Гриффин, охранявший его, заметил, что президент пожимает смуглолицему человеку левую руку – правая была перевязана. Гриффин бросился вперед и повалил того на землю, расчистив линию огня – и Леон Чолгош выстрелил в президента прямой наводкой.
Вскоре после этого Секретной службе поручили охранять главнокомандующего от всех врагов внешних и внутренних. Гриффину объявили благодарность. Никто из коллег не пришел послушать, как зачитывают приказ: быстрее всего люди отворачиваются от вчерашних любимчиков судьбы. Старых историй про Гриффина больше не рассказывали; рассказывали новые, но только за глаза.
Он вошел в двадцатилетний цикл запоев, выговоров, унизительной черной работы, по-прежнему пытаясь извлечь урок (ибо упорно верил, что жизнь – череда назиданий) из случая в угольном желобе. Будь решительнее? Уж конечно, он был достаточно решителен, когда в один вечер залез на крышу, в дымоход и в угольный желоб. Будь осторожнее? Никакая осторожность не заставила бы угольщика явиться на час позже. Точно так же трудно было прийти к какому-нибудь выводу касательно набожности, ума, выдержки, отваги, выносливости или даже наличия жизненной философии.
И всё же Гриффин не ушел из Службы. Когда его спрашивали почему (а иные агенты и впрямь спрашивали), он отвечал: «А с какой стати?» или «Меня отсюда вынесут вперед ногами», но это была не вся правда. Он оставался агентом, потому что хранил надежду.
В его записях, касавшихся в основном расходов и расписания дежурств, проскальзывала мысль о жертве. Он выписывал в столбик методы убийства (яд, бомба, искусственная пробоина в днище корабля), а рядом – то, чем рискует самоотверженный агент (кома, увечье, утопление). Шанс умереть придавал жизни смысл. Как ни била его судьба, агент Гриффин по-прежнему хранил эту маленькую, тлеющую надежду.
Глава 2

СРЕДА 2 АВГУСТА, 1923 г. ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ ОТЧЕТ.
СЕКРЕТНО

16.00 П-т Гардинг отдыхает (головная боль). Врач «Палас-отеля» (д-р Мидвейл) выписывает аспирин; безнадзорная встр. с д-ром.
17.30 П-т с супр. обедают в номере (П-т: семга, жареный картофель, спаржа, булочки, масло, шоколадный кекс, вода; супр: баранина, рис, спаржа, вода).
18.30 П-т отдыхает (головная боль, несварение желудка).
19.15 П-т отбывает в театр «Курран».
19.45 Безнадзорная встр. между п-том и Картером (фокусником).
20.00 Выступление Картера (фокусника).
23.00 П-т с супр. возвращаются в отель.
23.15 П-т ужинает в номере: шоколадный кекс и содовая.
23.3 °Съемка для «Экзаминера» в присутствии агентов. Обсуждение планов рыбалки и проч.
23.45 Все отпущены.
ВТОРНИК 3 АВГУСТА, 1923 г. ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ ОТЧЕТ.
СЕКРЕТНО

01.02 Супр. звонит Старлингу – нужна срочная мед. помощь.
01.20 Прибывает д-р Дж. Т. Бун, д-р Рей Лайман Уилбур.
01.22 Прибывает д-р СМ. Купер.
01.35 Сообщается о смерти Уоррена Гамалиеля Гардинга.
КОНЕЦ ОТЧЕТА
(подпись)
Джек Гриффин, агент
? ? ? ?
Когда поезд с останками президента Гардинга отбыл из Сан-Франциско, Гриффин остался на месте. Ему поручили следить, чтобы в президентский номер не проникли охотники за сувенирами. Как только тело Гардинга вынесли, а Герцогиню проводили в соседний номер, Гриффин опечатал дверь сургучом, оттиснув на нем эмблему министерства финансов: весы над ключами. Горничным не разрешили даже забрать простыни.
В субботу, когда Кулидж в Вермонте приносил присягу, государственные мужи съезжались в Нью-Йорк на похороны, а Чарльза Картера по-прежнему искали на борту «Геркулеса», остальных агентов вызвали из Сан-Франциско. Однако возле фамилии «Гриффин» в расписании дежурств стояло всё то же «НПМ» – на прежнем месте.
Чтобы продемонстрировать рвение, Гриффин вызвался дежурить лишнюю четырехчасовую смену, но по-прежнему не знал, как убить оставшееся время. Другие агенты частенько посещали подпольные бары в злачном районе города, поэтому Гриффин обычно шел в другую сторону, чтобы тихо посидеть в дешевой забегаловке, пролистать газету, решить кроссворд или вновь и вновь изучать первую полосу, выискивая крохи информации. За ленчем Гриффин читал о новом президенте, закрашивая синими чернилами буквы «о» в заголовках, и с некоторой жалостью смотрел на фотографии Кулиджа. Будь Гриффин главой государства, он бы не хотел иметь своим защитником человека, который не уберег двух его предшественников.
Никто не говорил с ним напрямую, но в этом и не было нужды. Гриффин знал, что в учебных классах и в трамвае старые агенты заводят дружбу с молодыми, рассказывая им байки из истории Службы. Он научился ловить на себе взгляды новичков: на любом организационном собрании они видели его зачесанные на лысину седые, с остатками рыжины волосы, жидкие подстриженные усы, два золотых зуба, неловкую фигуру (шутили, что ходит как человек, на которого высыпали тонну угля) и понимали: перед ними законченный неудачник.
К субботе смерть президента так и не получила удовлетворительного, на взгляд Гриффина, объяснения. Он спросил, нельзя ли ему расследовать бегство Чарльза Картера – тогда еще считалось, что иллюзионист плывет в Грецию. (От визита к Картеру вместе со Старлингом Гриффина отделяли несколько дней – и жестокая драка.) Каждое расписание дежурств с буквами НПМ смотрело немым укором. Гриффин должен был следить, чтобы номер Гардинга стоял опечатанным, и всё. Непонятно, имело ли задание целью сломить его дух.
Он раскладывал пасьянсы в постели. Колода была куплена для покера, но случай сыграть пока не подворачивался. С какого-то момента Гриффин начал загадывать, идти ли ему на дежурство. Вынимая карты, он говорил себе, что будет раскладывать до первого сошедшегося пасьянса или до стольких-то сошедшихся. Превысив задуманный предел, назначал новый. Глаза болели, а стоило их закрыть, в темноте начинали мелькать карты – красные и черные, до головокружения.
Номер был тягостно темный. Все личные пожитки Гриффина составляла раскрашенная фотография дочери, уже взрослой, с которой он не разговаривал несколько месяцев. Снимок был старый, сделанный в ту пору, когда она еще охотилась; дочь, держа в руке ружье, стояла на коленях рядом с убитым и освежеванным оленем. Гриффин заказал для фотографии рамку, но как-то, когда пасьянс особенно упорно не сходился, положил ее лицом на стол.
Поздно вечером в субботу, пятого августа, он лежал на кровати в майке, сбросив с плеч подтяжки. Внезапно в соседней комнате что-то звякнуло. Гриффин раскладывал пасьянс, пытаясь решить, идти ли на дежурство к номеру 8064. (Смена начиналась в полночь и заканчивалась в четыре утра.) Он уставился на открытую карту и внезапно понял, что не помнит, куда собрался ее положить. Был шум, или ему померещилось? Может, прибыл новый агент? Или скорее всего кто-то узнал, что комната пуста, и решил соснуть на дежурстве. Гриффин бросил карты. Разгильдяйство спускать нельзя.
Он выключил свет и прижался ухом к двери: в соседней комнате что-то скрипнуло, возможно, кто-то сел на кровать. Попробовал ручку – не заперто. Дыша через рот и бесшумно ступая по мягкому гостиничному ковру, Гриффин медленно двинулся к невидимой кровати. Ставни были закрыты, шторы опущены. Комната казалась чересчур замкнутой, жаркой и душной. Воздух давил, как на складе старой мебели. Гриффин с опозданием услышал шорох; в следующий миг несколько рук схватили его и принялись обыскивать. Он хотел закричать, но сильная ладонь нащупала и зажала рот, а знакомый голос прошептал:
– Заткнись, Гриффин.
Другой голос, громче:
– Он без пистолета.
Кажется, говорил агент Штуц.
Третий голос, тоже знакомый. Уиллер.
– Ладно, включайте свет.
Одна за другой зажглись лампы. У Гриффина упало сердце. Он увидел, что шкаф, кровать и тумбочка сдвинуты к стенам, чтобы освободить место для группы сослуживцев. Даже не пересчитывая, он почувствовал сосущую боль под ложечкой – их должно быть семь, еще один войдет позже. Восемь праведников.
Четверо стояли у дальней стены, двое держали Гриффина. Уиллер сидел на стуле, держа на коленях книгу в кожаном переплете. Он поднял глаза, поправил очки, провел рукой по редеющим волосам, которые, молодясь, зачесывал на прямой пробор, и, повернув книгу к свету, кашлянул в ладонь.
– Я знаю, зачем вы здесь. Сволочи, – сказал Гриффин.
Уиллер начал читать размеренно, как нотариус:
– Служить нашему правительству – привилегия, которой мало кто удостаивается. Только лучших берут в правоохранительные подразделения министерства финансов. Лишь один процент подавших заявление попадает в Секретную службу.
– Кончай волынку, – рявкнул Гриффин. – Где восьмой?
Уиллер продолжал читать:
– Лишь сливкам этой элиты поручают охранять президента. Служить – значит признавать несовершенство демократии. Если бы все были образованны и набожны, каждый питал бы любовь к президенту, и Служба была бы не нужна. Однако анархия живет в сердцах людей.
– Холлиз, Штуц! – крикнул Гриффин тем, кто его держал. – Вы, что ли, тоже с Уиллером?
– Мы здесь, верно? – буркнул Штуц.
Уиллер поднял руку, требуя тишины. Гриффин вздохнул.
– Я знаю, что будет дальше. Я этими делами занимался, когда вас здесь еще не было.
Уиллер сказал:
– Чтобы эффективно исполнять свои обязанности, агент Секретной службы должен быть силен в этикете, иностранных языках, спорте, владении огнестрельным оружием, стратегии, тактике, наблюдательности, методах специального расследования, психологии, боксе и борьбе. Сплоховав в чем-то одном, он подводит Службу, президента и государство.
– Посему… – Гриффин напряг руки, которые уже начали неметь.
Сидя в круге света от лампы, Уиллер эхом повторил:
– Посему Служба никогда не позволит своему сотруднику расслабиться и опуститься. Если восемь праведников того потребуют, любой агент может быть призван к ответу. Если он не выдержит испытания, то по крайней мере сделает это с честью. Никто не скажет о нем дурного слова, а Службе не будет надобности знать, почему он добровольно подал рапорт об увольнении. Если он одержит верх, все обвинения триумфально снимаются. – Уиллер закрыл книгу и снова поправил очки, затем продолжил, избегая смотреть Гриффину в глаза: – Мы в восьмером считаем, что ты, Джек Гриффин, вел себя неподобающе. Фрэнсис О'Брайен бросает вызов.
Дверь туалета открылась, и вошел О'Брайен, голый по пояс, шесть футов четыре дюйма ростом, двести двадцать фунтов весом. До войны он играл левым полузащитником в команде университета Нотр-Дам.
– Почему ты не смеешь смотреть мне в глаза, О'Брайен? – крикнул Гриффин. (Державшие отпустили его, едва О'Брайен вошел, и слегка подтолкнули на середину комнаты.) – Вы Все думаете, что я не уберег Гардинга? С чего вы взяли?
Уиллер сказал:
– Побереги дыхалку, приятель.
О'Брайен начал обходить Гриффина, вращая перед грудью мясистыми кулаками. Упорный и медлительный, он был известен не столько умом, сколько готовностью не останавливаться ни перед чем. Гриффин с горечью подумал: неудивительно, что именно его избрали на эту роль. Легко победить усталого пожилого человека, но не всякий возьмется за такую грязную работу, О' Брайену же было не привыкать – на подобного рода заданиях и строилась его репутация.
Он сощурился, глядя на Гриффина, как на неудобной формы ящик, который нужно перенести. Гриффин стоял, уронив руки по бокам. О'Брайен на голову выше и на пуд тяжелее. Победить можно только за счет смекалки.
– Твоя идея, О'Брайен? Думаешь, что сможешь ударить старшего?
– Если я тебя побью, ты больше не будешь надо мной старшим.
От удара правой Гриффин увернулся, удар левой пришелся ему по зубам. Он отступил и, как только О'Брайен шагнул вперед, с размаха двинул его в подбородок. Голова О'Брайена мотнулась назад, однако он не упал, а двумя руками обхватил Гриффина, сдавил и оторвал от пола. Гриффин сопел, не в силах двинуть рукой, пот заливал глаза. Задыхаясь, он подумал, что от О'Брайена пахнет пивом и маринованными огурцами. Ноги беспомощно болтались в воздухе, руки теряли силу, двинуть можно было только головой, из стороны в сторону или чуть-чуть вперед. Гриффин опустил ее, как будто мышцы шеи разом ослабели, затем выпрямился и с размаха ударил О'Брайена затылком в нос.
Звук был такой, словно раскололся грецкий орех. О'Брайен выронил противника на пол. Гриффин поднялся на колени, задыхаясь и держась за ребра. О'Брайен надвигался, выставив одну руку и придерживая другой окровавленный нос. И тут Гриффин увидел, что противник целит ногой ему в пах. С ловкостью, которой не помнил за собой долгие годы, Гриффин перекувырнулся назад; О'Брайен промахнулся.
Удар по яйцам!.. Коли так, Гриффин знает, что делать. Со вспыхнувшим лицом – свобода! – он ухватил О'Брайена за мясистый затылок и со всей силы двинул мордой о шкаф. Руки и локти О'Брайена приняли на себя большую часть удара. Гриффин продолжал колошматить его о тяжелый шкаф, пока на пол не рухнула полутораметровая дубовая планка. Покуда О'Брайен шатался, силясь восстановить равновесие, Гриффин поднял деревяшку и потряс ею, словно бейсбольной битой. О'Брайен развернулся – и шагнул точно на дубину, которую Гриффин, размахнувшись изо всех сил, направил ему под дых.
Воздух с шумом вышел из О'Брайена; слабо вскрикнув, он рухнул на пол и скрючился, словно вареная креветка.
Остальные агенты переглянулись; никто не шагнул на помощь тому или другому противнику. Гриффин выдохнул, огляделся, словно прикидывая, есть ли еще желающие померяться силами, и бросил дубинку в направлении Уиллера. Тот вздрогнул.
Гриффин нагнулся над хрипящим О'Брайеном, похлопал его по плечу и пробормотал: «Не беспокойся. Ты далеко пойдешь». Потом выпрямился и поправил одежду. Тут только он заметил, что язык скользит по зубам как-то непривычно – одна золотая коронка выпала на пол.
Уиллер теребил книгу.
– Ты выдержал испытание, агент Гриффин. – Он протянул руку.
Гриффина трясло; адреналин уходил, его место занимали боль и тошнота. Он взял руку Уиллера, но не пожал, а развернул ладонью вверх и вложил в нее золотую коронку.
– По милости. Агента Белла. Праведника. Двадцать два года назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71