужался – не спужался, а напрыгнул будь здоров! Я уж решил, все, суши весла, порубит он тебя.
– Повезло, говорю.
– Темнишь ты, друг, все одно. Недоговариваешь.
Ясен пень, недоговаривает. И не скажет ничего, зря ты, Хелд, стараешься. Так и будет мокрым камешком из руки выскальзывать. Нобиль он, Хелд, у него это на лбу написано. А что признавать того не хочет – его право. Это нам с тобой не понять, что за корысть благородному простецом прикидываться. А у него – причины. Возвышенные, и нам с тобой, серой кости, недоступные. Обет у него, Хелд.
Отстань ты от него.
– А мечом орудовать кто у нас горазд? – продолжал рассуждать Хелд. – Ну, господ благородных окромя? Наемники с югов. Северяне, которые охранники там, иль тож наемники. Инги разбойные, ежели Найгон да Найфрагир обогнут, да пираты лестанские, это опять с югов. Верно говорю?
– Верно-то верно. А вот парень тот, с которы мы у дверей дрались – нобиль по-твоему?
– Да сейчас молодежь какая пошла, ты погляди только! Сынки купеческие моду взяли оружием щеголять. Но ежели такой в драке кого порежет – загребут, как пацана моего загребли, по крупному, малым залогом не отделается. А ежели нобиля порежет, да еще и до смерти – вздернут, на денежку не посмотрят. Вот так-то. Да ты ж у нас молодежь разве?
– Э… у меня душа молода.
– Во! А что из ентого следовает? А из ентого следовает…
Я завозилась и села на кровати.
– Госпожа наша проснулась.
Послышался скрип отодвигаемого стула, в просвете опущенного полога мелькнул огонек. Полог откинулся, явив руку со светильником и озабоченную пеплову физиономию.
– Какая я тебе госпожа… – проворчала я мстительно.
– Женщина для меня всегда госпожа. – Пепел отдернул занавесь и сел на покрывало. – Ну, как ты? Поспала?
– Угу. Который час?
– Ночь. Середина первой четверти. Можешь спать дальше. Мы мешаем?
– Нет, нет. Сидите тут. Не хочу одной оставаться. Ты мне снотворного, что ли, дал?
– Нет. – Он улыбнулся. – Просто хорошего вымороженного вина. Будешь дальше спать?
Я подумала.
– Пока нет. Есть хочу. Там у Хелда что-нибудь осталось?
– А как же, – отозвался паромщик. – Полкурицы, колбаска, сыр. Булка есть белая. Винишко, опять же. Вылазь, да к столу присаживайся.
Столом тут служил большой сундук для белья – комната была спальней, а не обеденным залом. Зеленая шелковая спальня в заколоченном доме, куда Пепел привел нас с Хелдом после приключений в «Трех Голубках». Я выбралась из-под одеяла и уселась прямо на сундук, рядом с разложенной снедью.
Пепел вернул светильник на «стол» и сказал:
– Завтра я вас переодену и выведу за ворота.
– Да уж, – вздохнул Хелд, разливая вино из баклаги в красивые серебряные кубки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96