– А кто тебя бросил в реку? – продолжал допрашивать человек по имени Амаргин.
– Священник из Андалана. Помощник Его Преосвященства епископа Ганора.
– Это была казнь?
– Это называлось – «испытание водою». Проверяли, ведьма я или нет.
– А ты ведьма?
– Нет! Я знахарка, лекарка, – я потупилась. – Была… вообще-то меня за дело бросили. Я виновата.
– Вот как? И в чем же?
– Из-за меня пропала королева Каланда. Я не смогла ее вернуть. Я вообще не поняла, что случилось.
– Каланда? – переспросил Вран.
Они с Амаргином переглянулись и Амаргин кивнул.
– Знаете что, господа, – заявил он. – Мы с нашей гостьей погуляем тут, по бережку, хорошо? Я думаю, ей легче будет поведать все своему, так сказать, соплеменнику. Пойдем, голубушка.
Он протянул мне руку.
– Амаргин! – беспокойно окликнул Ирис.
– Все в порядке, Босоножка. Мы поговорим и вернемся.
Волшебник ухватил мою ладонь и повлек меня мимо высоких камней на длинный пе с чаный пляж.
Я оглянулась. Вран стоял рядом с Ирисом, возвышаясь над ним как скала над цве т ком, и что-то ему втолковывал. А тот слушал молча, опу с тив голову.
– Они правда братья? – спросила я.
– Правда. – Волшебник Амаргин грустно усмехнулся. – Был еще старший, Шелари, и он не походил на этих двух. Воин, маг и музыкант, три брата, и такие разные. Впрочем, я уже сочиняю. Ирис никогда не видел старшего, он родился после того как п о гиб Шелари.
– Погиб?
Здесь тоже случается смерть? Здесь, за пределами мира?
Амаргин будто прочел мои мысли:
– Мы, люди, называем их бессмертными, но мы ошибаемся. Смерть, как и тараканы, встречается повсюду. – Он с мудрым видом поднял тонкий, как щепка палец, помедлил, оз а боченно осмотрел его со всех сторон и вытер о плащ. – А также мусор, мыши, крысы и ко ш ки. Все эти явления черезвычайно загадочны. Особенно тараканы. Но мы разговариваем се й час не о них, а о тебе. Ты проникла с той стороны на эту. Как тебе это уд а лось?
– Не знаю, – сказала я. – Поверь мне – не знаю…
– Леста!
Он окликнул меня с порога – полуденное солнце било ему в спину, превращая вихрастую рыжую голову в настоящий костер. Я приветливо махнула рукой.
Ратер подошел и недоуменно нахмурился на моего собеседника. Пепел не спешил представляться. Он взглянул на Кукушонка, на меня, а потом скромно опустил глаза и уставился в свою пустую кружку.
– Это Пепел, певец и странник, мастер школы «сухой ветки», – раз они оба не почесались, я посчитала своим долгом объяснить молодым людям, кто есть кто. – Это Ратер Кукушонок, его отец держит паром через Нержель.
– Нам пора, – мрачно заявил Кукушонок. – Еще надо в «Колесо» зайти.
– Прислуга уже сбегала. Возьми вещи в моей комнате, они в одеяло завернуты. Я уже готова.
Кукушонок отправился за вещами. Пепел продолжал молчать, нервно оглаживая ладонями бока своей кружки. Я подумала – сколько же он тут сидел в молчании напротив меня, пока я воспоминаниям предавалась? Ни словом, ни жестом не нарушил этих моих полугрез – может у меня глаза как-то по-особому стекленеют или челюсть отпадает при погружении в прошлое? Да так, что любому постороннему понятно: не тронь блаженную, пусть себе…
Игла памяти с косматой цеплючей нитью боли, с крепким узелком утраты на конце штопает прорехи моей души. Именно что штопает – материал настолько ветхий, что вся поверхность постепенно превращается в дерюгу, в колючую привязчивую тоску, в неровные узлы потерь, с оборванными хвостами маленьких моих надежд.
Ирис! Вспомни меня, черт тебя дери! Или забывайся скорее вместе со своей рекой, своими сумерками, своими камышами! Не могу я больше!
Нет, могу. Самое ужасное – могу и буду. Меня еще в детстве по рукам лупили за то что расчесываю комариные укусы и сдираю корку с расцарапанных коленок. Кровь течет – хорошо, образуется корка еще более толстая и вкусная.
Тьфу!
Встретилась глазами с Пеплом. Что это? Неужто он смотрит с жалостью?
– Думаешь, милый тебя забыл? – спросил певец очень тихо, опираясь о стол и сильно подавшись вперед.
Я отпрянула:
– Какой такой милый? Я подсчитывала, сколько мне надо купить рыбы и крупы для небольшой поездки за город. Ты, Пепел, фантазер, даром что нищий оборванец. – Я решительно поднялась. – Счастливо оставаться. Вон Кукушонок идет. Эй, Ратер, ты ничего не забыл? Зеркальце мое взял?
Глава 8
И снова Стеклянная Башня
Навстречу нам, пользуясь приливом, шли два торговых когга, сопровождаемые лоцманской лодочкой. Ратер из-под руки разглядывал вымпела на мачтах.
– Из Аметиста идут, – сказал он с видом знатока, – Посмотри, какие красавцы! Не меньше тридцати ярдов в длину.
– Откуда ты знаешь, что из Аметиста?
– Вымпела рыжие видишь с орлами? Это агиларовский герб. А герб высокого лорда позволен только торговцам из столицы провинции. Так что это аметистовские. Слышь, а как первый кораблик называется, который с синей полосой?
– «Пиларин» – прочитала я. – А как второй, не вижу.
– «Пиларин», – Кукушонок поплямкал губами, словно пробуя имя корабля на вкус. – Иэх, а я хотел лодку «леди Луной» назвать. Батька запретил, сказал, что лодкам имен не положено. Да и какая она леди, в самом деле… Эй, ты держи правее, а то налетим на них.
Наша лодочка мягко запрыгала на череде косых волн. Я вспомнила, как предлагала Кукушонку деньги на обзаведение, и только покачала головой. Его интерес к морской торговле был чисто умозрительным. Мы плыли смотреть мантикора.
Пропустив купцов, Кукушонок налег на весла. Ветер шел с моря, поэтому парус мы не поставили, но все равно, на лодке плыть – это не ногами перебирать. Стеклянная Башня проступила из жаркого марева голубовато-лиловым полупрозрачным крылом, над ней движущейся сетью кружили чайки.
– Так, – парень оглянулся через плечо. – Теперь осторожно. Держи вон на тот камень, который на жабу похож.
– Не первый раз на руле, – буркнула я. – Тогда я прошла здесь без весел и при отливе, между прочим.
– И все гребеня бортами пересчитала. Благо, что не совсем раскокала. Потом целый день пришлось дно смолить. Держи правее, говорю!
Мы благополучно пристали в тесном заливчике, совсем, кстати, не в том, где я приставала прошлый раз. Ратер все-таки знал реку гораздо лучше меня. И было очевидно, что тут лодку не побьет о камни, даже если начнется болтанка при отливе.
Мы вылезли на тропинку, опоясывающую скалу с севера. Здесь имелась довольно широкая ровная площадка и мне нравилось входить в грот с этой стороны.
– Там, среди вещей, есть шаль, достань ее, – велела я. – Нет, не клади сверток на землю, держи в руках. Я должна завязать тебе глаза.
– Как же я тогда увижу мантикора? – засопротивлялся Кукушонок.
– Когда дойдем до мантикора, тогда и снимешь, – отрезала я. – Кстати, разуйся. Придется идти по пояс в воде. Холера черная!
– Что?
– Мантикора будет плохо видно из-за прилива. Он же в воде лежит. – Я почесала нос. – Ну, выбирай: или мы идем сейчас и видим только верхнюю часть мантикора и немножко спинного гребня или ждем полчетверти и видим мантикора целиком.
– А почему бы… ну, не дождаться отлива там, внутри? – поинтересовался Кукушонок.
Он, кстати, заметно разволновался, хоть и не подавал виду. Он взмок, и не только от жары, подмышками на старенькой льняной рубахе расползлись темные пятна. По вискам тоже текло, красноватые волосы прилипли ко лбу. И глаза у него очень уж сильно блестели.
– Ты думаешь, у тебя хватит сил простоять в мертвой воде полчетверти?
– Почему бы и нет?
– Хм? Ну пойдем, раз ты такой храбрый. Снимай обувку и бери ее с собой. А повязку все-таки придется сделать.
Я намотала шерстяную шаль ему на глаза, что при такой жаре было немалым испытанием. Поставила его лицом к стене, достала свирельку и заиграла.
Посыпался песок, камень заморщил и лопнул. Я толкнула Кукушонка меж лопаток.
– Шагай вперед. Шагай!
Парень сделал шаг в темноту, споткнулся и грохнулся на четвереньки. Я едва успела перескочить через него, когда щель в скале захлопнулась как капкан.
Он споткнулся, наступив на крышку сундука, утонувшего в песке и монетах, проломил гнилые доски и застрял босой ногой в бронзовых лентах обивки. Сверток выпал у него из рук.
– Не снимай повязку!
– Я не снимаю. Куда это я влез? Там горох, что ли?
– Держись за меня. Сейчас я тебя освобожу.
– А здесь холодно. И гулко так! Э-эй!
Заметалось эхо, взлетело под купол, к косому пролому в потолке, со звоном отскочило от поверхности воды, понеслось колобродить и аукаться по закоулкам.
– Это пещера, – объяснила я, – Вытаскивай ногу, только осторожно.
Ратер потащил ступню вверх, вытягивая вместе с ней завязшие в пальцах, спутанные как кудель жемчужные нити. Они тут же разорвались от ветхости сразу в нескольких местах и жемчуг градом брызнул в разные стороны.
– Хм… пара царапин. Ничего, мертвая вода залечит.
– Эге-гей! – снова заголосил Кукушонок и вдруг испугался. – Слушай, а я не разбужу мантикора?
– Не знаю. Но скорее всего нет. – Я взяла его за руку. – Пойдем. Осторожнее, напорешь ногу. – Отпихнула с пути острозубый венец. – Вот здесь надо аккуратненько перешагнуть. – Длинный вал тускло блестящего оружия, щитов и доспехов, частично поломанных и разрозненных. – А сейчас мы войдем в воду, не поскользнись. – Дно сплошь покрыто чешуей из золота. – Но это еще не мертвое озеро, мертвое озеро будет дальше.
Мы свернули налево. Еще десяток шагов в стремительно остывающей воде – мне почти по грудь, Кукушонку по пояс – и перед провалом, полным выстуженной тьмы, я сдернула платок с кукушоночьих глаз.
Он сразу заозирался, закрутил головой. Я нашарила между камней корзину и вытащила рыбешку. Отправила ее за пазуху (куда же еще!), а шаль завязала узлом на груди, чтобы не потерять.
– Вперед. Но учти, сейчас тебе будет очень холодно, очень душно и очень плохо.
Он неловко вытянул перед собой руки, ощупывая мрак.
– Что в повязке, что без – не видно ни шиша. Дьявол, я даже тебя не вижу! Леста, ты где вообще? Вот ведь пропасть какая…
– Перед тобой что-то вроде завеси, – объяснила я. – Что-то вроде пленки из темноты. Проходи сквозь нее, там будет светлее. Ну, кто рвался к чудесам?
Кукушонок вытянул руки словно ныряльщик, и ринулся в непроглядный провал. Раздался плеск и слабый вскрик – шагнув следом за ним, я обнаружила, что он опять споткнулся и окунулся чуть ли не с головой.
Вынырнул, вытаращив глаза, разинутым ртом ловя неживой разреженный воздух. Слепо цапнул зеленоватую жижу, заменяющую тут воду, захрипел, схватился за лицо, потом за горло…
– Успокойся! – я хотела прикрикнуть на него, но окрика не получилось, потому что воздух в легких оказался на две трети разбавлен пустотой, как вино разбавляют водой, и остался лишь слабенький кисловатый привкус на большой объем совершенно бесполезного ничего. – Спокойней, Ратер, не дергайся, иначе задохнешься. Спокойнее, спокойнее… спокойнее.
В это мгновение он вдруг застыл, замер по пояс в воде, напрочь забыв про свой испуг, и про попытки дышать тоже совершенно забыв.
Он увидел мантикора.
Он видел его фосфорным стеклистым силуэтом, окруженным слабо светящимся гало, как луна в пасмурную ночь. Он видел бессильно распахнутый крест рук и упавшую на грудь голову, и каскад лезвий-волос, скрывающих лицо. Он видел торчащие из воды зеленые сабли спинного гребня, видел тусклое, плывущее из глубины свечение драконьего тела. Он видел спящее чудовище, не живое, не мертвое, не опасное, распятое на цепях, заросшее светящейся слизью, ранящее глаз одним только обилием режущих кромок, пугающее своей неподвижностью, пугающее возможностью движения, скрытой угрозой, вероятностью разрушения, тайным зародышем насильственной смерти.
Ратер издал какой-то всхлип и протянул к чудовищу мокрую дрожащую руку. И закашлялся от недостатка воздуха, сгибаясь пополам, чуть не окунаясь лицом в ледяной студень. Я придержала его за плечи.
– Назад? Пойдем назад?
Как ни странно, но я сама чувствовала себя почти терпимо, и вполне находила в себе силы добраться до мантикора и накормить его рыбой. То ли я умудрилась привыкнуть к этому месту, то ли вид чужих страданий меня каким-то непонятным образом поддерживал.
Кукушонок не мог говорить. Он только упрямо мотнул головой и потащился вперед, к чудовищу. Наверное, хотел его потрогать.
Я помогала ему идти. Вернее, почти плыть. Парень, похоже, не очень соображал что делает.
Мы добрались до мантикора и я влезла на его лапы. Ратер благоговейно коснулся мантикорьего бока, провел ладонью по ребрам, словно погладил дерево. Потом заглянул в склоненное лицо, пальцем дотронулся до свисающего лезвия-пряди.
– Осторожнее, – сказала я, без лишней паники переждав обморочное головокружение. – Не напорись на волосы, они у него острее ножей. Сейчас мы его покормим, если удастся.
Удалось. Мой красавчик слопал всю рыбешку, и я даже пожалела, что взяла только одну. Проголодался, наверное, вчера-то я его не кормила. Хотя, если трезво поразмыслить, разве способен он, находясь без сознания, чувствовать голод? Может он глотает просто потому, что что-то попало ему на язык? Будь это, например, не рыба, а обыкновенная галька, он бы и ее проглотил?
Я вытерла мантикоров рот от рыбьего сока и приподняла в ладонях его лицо. Оно горело фосфорной зеленью, мои пальцы на щеках его чернели провалами.
– Взгляни, Ратер. Взгляни на него! Он прекрасен, правда?
Ратер молчал, наверное, речь ему вообще отказала. Я смотрела и смотрела в спящее спокойное лицо, замкнутое, словно запертая изнутри дверь. Та сторона была закрыта от меня на сотню замков, на тысячу засовов. Достучаться бы, дозваться… криком докричаться, плачем доплакаться, на коленях к дверям твоим приползти, отвори, друг, двери, отопри замки, отвали засовы! Как ярый огонь двери рушит, стены ломит, кровлю точит, так пусть голос мой аки ярый огонь двери рушит, стены ломит, кровлю точит. Навеки, повеки, отныне и довеки… а словам моим ключ да замок… ключ – под язык, замок – за порог…
Рядом что-то длинно прошелестело и меня ощутимо приподняло волной.
– Ратер?
Парень, так и не издав ни единого звука, повалился в воду плечом вперед, но сразу же всплыл, безвольно раскинув руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96