Для некоего конкретного дела. И полагал, что оно займет несколько дней, после чего он собирался отправиться дальше.
– И вы считаете, что это имеет какое-то отношение к часам и фотографии?
– Конечно! – выдохнул Сорвин. – Все это взаимосвязано, Фетр.
Она промолчала.
– Отправляйся к миссис Глисон, забери у нее чек и проверь его в банке. Я хочу знать всю финансовую историю Мойнигана.
– Да, сэр. – Фетр встала. – А вы чем будете заниматься?
– Надо все обдумать, – улыбнулся он.
Оставшись в одиночестве, Сорвин откинулся на спинку кресла, однако его уверенность после ухода Фетр несколько померкла. Он чувствовал, что от него что-то ускользает. Результаты судмедэкспертизы еще не поступили, зато он получил фотографии. Сорвин разложил их на столе и долго рассматривал. Через полчаса к нему зашел Джексон, который принес чай и печенье.
– Проблемы? – осведомился он. Сорвину порой казалось, что Джексон начал работать в полиции еще в те времена, когда Роберт Пиль под стол пешком ходил, и что этим объясняется его не слишком почтительное отношение, однако он, несомненно, не был дураком. Возможно, лентяем, но определенно не дураком. Чай с печеньем превратился у них в своего рода ритуал за те три года, что Джексон служил в Ньюфорде.
– И да, и нет.
– Понятно, – дружелюбно кивнул Джексон. – Проблема есть, и ее нет.
Сорвин промолчал, но Джексон не обратил на это никакого внимания. После десятиминутной паузы инспектор бросил на стол фотографию, и Джексон, не дожидаясь приглашения, нагнулся и взял ее в руки.
– Что это?
– Это и есть проблема.
– А. – Джексон откусил кусок печенья, и на его униформу упали крошки. Сорвин отхлебнул чаю.
– Хочешь знать, что я думаю? – изрек наконец Джексон с набитым печеньем ртом.
Обычно Сорвина это не интересовало, и сейчас он рассеянно ответил «нет».
Однако Джексон был не из тех, кто легко обижается.
– Я думаю, этот тип – адвокат.
– А почему ты так думаешь? – без особого интереса осведомился Сорвин, размышляя о том, что Джексон почему-то всегда заваривает чересчур крепкий чай.
– Я видел такие галстуки. Он – член коллегии адвокатов.
И Джексон протянул фотографию обратно Сорвину, который поспешно схватил ее и принялся сверлить глазами.
– Черт, – прошептал он. Как он мог пропустить такое?
Джексон допил чай.
А Сорвин вдруг понял, что голова у него снова заработала. Хватило одного слова, и новые идеи хлынули как из рога изобилия. Причем самые разнообразные.
– Ну я пойду, – промолвил Джексон, вставая, но Сорвин ничего не ответил.
– Неплохо, – выдавил из себя Ламберт, даже не удосужившись придать радости своему голосу.
– Благодарю вас, сэр, – столь же сдержанно ответила Беверли.
Ламберт сухо кивнул и двинулся прочь. Беверли осталась стоять в гулком коридоре, глядя, как он удаляется с папкой под мышкой. В иерархии ее ценностей поздравления Ламберта занимали довольно низкое место и стояли чуть выше ампутации конечностей – в любом другом случае она предпочла бы пройти пару сотен километров по битому стеклу, лишь бы не сталкиваться с этим бездушным негодяем; и тем не менее в этот момент она почему-то испытала удовольствие от его похвалы. Ламберт давно ее ненавидел, и если он счел, что недавнее раскрытие ею дела о кредитных карточках заслуживает одобрения, то у нее были все основания полагать, что она может поставить крест на прошлом и начать продвижение по служебной лестнице.
Она развернулась и легким шагом двинулась в сторону ресторана.
На его месте когда-то была обычная столовая, но потом ее отремонтировали, пол застелили коврами, и ассортимент блюд стал куда более разнообразным, чем сосиски, жареная рыба и котлеты, которые подавались здесь прежде. Отдельный зал с низкими удобными диванами, расставленными вокруг низких кофейных столиков, усиливал впечатление «плюшевого» модернизма, хотя со временем на обивке появились потеки и следы от сигарет, а столешницы густо покрылись граффити.
Беверли опустилась на один из диванов и принялась грызть яблоко, купленное в буфете, однако оно, несмотря на свой привлекательный вид, оказалось ватным и безвкусным. Настроение из-за этого у нее сразу испортилось, и она глубоко вздохнула.
Ты всегда ориентируешься на внешний вид, когда дело касается удовольствий. Может, в этом и заключается твоя главная ошибка?
Она посмотрела на яблоко, лежавшее на столе, и увидела, что его мякоть уже успела покрыться рыжим налетом.
Дерьмо с позолотой.
Стал бы Айзенменгер исключением из этой длинной череды позолоченных ублюдков?
Может, да.
А может, и нет.
У нее зазвонил мобильник, и она поспешно вытащила его из сумки.
– Да?
– Беверли?
– Кто это?
– Сорвин. Эндрю Сорвин. Мы работали вместе несколько лет тому назад.
Конечно, она его помнила – трудно было забыть человека с такой фамилией. Он был высоким, довольно симпатичным и совершенно неопытным. Пытался ли он ее трахнуть? Ей хотелось думать, что да. К тому же у него были задатки толкового детектива.
– Да, помню, – осторожно ответила она, прекрасно понимая, что бывшие коллеги редко звонят из альтруистических побуждений; обычно такие звонки предвещали неприятности.
– Я теперь занимаю должность инспектора. В Вест-Мидлендсе.
Замечательно. Не хватало еще, чтобы какой-то прыщавый юнец обогнал ее в карьерном росте; опять какой-то крутой парень пронесется мимо по внешней полосе, а она будет шкандыбать в своей развалюхе с перегревшимся двигателем и рассыпающейся подвеской.
– Браво!
Он расслышал сарказм в ее голосе, но не стал обращать на это внимание.
– Я тут занимаюсь одной странной историей, и она напомнила мне о старом деле, над которым мы работали вместе.
– Правда? – Она сменила сарказм на безразличие, чтобы скрыть любопытство. Зачем он звонил ей? Насколько она помнила, он был серьезным и вдумчивым человеком. И она находила эту серьезность очень трогательной, так как в прежние дни и сама была такой. Более того, как она припоминала, он вел себя необычайно тихо и застенчиво и она даже не сразу поняла, что он в нее влюблен. И лишь едкие и саркастические замечания коллег на какой-то пьянке, во время которой Сорвин, скорее всего, уже лежал под одеялом и пил горячее какао, заставили ее задуматься. Конечно, ей это польстило, как всегда льстило подобное внимание…
Польщенная дура.
При этой непрошеной мысли она презрительно фыркнула, пытаясь скрыть свою неуверенность, и продолжила слушать его рассказ. И когда до нее дошел смысл его слов, все ее равнодушие как рукой сняло.
– Помнишь двойное убийство, которое мы расследовали? Дело Итон-Лэмберта.
Еще бы! Разве такое забудешь? Это дело дало ей профессиональный опыт, и она, вероятно, никогда не сможет его забыть.
– Ну и что? – Беверли постаралась сохранить безразличный тон, однако не была уверена в том, что ей это удалось.
– У жертв еще были такие необычные имена…
– Клод и Пенелопа, – подсказала Беверли.
– Да, именно.
Она все еще не понимала, к чему он клонит, но ей это уже начинало не нравиться. Мимо нее прошла женщина-детектив, с которой у Беверли сложились дружеские отношения. В руках у нее была чашка, и, судя по всему, она собиралась устроиться рядом, но Беверли покачала головой.
– Так чего же ты хочешь? – спросила она у Сорвина.
– Все это довольно странно. У нас тут парень, который заживо сгорел в своей машине…
– Есть подозрения?
– Да, пока я рассматриваю вероятность убийства, хотя, возможно, это было самоубийство – есть намеки на то, что случившемуся предшествовала депрессия. Однако кое-что не стыкуется, поэтому сейчас я проверяю некоторые детали.
Ну что ж, вполне разумно. Она поймала себя на том, что подсознательно одобряет его действия.
– Он останавливался в соседнем городке, Мелбери, – продолжил Сорвин. – Когда я просматривал его вещи, то наткнулся на золотые часы.
– Краденые?
– Я сперва тоже так подумал, но потом нашел фотографию. – Сорвин помолчал. – Я еще не уверен, но, по-моему, на ней изображены Флеминги.
– И? – Беверли чувствовала, что они подходят к финалу, и этот финал ей совершенно не нравился.
– На этих часах была гравировка «Пенелопе от Клода на память».
Беверли онемела, и в ее голове завертелся целый вихрь мыслей, ни одну из которых ей не удавалось додумать до конца.
– То есть, возможно, они и были украдены, – продолжил Сорвин, – но как-то странно, что вор хранил у себя фотографию людей, которых обокрал.
Беверли чувствовала, что должна что-то сказать.
– Это в том случае, если на фотографии действительно изображены Флеминги.
– Да, конечно…
– И если часы принадлежали именно им.
– Ну, имена Клод и Пенелопа нечасто встречаются. – Он явно был разочарован ее скепсисом.
– И чего ты хочешь от меня?
Сорвин продолжал говорить с робкой неуверенностью, словно она по-прежнему являлась его начальницей, хотя они теперь занимали одинаковые должности.
– Я хотел бы, чтобы ты проверила опись имущества по этому делу и узнала, не значатся ли среди украденного золотые часы. Я могу выслать тебе фотографию. Кроме того, может, ты взглянешь на снимок пожилой четы? Фотография старая и потрепанная, но лица на ней видны отчетливо. Я сейчас пошлю ее тебе факсом.
– Хорошо, – как можно более бодрым тоном ответила Беверли. – Я с радостью вернусь к этому делу.
Хотя вряд ли это прозвучало искренне.
Благодарности Сорвина не было границ.
– Спасибо. Может, тебе удастся связаться с их дочерью – как ее звали? Возможно, она узнает часы, даже если они не внесены в список украденных вещей.
Беверли едва не рассмеялась при мысли о том, что ей придется обращаться к этой ядовитой сучке.
– Сейчас не могу вспомнить, как ее звали, – спокойно ответила она. – Да и нынешний ее адрес, скорее всего, отсутствует в деле.
– Да, конечно.
Он был настолько разочарован, что она поспешила его утешить.
– Ладно, посмотрим. Даже если мне не удастся с ней связаться, я просмотрю материалы дела.
– Возможно, все это ерунда и вообще не имеет никакого отношения к погибшему, и тем не менее надо это проверить. И кто знает – может, нам придется вновь открыть дело Итон-Лэмберта?
О боже!
– Посмотрим, посмотрим. Ты пошлешь мне фотографию прямо сейчас?
– Я уже это делаю. Я действительно страшно тебе признателен, Беверли.
Она расслышала в его голосе намек на прошлое. Может, он до сих пор испытывал к ней нежные чувства?
– Никаких проблем, Эндрю. Буду рада тебе помочь, – ответила она.
Сорвин повесил трубку, а Беверли еще долго сидела, погрузившись в размышления.
Утром Айзенменгер, ездивший в Мелбери за газетами, вернулся к замку другой дорогой, которая вела мимо игровой площадки. Весной, летом и ранней осенью канаты, качели и подземный ход использовались на полную катушку, однако зимой все находилось в запустении.
Но не в этот день.
Айзенменгер взглянул налево и увидел на качелях Тома.
Вообще-то в этом не было ничего странного. Удивило его лишь то, что качели раскачивал Малькольм Грошонг, а не Нелл, Тристан или Доминик.
Айзенменгер припарковался во дворе и уже собирался войти в замок, когда увидел, что из северного крыла выходят Тристан и Хьюго. Оба несли винтовки. Айзенменгер был заинтригован: увиденное свидетельствовало о том, что в замке идет какая-то жизнь, к которой он не имеет никакого отношения. Он оглянулся и еще раз взглянул на Грошонга, который продолжал раскачивать качели. Айзенменгер стоял до тех пор, пока его не начал пробирать холод, а потом взял с пассажирского сиденья газеты и направился к замку.
Черт!
Факс не слишком нежно обошелся с фотографиями, однако их качество было вполне приемлемым для того, чтобы Беверли смогла идентифицировать часы с украденными из дома Клода и Пенелопы Флеминг.
Золотые дамские часы на батарейках. Фирма «Омега». На циферблате римские цифры. Показывают число. Надпись на крышке: «Пенелопе от Клода на память».
Последние сомнения рассеялись после того, как она взглянула на фотографию пожилой пары, хотя ей ужасно не хотелось признавать в этих людях погибших родителей Елены.
Она сидела в своем кабинете, а перед ней высилась кипа папок, на верхней из которых было отчетливо выведено: Флеминги.
Что все это значило?
Этот вопрос не давал Беверли покоя – он еле слышно долетал до нее из прошлого, которое, как ей казалось, уже давно мертво, и в его шелесте слышалась угроза, как ни пыталась она приглушить и задавить ее, уверяя себя в том, что на этот раз правосудие, которое общество считало безупречным, не допустило ошибки.
Время двигалось к середине дня, а это означало, что участок постепенно погружается в дрему; гул неоновых ламп нарушали лишь редкие хлопки дверей да случайные вскрики. Жалюзи в маленьком кабинете Беверли были опущены, и интерьер освещала лишь настольная лампа. В комнате было жарко, но Беверли догадывалась, что выступивший у нее на лбу пот вызван не только этим.
Господи, только не это. Только не снова.
Все казалось столь очевидным. Клод и Пенелопа Флеминг были убиты – их забили ломом, а дом обчистили. Это было жуткое, чудовищное преступление, совершенное с нечеловеческой жестокостью. Беверли казалось, что она привыкла уже ко всем отвратительным крайностям человеческой натуры – ярости, насилию, бессердечию, – но то, что произошло с адвокатом и его женой, даже ее не могло оставить равнодушной. Она до сих пор старалась вспоминать о случившемся как можно реже.
Из дома были похищены ценные вещи, однако кража, сопровождавшаяся столь жестоким убийством, свидетельствовала об ином мотиве. Первоначальная версия гласила, что преступление совершено наркоманом – кокаин, как известно, увеличивает физическую силу и способствует росту агрессивности; однако трудно было представить себе накачанного наркотиками психопата, который ломится в дверь с монтировкой в руках. Странно и то, что этот предполагаемый громила не потревожил никого из их соседей, проживавших в зеленом пригороде Суррея с его многочисленными полями для гольфа.
Кроме того, трудно было отделаться от ощущения, что убийца каким-то образом знал, что брать, а что нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45