Все пропало.
Прекрати! Что у нас? Ты ее потеряла? Выронила? Ее украли? Ясно, что это не Ратер, он хотел отдать мне кошелек, а свирель исчезла еще раньше.
Все равно, ее уже не вернуть. Она золотая. Она из золота, понимаешь? Ее продадут, спрячут, положат в сундук, увезут в другой город и вообще переплавят.
Значит, надо учиться существовать без нее. Признаться Амаргину. Пусть делает со мной, что хочет.
Ну да, отсыплет из закромов и отправит в город – живи, как заблагорассудится. Забудь про Ириса, забудь про мантикора, забудь про ту сторону . Навсегда.
Прощай.
Сама виновата.
Значит, буду жить, как когда-то жила. В позапрошлой жизни. До Каланды. Даже до Левкои. Просто жить, как все живут. Живут же люди просто так, верно? Землю пашут, детей рожают. Больных лечат – ты ведь кое-что помнишь, а, Леста Омела?
С Капова кургана скачет конь буланый… по дорогам, по лесам, по пустым местам…
(…Левкоя мрачно разглядывала мои драгоценные склянки, расставленные на столе. В благодарность за гостеприимство я решила поделиться с бабушкой.
– Красный сандал, камфара, очищенный терпентин. А это – змеиный яд, очень ценный ингредиент. У тебя есть маленький пузыречек? Я отолью.
– Постой-ка, малая. Не суетись. Сядь сюда.
Я плюхнулась на лавку. С чего это бабка брови насупила? Наверное, недоумевает, к чему мои подарки применить. Ну да, конечно, откуда знахарке деревенской знать о хитростях настоящей медицины? Это вам не зверобой-подорожник, это наука!
– У меня и готовые смеси есть. Бальзамы, тинктуры. Я расскажу, какая для чего.
– Из скиту сперла? – бабка кивнула на разноцветные флаконы, – Дорогие, небось?
– Дорогие. Не сперла, а… позаимствовала. Я ж не наживаться на них собираюсь, а для честного дела. И вообще, большую часть я сама составляла.
– Сперла, значит…
Бабка пошарила в переднике, добыла черную кривую трубку и засаленный кисет. Кисет был почти пустой, только на донышке оставалась горсть трухи.
– Ну не могла же я с пустыми руками в госпиталь заявиться, – я надулась, – В монастыре еще много осталось. Мы большую партию делали, и для себя, и для Лагота. От сестер не убудет.
– Какой такой госпиталь?
– В какой распределят, – я свирепо буравила взглядом склянки. – Приеду в Лагот, там у них при городской больнице госпиталь военный. Туда раненых свозят. Меня возьмут, я много чего умею. Так вот, чтоб не с пустыми руками…
– Ага, – кивнула Левкоя.
И замолчала.
– Туда сестра Агата поехала и еще дюжина сестер. Помощь от нашего монастыря. Лекаря на войне всегда нужны. И лекарства, и бинты, и умелые руки. У меня все это есть. А меня не взяли. Маленькая еще, говорят. А я, между прочим, при операции участвовала. При полостной. Мне раны шить позволяли. Я умею! Я за больными ходила. Как тяжелого ворочать – так большая, а как в мир ехать – так маленькая… Ничего не маленькая, мне пятнадцать уже. В пятнадцать замуж выдают. Я небрезгливая. И крови не боюсь. А они меня не взяли. Там, говорят, мужчин много. И смеются. Я мужчин тоже не боюсь. Что я их, не видала, что ли, мужчин этих? Такие же люди…
– Хм… – сказала Левкоя, набивая трубку.
– И вообще, не хочу я в монастыре век куковать. Чего там, в четырех стенах… Там молоденьких нет почти. Тетки да старухи. Они жизнь прожили, они это… сами к такому решению пришли – Господу служить. Им есть с чем сравнивать. А я чего видела? Книжки пыльные, храм да огород. И больничку нашу. И все.
Я вскинула глаза на Левкою. Та уминала табак в чашечке большим пальцем, коричневым и корявым как древесный сучок.
– Дай-ка мне уголечек, малая.
Я слезла с лавки, пошуровала в очаге, принесла Левкое угольков в железном совке. Она закурила, выдохнула облако едкого дыма. Помахала рукой, разгоняя.
– Чего молчишь? – мне никак не удавалось понять, что Левкоя думает, и это злило ужасно. – Да, я украла лекарства. И денег немного украла. На дорогу. Если бы они меня взяли с собой, то не стала бы красть. Сами виноваты.
– Сядь, малая. И совок положи. А то пожжешь мне тут все. Положь, говорю, совок. Сядь. Вот так.
Еще один клуб дыма. У меня заслезились глаза.
– Ну, хочешь – выпори меня. Возьми хворостину, и выпори.
– Дурища. Похожа ты на него.
– На кого?
– На дурня моего. На Роню.
– На кого?
– На батьку твоего, вот на кого. Тоже черт в заднице… Искатель, иттить, странного… Собирай свои побрякушки.
Я набычилась:
– Не возьмешь?
– Отчего же? Возьму. Че от добра отказываться. Покажешь на деле, что к чему, ага.
Еще один клуб дыма, потом Левкоя бесстрашно придавила огонь пальцем. Поднялась, большая, грузная, белесая. Как обросший седым мохом валун.
– Ну че расселась, белоручка? Пойдем.
– Куда?
– До Лещинки. Там Варька Дикого огневуха крутит. Неделю не встает мужик. Можа что из твоего добра сгодится.
А потом был гнилой огонь в ноге у деда Равика. И жуткое рожистое воспаление у тетки с Торной Ходи. И тяжелейшие роды, а потом горячка у молодой жены лещинского кузнеца. Тогда я в первый раз потеряла больную. Но расстраиваться долго не пришлось – я сама подцепила болотную лихорадку, и пару недель ни на что не годилась. В конце мая ударили заморозки, потом зарядили дожди, и начался повальный мор у скота. Знахарь не выбирает, кого лечить – людей ли, животных. Тут все едино. Молодняк тогда выкосило почти подчистую, а те, что выжили, не намного отличались от ходячих скелетов.
Склянки мои быстро опустели, сейчас я и не упомню, был ли от них какой прок… Не я учила Левкою медицинской науке, а она меня – тому, что монашенке знать ну никак не положено. Не было терпентина и змеиного яда – Левкоя сажала мужика с прострелом голым задом в муравейник. Скрюченные атритом ноги престарелой мельничихи хлестала крапивой и натирала хреном. Чтоб вылечить кровавый понос, заставила меня наловить сороконожек, спалить их на железном листе, а пепел смешала с вином и дала больному. Желтуху лечила отваром овсяной соломы. Гнойные язвы очерчивала куском мыла, которым обмывали покойника. Когда одна из соседок, рыдая, привела к нам исхудавшую до прозрачности девчушку, Левкоя велела соседке вымести пыль из-под порога и бросить эту пыль в огонь. Я потом видела малышку – кровь с молоком. Когда сын лещинского старосты упал на борону, лежавшую кверху зубьями, Левкоя, стоя на коленях, водила руками над окровавленным телом, защипывала воздух и бормотала: «С Капова кургана…»
Год прокатился колесом. Только зимой, когда все тот же лещинский староста повез нас с бабкой в Амалеру на новогоднюю ярмарку, я узнала, что война закончилась. Вместо короля Леогерта в Бронзовом Замке сидел его брат, Таэ Моран по прозвищу Змеиный Князь. А короля ждали весной. Поговаривали, что он привезет из дальних стран молодую невесту. С прежней королевой-Флавеншей Леогерт давным-давно развелся потому что она так и не смогла родить господину наследника.
Потом случился какой-то мятеж, но до нас он не докатился. И мне, сказать по правде, не до того уже было. Потому что приехала Каланда.)
Глава 10
Я слышу ее!
– Здравствуй, госпожа моя, пусть удача будет тебе верным псом, а счастье – частой твоей добычей. Слышишь, ангелы небесные поют с обл а ков: с праздником, светлая госпожа, и да сопровождают тебя на этой земле счастье и удача!
Оказывается, я сидела на бортике фонтана посреди маленькой площади, того самого фонтана, откуда горожанки берут воду. Горожанок вокруг не наблюдалось, наверное все они ушли на гуляние. Зато во всей красе набл ю дался Пепел.
Ну, еще бродяги этого мне не хватало для полного счастья!
Я повернулась к воде. Умылась и напилась. Он топтался рядом, шаркая по земле св о им ореховым посохом. Улыбался щербатой улыбкой. От него пахло вином и потом. Сапог он с е бе так и не купил.
– У меня больше нет денег, Пепел. И не будет.
– Да Бог с тобой, госпожа моя! Я верну тебе все, что у меня осталось, только не п о прекай меня больше!
Он полез за пазуху. Я примиряюще подняла обе ладони.
– Прости, Пепел. – Взялась за ноющий лоб, поморщилась. – Прости.
– У тебя беда, госпожа?
– Ты догадлив.
Он присел на корточки. В коленях у него что-то щелкнуло, он слегка покачнулся и взялся рукой за бортик.
– В силах ли бедный поэт помочь молодой госпоже?
– А… – Я поморгала. От яркого света слезились глаза. – Как ты мне поможешь… Ты же не скупщик краденого. К тебе не понесут золотую побрякушку, украденную на рынке.
– Но у меня есть уши и глаза, и они пока неплохо выполняют свою работу. Что за вещь у тебя пропала?
– Свирелька. Золотая.
Пепел вздохнул, с сочувствием глядя на меня. Покачал головой.
– Ведь сей предмет не только драгоценным материалом дорог тебе, госпожа?
– Не только. Мне подарил ее один… человек… – на слове «человек» я поперхнулась, – которого я очень любила. Это память о нем. Я потеряла его.
Пепел опустил глаза. Я подумала, что на самом деле я потеряла их обоих – Ириса и его свирель. Словно оборвалась последняя нить.
Я – его шанс, ты так говорил, Амаргин? Теперь уже нет. Шанс пот е рян.
Дракон победил.
– Единственная страшная потеря – это потеря надежды, госпожа, – тихо проговорил мой подвыпивший приятель. – Все остальное возвращается.
– Банально, Пепел.
– Зато истинно.
– Ерунда это, Пепел. Кем ты сам был, где твоя прежняя жизнь? Разве ты родился в к а наве? Простеца не отмоешь добела, по себе знаю. А голубая кровь и сквозь грязь просвечив а ет. Ты скатился с вершины на дно – и ты в е ришь, что взойдешь обратно на эту вершину?
– Моя вершина не та, о которой ты думаешь. – Поэт придал испитой своей физион о мии глубокомысленный вид и порывисто отбросил со лба волосы. – Но ты права, светлая го с пожа моя, я надеюсь взойти на нее. А если бы не надеялся, сунул бы голову в петлю, забыв о грехе самоубийства.
– Может ты святой, а? – заподозрила я. – Ходишь под маской шута и проповедуешь о вечном блаженстве. Мол, плоть от плоти народной. Только ты не плоть от плоти, Пепел. Ты не тот, кем хочешь казаться.
– Срываем маски? – он улыбнулся, продемонстрировав дыру в зубах. – Ты тоже не та, кем кажешься.
Я напряглась сперва, а потом вспомнила, что терять мне нечего. Все уже потеряно. Криво усмехнулась:
– Ну и кто же я по-твоему?
– Ты страж границы. – Он наставил на меня не слишком чистый палец, весь в заусе н цах, со слоистым траурным ногтем.
– Что?
– Страж границы между сном и явью, – объяснил он. – Ты гостья с у мерек. Ты русалка. Ты радуга. Ты волшебное слово «сезам».
– А ты – трепло.
– Трепло, – легко согласился он, и очарование спало. – Всего-навсего. Когда-то это тр е пло сотрясало воздух в высоких залах. А теперь оно делает то же самое на пленэре. По й дем, госпожа моя, в кабак. Я угощаю.
– Пойдем, Пепел.
Я взяла его под руку, и он повел меня куда-то в недра портового района.
Это был зачуханный трактир в полуподвале, темный, сырой, дымный и людный. Здесь звучала иноземная речь – матросы с кораблей пропивали свои денежки именно в этой дыре. Конечно, не только в этой – подобных заведений в Козырее было предостаточно.
Моего спутника тут, похоже, знали. Его приветствовали вполне дружелюбно. Нас п о пытались зазвать в компанию, но Пепел отрицательно покачал головой и отвел меня подал ь ше, где между арками схоронился узенький столик без стульев. Пепел порыскал по залу и приволок к столику скамью. Я уселась спиной к стене. Пепел вообще взгромоздился на ст о лешницу, прислонив к ней свою палку.
Вина здесь не было. Нам принесли пива, бобов в чесночной подливе и маринованную селедку. Пиво мне сперва не понравилось, а потом я вошла во вкус. Пепел болтал босыми н о гами, грыз селедочный хвост и потешал меня какими-то глупостями.
Я его не слушала. Я решила, что напьюсь. На его деньги. То есть, на бывшие мои. А потом засомневалась. Пиво все-таки. Я двадцать раз лопну, прежде чем захмелею. Но все равно, попробовать стоит.
Потом вдруг оказалось, что вокруг столпились люди, кто-то принес светильник и П е пел говорит, что будет петь. Говорил он это почему-то мне, но мне было все равно и я пожала плечами.
– Пой на здоровье.
Он начал постукивать по засыпанному опилками полу своей ореховой палкой. Звук получался глухой, ощутимый скорее ступнями чем ухом. Слушатели перестали бубнить, и тогда Пепел негромко завел:
– Проснись, засмейся, дудочка моя,
Я всем дыханьем, нежностью своею
Безжизненное тельце отогрею…
Воскресни… и прости –
Я снова пьян.
Что делать… столько грязи и вранья –
Тут праведник, пожалуй, озвереет! –
Куда уж нам… Пойму –
и протрезвею –
Как неуместна искренность твоя…
Я озадаченно нахмурилась, потому что не ожидала от бродяги такой бестактности. Рана моя, расковырянная его голосом, снова закровоточила. Стиснув зубы, я постаралась пропустить пеплово пение мимо ушей. Я прислушивалась к тому, что оставалось за потоком песни, за плотным, вязким фоном таверны, за муравейным гулом большого города.
Там, далеко, была пустота, в ней бродило эхо и хлопало стеклянными крыльями. Но ореховая палка достучалась до пространства пустоты, и всплески стеклянных крыл сменили ритм. До, ре, ре диез…
Фа, соль, соль диез. Фа, соль, фа…
И щебетал где-то на грани сознания золотой голосок, отвечая на призывы памяти. Откликался в душе хрустальный разговор, звенящее дыхание реки, певучий крик, разверзающий скалы. Ирис протягивал мне в сложенных ковшиком ладонях обломок тростника, трогательно украшенный зигзагами и полосками – Не забывай меня, Лессандир. Видишь? Это тебе. Она умеет петь. Она о т крывает запертое. Она развеселит и поможет. Она твоя.
Она – моя!
Я слышу, она зовет меня. Она зовет меня – где-то там, за городом, в холмах, она выв о дит свое заклинание «до, ре, ре диез…» – и я слышу ее!
Мой слух отверзается, как скала. Сердце мое распахивается. И выпл е скивается тьма из щели – тьма, что скопилась во мне, выливается прочь, смытая золотым счастливым смехом.
Подожди! Я сейчас! Я слышу!
Я иду!
Проскользнув за спинами слушателей, я покинула дымный подвал ь чик. Мой путь вел за город, на северо-восток, где череда каменистых хо л мов отделяла мрачный Соленый лес от Королевского заповедного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96