Прослышав про первый, народ ринулся смотреть, но большинству хватило одного раза: всё ограничивалось шутихами, после которых в воздухе оставались клочки горящей газетной бумаги и цветной дым.
Внизу собралась толпа, если можно назвать толпой кучки из трех-четырех пешеходов, которые стояли сложив руки на груди и задрав головы к небу. На краю фруктового сада духовой оркестр исполнял Генделя.
Однако, несмотря ни на что, в парке было довольно славно.
– Знаешь, что самое трудное? – сказала Феба, когда первые две ракеты взлетели в воздух. – Знать всё, что знаешь, и сохранять веру.
Шипение, жидкий хвостик буроватого дыма, и с неба посыпалась обугленная газетная бумага. Потом взлетели две лиловые ракеты, перевиваясь хвостами, как змеи. Бабах! – на мгновение возник ореол искр.
Легко было притворяться, что веришь, здесь, в небе над Оклендом, под грохот шутих. Картер закрыл глаза и заметил то, чего не замечал с открытыми – все ракеты, независимо от яркости, взлетают с одним и тем же глухим хлопком.
Внизу кричали.
Картер открыл глаза. Феба сидела, вслушиваясь в хлопки и шипение. Он не одинок. Вера – это выбор. И чудо, соответствен но, тоже.
Под конец фейерверка в небо взлетело сразу пять или шесть ракет. Картер обрел голос и закричал: «Браво!» вместе с толпой. Трудно поверить, но он искренне огорчился, когда фейерверк закончился.
Примерно через полчаса он затормозил у ворот приюта. Они слезли с мотоцикла на гравийной дорожке. От приюта их загораживал большой кипарис, от улицы – кирпичный столбик ворот. Феба по-прежнему куталась в его пиджак.
– Это было классно, – сказала она.
– Поначалу трудно, но потом классно.
Она сунула руки в карманы пиджака и отвела локти, как крылья.
– Ну.
– Ну.
– Что нукаешь, запрягай, – быстро сказала Феба.
– Ты когда-нибудь замечала, какими глупыми голосами люди говорят перед тем, как поцеловаться?
– Нет. Никогда. – Она мотнула головой.
– Что, если мы снимем с тебя очки?
– Вариантов так много.
Картер осторожно снял с нее очки. Глаза у Фебы были плотно закрыты. Когда он положил руки ей на плечи, она внезапно расслабилась и открыла глаза. Они были бутылочно-зеленые, как аптечная настойка белладонны. Зрачки, не фокусируясь, метались, как колибри.
– Вот она я, – сказала Феба.
Она выглядела такой беззащитной! Картер чувствовал, как бьются под кожей тончайшие жилки.
– Ты дрожишь.
– Я не люблю снимать очки.
– Феба. – Он пытался прочесть ее лицо, как она руками читала его. Что-то оставалось не вполне понятным, как слова на языке, которым не совсем хорошо владеешь.
– Я решу, что ты жестокий, – прошептала она.
– Кто тебя обидел?
– Можно мне надеть очки?
– Нет.
– А мешок на голову?
– Я хочу спокойно на тебя посмотреть.
– А я этого не хочу. – Феба выхватила очки и, надев их, немного успокоилась. – Чарльз, если через пять секунд ты меня не поцелуешь, я убегу.
Он легонько прикоснулся к ее губам; в ответ она обняла его за шею и поцеловала по-настоящему. Когда он попытался отстраниться, чтобы глотнуть воздуха, Феба удержала его.
– Дыши со мной, – шепнула она, снова подставляя раскрытые губы.
И вот, держа – она его за щеки, он ее за талию, там, где рубашка выбилась из брюк, – они обменялись дыханием изо рта в рот один раз, потом другой.
Феба разорвала объятия и нагнулась, так что он увидел ее ключицы, а ниже, в тени – краешек комбинации.
– Хватит? – прошептала она.
– Нет.
Она похлопала его по груди, осторожно отступила от кирпичного столбика и пошла по знакомой аллее прочь, к приюту. Картер медленно закрыл рот. Он не мог отвести от нее глаз. Что это за звук в ушах, как эхо ее шагов?
Стук его сердца.
Глава 20
Бар Джосси Дувр никак формально не назывался. Она вернулась из Парижа в двадцатых и с началом «сухого закона» открыла собственный частный клуб, который все называли «Губы», намекая, что полицейским, чтобы найти его, достаточно было бы взглянуть себе под нос.
Гриффин подошел к стальной двери и коротко постучал. В двери открылось окошко, пара серьезных глаз осмотрела Гриффина с головы до пят. Не то тип по ту сторону стоял на табуретке, не то был невероятно высок.
Гриффин рукой изобразил «о'кей». Заскрежетала задвижка, дверь отворилась. Тип действительно оказался невероятно высок и хорош, как киноактер. В остальном место ничем не отличалось от других подпольных баров, которые Гриффин видел: темное, прокуренное, с бархатными занавесами по стенам, якобы придающими ему шик. Обеденный перерыв кончился, а вечер еще не наступил, поэтому посетителей было мало: несколько мужчин у длинной оцинкованной стойки, еще несколько за угловыми столиками, при свечах; кое у кого из них на коленях сидели девицы.
Гриффин положил на стойку четыре долларовые бумажки. – Поменяйте по пять центов, пожалуйста.
Барменша денег не взяла. Она была низенькая, седая, в мужском костюме букле.
– Сомневаюсь, что мы знакомы. Я – Джосси.
– Очень приятно. – Они обменялись рукопожатиями. – Джек Гриффил. Министерство финансов. Поменяйте по пять центов, пожалуйста.
Она кивнула в сторону мужчины на ближайшем табурете.
– Вы знакомы с капитаном Морганом?
При упоминании его имени Морган скривился, но ничего не сказал.
– Да, вряд ли федеральный агент знаком с нашим шефом полиции.
– Это не шмон, – заверил Гриффин. – Если вам так будет приятнее, поменяйте мне деньги и дайте кружку пива. Можете потом сказать, что я надрался. Мне просто надо поговорить с раввином.
– Ой! – Она. шлепнула рукой по стойке. – Мистер Гриффин, пожалуйста, простите, что была нелюбезна. – Она нацедила большую кружку. – Когда покойный президент был в городе, каждый грошовый федерал норовил запустить лапу в мою кассу. – Она взяла деньги и придвинула Гриффину две стопки пятицентовиков, завернутые в бумажку. – Ребе Голод за крайним столиком слева.
Гриффин поблагодарил, и Джосси занялась другими клиентами. Прихлебывая пиво – первый глоток алкоголя больше чем за неделю, – он вытащил список раввинов, который составила Олив. Голод значился там одним из первых. В соответствии со своей регистрацией по закону Волстеда, Голод получал вино для отправления религиозных нужд примерно пятнадцати тысяч евреев, посещавших его синагогу. Учитывая, что в Сан-Франциско и окрестностях жили две тысячи евреев, Голод либо рассчитывал на небывалый приток новообращенных, либо был таким же жуликом, как и восемь других местных раввинов, чья паства якобы насчитывала по пять тысяч верующих.
– Ребе Голод? – Гриффин стоял у крайнего столика. Раввина трудно было разглядеть, потому что на коленях у него сидела девица, заливавшая в себя неразбавленный джин.
– Да? – раздался голос из-за девицыной спины. – Прости, детка. – Ребе Голод выглянул из-за ее худых плеч. Он был бородатый, с мечтательной улыбкой и добрыми глазами.
Гриффин показал жетон.
– Джек Гриффин. Секретная служба.
Раввин снял девицу с колен и, поставив ее на пол, хлопнул по заднице.
– Детка, у меня дела. Вали отсюда! – Проводив шлюшку глазами, он сказал Гриффину: – Моя регистрация в полном порядке. Абсолютно все фамилии реальные.
Гриффин сделал невинное лицо.
– Какие фамилии?
– Моих прихожан.
– Отлично, – сказал Гриффин. – Я хочу принять иудаизм.
– Что-что?
– Принять иудаизм. – Гриффин подался вперед и со звоном уронил на стол упаковки пятицентовиков.
– Вы… вы хотите стать иудеем?
– Да. Мне надоело быть пресвитерианином. Меня не удовлетворяет эта религия. Я хочу стать иудеем.
– Замечательно. – Голод пристально смотрел на руки Гриффина.
– И что мне надо делать?
– Много чего. Процесс долгий.
Гриффин внимательно его оглядел.
– А разве раввины не носят эти… как их… пейсы?
– Ну, я – раввин. У меня их нет.
Приятно было смотреть, как он колется. Гриффин даже пожалел, что не сам это придумал: стратегию первым предложил Иззи Эйнстайн, чуть ли не единственный честный агент по поддержанию сухого закона.
– Так с чего мне начать? Может быть, с изучения Библии?
– Отличная мысль. Начните есть кошерную пищу и читайте Библию в течение… в течение сорока дней.
– Спасибо, ребе Голод. – Гриффин разжал кулак, в котором держал пятицентовики, и вынул листок бумаги.
– Что вы пишете?
– Записываю вашу фамилию. Видите ли, я пишу письмо в… как это читается? – Он ткнул пальцем в название, которое переписал из докладной записки Эйнстайна. – В «Б'най Б'рит». Я расскажу, как вы мне помогли, посоветовав изучать Библию в течение сорока дней.
Организация «Б'най Б'рит Гиллель» возникла совсем недавно и, кроме прочего, занималась разоблачением таких вот новоявленных «раввинов».
– Отлично! – Голод грохнул кулаком по столу. – Чего вам надо?
Гриффин мог бы растянуть удовольствие, но не стал. Он открыл сумку и протянул Голоду винную бутылку.
– Откуда она?
– Хм. – Голод взял бутылку и оглядел ее в тусклом свете. – Домашнее. Может быть откуда угодно.
Гриффин молча забрал со стола упаковки пятицентовиков.
– Честное слово! – воскликнул Голод. – Я действительно не хочу неприятностей. У меня есть тетрадь со всеми этикетками, какие я видел. Этой там нет. Поверьте.
– Часто вы отправляете спиртное в «Палас-отель»?
– Ха! Десять раз в минуту. Вы серьезно?
– И кто из ваших ребят среднего роста, обычного…
– Девушки. Джосси посылает только девушек. Всё, что я отправляю в «Палас-отель», идет через нее, она в доле.
Гриффин готов был встать и уйти, но внезапно в мозгу всплыло слабое воспоминание.
– Нет ли среди ваших прихожан такого Ледока? Еврей, работает у фокусника.
Голод нахмурился.
– Работает у фокусника? Ледок? У нас тут не так много евреев.
Тупик. Гриффин отхлебнул пива и сказал:
– Миква.
– Что-что?
– Если к вам придет еще желающий обратиться в иудаизм, оброните слово «миква». Это произведет на него впечатление.
Покуда он допивал пиво, Голод не сводил с него глаз. Гриффин сам не понял, чего это в последнее время так расщедрился.
На улице он проверил часы. Через два часа отходил его поезд в Нью-Мексико. Можно было пойти к Картеру и попытаться припереть его к стенке. Или отнести бутылку начальству.
Гриффин сделал три шага в сторону гостиницы, потом, сам не понимая отчего, развернулся на сто восемьдесят градусов и пошел к публичной библиотеке.
Глава 21
Ничто не хочется так бережно хранить и раз за разом переживать заново, как воспоминание о поцелуе хорошенькой девушки. Ожидая на перекрестке, Картер тронул шрам на нижней губе и подумал: «Она это чувствовала». Он очнулся, только когда сзади засигналили.
Спуск по Гранд-авеню был несколько крутоват, но Картер чувствовал себя лихачом. «Каков драндулет!». Мотоцикл задрожал и чихнул, появилось ощущение, будто он едет сквозь эластичную ткань. Бензин кончается. Картер переключился на запасной бак, и R-32 рванул с новой силой.
На краю озера Мерритт располагались две заправки: «Стэндард Ойл» и «Шелл». Хотя заправка «Стэндард Ойл» была обклеена плакатами, обещавшими первоклассный этилированный бензин, Картер выбрал «Шелл». Он всегда заправлялся в «Шелл», потому что здесь вид на озеро был лучше, формы у работников – красивее, а само здание выстроили в форме тридцатифутового желтого гребешка.
Его немедленно окружили заправщики – шестеро ребят лет восемнадцати. Вместо того чтобы, как требовало начальство, расписывать клиенту имеющиеся марки бензина, они, раскрыв рты, глазели на «BMV». Никто из них не видел такого мотоцикла.
– Мистер Картер, какая мировецкая машина! – сказал Джимми, паренек, которому Картер особенно симпатизировал. Его отец был бакалейщиком, но сам Джимми обожал технику.
– Умереть и не встать! – подхватил другой. – На чем он ездит?
– На авиационном бензине, – отвечал Картер.
Парни одобрительно загудели, а один, молчавший до сих пор, сказал: «Супер-пупер». Такого Картер еще не слышал.
– У вас есть авиационный бензин?
– А то!
Картер потянулся за тетрадью расходов и вспомнил, что она осталась в пиджаке. Повод снова навестить Фебу. Он свинтил крышку с бака, и парни, отпихивая друг друга, ринулись к мотоциклу, сражаясь за право дотолкать его до бензопомпы. Джимми проиграл одним из первых. Повесив голову и засунув руки в карманы, он побрел к дальней помпе, у которой остановился черный хлебный фургон.
– Добрый вечер, сэр, – пробубнил он. – Хотите попробовать наш тетраэтилосвинцованный бензин «Синяя полоса» с более высоким удельным весом, чем у других первосортных марок?
– Да, – отвечал холеный мужчина за рулем. Джимми наполнил бак, проверил масло и протер стекла фургона, не забывая улыбаться каждому из пассажиров, хотя ребята в это время любовались «BMV». От помпы с авиационным бензином доносились веселые возгласы и смех.
– Худший день в моей жизни, – простонал Джимми, пробивая чек, потом сказал водителю: – Сорок центов.
Тот, не глядя, протянул доллар. Джимми проследил его взгляд и, отсчитывая сдачу, заметил:
– Да, знатная мотоциклетка.
– Верно, сынок.
Сынок? Водитель и пассажиры были немногим старше Джимми. И вообще, что четверо хорошо одетых мужчин делают в хлебном фургоне?
Тут раздался чарующий звук – «BMV» завелся. «Bay!» – воскликнул Джимми. Картер объехал вокруг заправки, махая ребятам, которые поворачивались за ним, как стрелка за магнитом, и выехал на Лейк-Шор-авеню. Через секунду хлебный фургон тронулся следом.
Один из курьеров Джеймса устало притулился на лестнице перед хилгиртским особняком Картера. Он предполагал, что денек выдастся занятым – еще бы, доставить срочное сообщение фокуснику! – но в итоге так устал ждать, что вытащил варган и прислонился к парапету.
Денек едва не оказался занятнее, чем ему хотелось бы, потому что Самюэлсон и Штуц поспорили, не надо ли задержать курьера и заменить его Холлизом, который бы вручил Картеру фальшивую записку: «Встречаемся в доках, срочно, Джеймс». Как ни уговаривал Штуц подменить курьера – он несколько раз выразительно повторил, что хлороформа хватит на всех, – Самюэлсон был непреклонен: само предложение похитить человека противозаконно, а Секретная служба не занимается ничем криминальным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71