Она приказала отпереть запертую сыном дверь.
Искренне сочувствуя друг другу, женщины не могли наговориться. Маркиза поведала кормилице о всех своих страхах и тревогах. Обе всплакнули о дочерях. Мать Анхелиты поняла, что маркиза по-прежнему ничего не знает о горном селении, и тоже на всякий случай промолчала.
Отчаянная потребность высказать все наболевшее толкала старую маркизу на безудержную откровенность. Немного поколебавшись, она поведала страшную историю, которая многое прояснила для матери Анхелиты.
Глава сто четвертая
Завещание отца заставило Хосе де Монтойя впасть в гнев. Он выгнал нотариуса, разогнал слуг. Мать пыталась успокоить сына, обнимала, говорила нежные ласковые слова, словно маленькому ребенку. Но он бранился и резко отбрасывал ее трепетные руки. Они остались наедине. Обессиленная женщина, сгорбившись, сидела на канапе. Хосе в гневе расхаживал по комнате. Кажется, его раздражал покорный измученный вид матери.
– Сын мой, – снова начала утешать она, – ведь и титул и все достояние рода де Монтойя принадлежат вам. Вы молоды, у вас еще будет многочисленное потомство. Пощадите память об отце… Ведь он думал только о вас. Он так сурово наказал нашу бедную Аниту! – маркиза захлебнулась рыданиями.
– Замолчите! – раздасадованно бросил сын. – Отец и сестра! – иронически повторил он. – Убийца и шлюха!..
Кровь предков взыграла в маркизе. Она поднялась и горделиво выпрямилась.
– Замолчите, вы! – громко и повелительно произнесла она. – Вы не смеете позорить отца и сестру!
Сын взглянул на мать. Ее внушительный вид произвел на него должное впечатление. Пришло отрезвление.
– Я ничего не могу сказать о моей сестре, – начал он уже более спокойно. – Мне дорога память об отце. Но если уж я проговорился, матушка, я не желаю и далее скрывать истину от вас. Да, мой отец – убийца.
Маркиза невольно сделала протестующий жест.
– Не возражайте, матушка. Это так. Я хочу, чтобы и вы знали об этом. Все эти несчастья начались с прихоти короля Филиппа, сделавшего аристократкой свою незаконную дочь от цыганки. Ведь это король Филипп, упокой, Господи, его душу, пожаловал мужу своей внучки, выученику кузнеца, титул маркиза де Монтойя! И я, и Ана, оба мы потомки этих самозванцев, и оттого страдаем!
Мать слушала, помертвев, затем тихо осмелилась возразить:
– Вы не можете оспаривать королевские решения, сын мой!
– Я не желаю оспаривать их, – с горечью отвечал Хосе. – Я только хочу сказать, что ни мой отец, ни я, ни Ана так и не стали людьми подлинно благородного происхождения.
– Каждый знатный род когда-нибудь да начался, – снова осторожно возразила маркиза.
– Но род де Монтойя не должен был начинаться вовсе! И то, что вы сейчас услышите, матушка, пусть укрепит вас в этом горестном мнении. Я расскажу вам то, что поведал мне отец. И поверьте, я буду говорить чистую правду.
Глава сто пятая
Рассказ молодого маркиза заставил его мать вернуться в прошлое. О Боже, в те дни она чувствовала себя такой счастливой! Но оказывается, изнанкой этого счастья служили горечь и преступление.
В тот злополучный день, когда издатель и граф Хайме Кристобаль, желая поиздеваться над Андресом де Монтойя, заманили его в дом, где выступали цыгане, маркиз впервые увидел Кристину Таранто.
Андрес не был донжуаном. Конечно, в его жизни случилось несколько романов с дамами его круга. В ранней юности он даже страдал от неразделенной любви. Ему приходилось бывать и у продажных женщин. Несколько раз заводил он интрижки с замужними простолюдинками. Но все это, в сущности, не меняло течения его жизни. Несмотря на то, что его наставник Рафаэль де Басан баловал его, маркиз, казалось, вырос спокойным и сдержанным. Тем не менее, он знал, какие именно женщины могут ему нравиться. Пышнотелые красотки, уже достаточно опытные и пережившие первое цветение юности. Он не любил женщин умных и острых на язык. И, разумеется, все свои немногочисленные измены он держал в строжайшей тайне от своей супруги. Он относился к ней с искренним уважением. Можно было даже сказать, что он по-своему любил ее.
Он отлично знал, как начинается у него влюбленность. Это всегда было приятно. А теперь он чувствовал себя как-то неловко, словно во всем его теле, мучительно пронзив и душу, засела большая острая заноза.
Более всего мучил его сакраментальный вопрос: неужели в нем действительно заговорила пресловутая цыганская кровь, текущая в его жилах? Неужели именно поэтому он потянулся к этой певице?
Он вновь и вновь анализировал свои чувства, наблюдал за людьми своего круга, и в конце концов пришел к выводу, что он абсолютно неверно оценивает себя. Ему приглянулась цыганка? Ну так что же?! Стоит из-за этого впадать в отчаяние? Сколько аристократов, гордящихся чистотой своей крови на протяжении многих поколений, увлекаются цыганскими певицами и танцовщицами! И у него возникло подобное желание? Надо удовлетворить это желание, только и всего!
Так убеждал себя Андрес де Монтойя. Но какой-то голос из самой глубины его существа немолчно говорил ему, что все эти разумные рассуждения – ложь; что его, маркиза Андреса де Монтойя, просто со страшной скоростью настигает его жестокая судьба. Так настигла она его отца и мать, его бабку, так настигнет и его самого, и даже его детей… Детей?! Боже! Он так гордился своими красивыми и умными детьми, так мечтал о блестящем будущем для них! Неужели всему этому суждено пойти прахом? Нет! Он будет действовать, действовать на свой страх и риск.
Пока самое важное заключалось в том, чтобы никто даже не мог бы заподозрить его в увлечении Кристиной Таранто. Цыганское пение и вправду понравилось Андресу. Понравилась ему и дружба с писателем Кеведо. И было так приятно натянуть нос подлому издателю и злоязычному Кристобалю. Они-то воображали, что смутят гордого де Монтойя, всласть поиздеваются над ним! Так нет же! Андрес де Монтойя не из тех, кого можно поливать грязью! В жилах его недаром течет королевская кровь! Пусть они изнывают от желания увидеть его смятенным, убегающим при первых же звуках гитары, а он назло им будет спокойно слушать; да, слушать, и даже восторгаться, так же как и они, да!
Он еще несколько раз видел Кристину. Ее нельзя было назвать красивой. Жидкие, прилизанные волосы – голову ее не украшал даже тяжелый узел на затылке. Смуглое и, что называется, лошадиное лицо, длинный нос. Небольшие зоркие глаза и редкие ресницы. Кристина казалась прямой противоположностью своему мужу Хуану, настоящему красавцу-цыгану. Но все знали, что Хуан женился на совсем еще девочке Кристине по страстной любви; что эту женитьбу горячо одобрил весь род Таранто; а отец Хуана заплатил за Кристину ее старой тетке огромный выкуп. Ибо если Хуан был красив, то Кристина была прекрасна. Ее голос, ее гибкое тело, вьющееся в танце, были неповторимы и неподражаемы. Чуть ли не с младенчества начали обучать девочку искусству цыганского пения и танца. И к двенадцати годам она сделалась замечательной артисткой. А после замужества и рождения детей ее тело налилось жизненной силой, а ее движения обрели само совершенство.
Брак Хуана и Кристины их единоплеменники считали счастливым. Да таким он и был на самом деле. Супруги любили друг друга. Неукротимая в танце и пении, в жизни Кристина была скромной молчаливой женщиной. Никогда она не знала праздности. Она, дарящая людям праздник, сама жила в постоянном труде, которым, впрочем, нимало не тяготилась. С утра до вечера – выступления, репетиции, уход за детьми и мужем, занятия с детьми.
В семье Таранто всячески подчеркивалось то, что их женщины – артистки, а не заурядные соблазнительницы, выходящие на подиум для того, чтобы выставить на обозрение свои прелести. Об этом все знали. Даже самые знатные не смели ухаживать за женщинами из семьи Таранто.
Все это незаметно вызнал Андрес де Монтойя. Он окончательно выбросил из головы все эти глупые мысли о цыганской крови и свободно предался своим чувствам. Но по-прежнему он оберегал тайну своей страсти. Кристину он видел лишь изредка. Это было нелепо, да, нелепо, но постепенно, от раза к разу ему начало казаться, что между ними возникла какая-то связь, протянулась невидимая нить, прочно и крепко связавшая их. Андрес сам не понимал, откуда у него это ощущение, ведь Кристина даже не смотрела на него.
Он чувствовал, что страсть его растет. Часто, сказавшись больным, он покидал супружескую спальню и приказывал стелить в кабинете. Здесь, среди книг и картин старых мастеров, на многих из которых были изображены женщины, разыгрывалось его воображение.
Он, как живую, видел перед собой Кристину. Вот она! Ее гибкое тело, ее некрасивое, но такое влекущее лицо, ее зоркие темные глаза…
Она не представлялась ему покорной, нежной, любящей, но всегда замкнувшейся в этом гордом враждебном молчании, готовой к обороне.
Царит страшная глубокая тишина, какая может наступить лишь после целого водопада гармонических звуков музыки. Кристина остановилась, подбоченившись. Ее узкие губы крепко сжаты.
Он приближается к ней. Он чувствует, как его охватывает робость. Эта робость мучительна. Неужели он испытывает страх перед этой женщиной? Быстрым шагом он подходит почти вплотную. Она молчит. Он хлещет ее по щекам. Она не произносит ни слова. Он резким рывком хватает ее за руку и швыряет на ковер. Ни звука из ее уст! Он пинает ее сапогами, он топчет ее груди. Она молчит. Наконец отчаянным ударом он вгоняет острый носок своего сапога в самое ее женское естество. И еще!.. И еще!.. Он слышит стон, протяжный, напоминающий ему о ее пении. Это еще более распаляет его. Но свою страсть он удовлетворяет лишь так: избивая ее, терзая ее тело…
Иногда он представляет ее беременной. Тогда его наслаждение делается особенно острым и изощренным. Он стискивает до боли ее руки, сильные гибкие руки танцовщицы; он отрывает их рывком от ее выпуклого живота, который она пытается защитить, растопырив пальцы. Ее живот чуть выпирает под темной юбкой. Он с наслаждением ломает ей пальцы, выкручивает руки. Он охватывает своими сильными мужскими пальцами ее груди и сдавливает их с такой силой, что у нее едва не останавливается дыхание. Он почти обмирает от наслаждения, глядя на ее посиневшее осунувшееся лицо. Он бьет ладонями по животу. Он вновь и вновь швыряет ее на жесткий пол. Босой, он вспрыгивает на ее обнаженный смуглый живот и топчет, топчет его, млея от наслаждения. Он слышит ее крик. О, это уже не песня, это животный вопль издыхающей самки. Сидя верхом на ее корчащемся теле, он хватает сапог и сильными ударами рвет кожу и плоть ее живота. Она вопит, обливаясь кровью. Он теряет сознание от наслаждения…
Измученный этими безумными видениями маркиз, почти ничего не сознавая, выкручивает сильными, покрытыми липким сладострастным потом мужскими пальцами свой мучительно отяжелевший, отвердевший член. Он вонзает ногти в свою изболевшуюся плоть…
Супруга, конечно, заметила, что он плохо выглядит и всячески избегает супружеского ложа. Встревоженная, она умоляла его показаться хорошему врачу. Но маркиз нежно целовал ей руку и уверял, что у него всего лишь легкое недомогание, а врачам он не доверяет.
Но сам он уже начал сознавать опасность своего состояния.
«С этим надо покончить, – думал он. – Но как?» Наконец он принял решение.
Да, считается, что целомудрие женщин семейства Таранто невозможно сломить. Но все же они всего лишь цыганки. Почему он не может сделать эту Кристину своей любовницей, ненадолго? Он уверен, он не сомневается, что после этого его безумная страсть неминуемо пойдет на убыль. Да, так и надо поступить.
Но тотчас вступает отрезвляющий внутренний голос. А будет ли молчать Кристина?
– Но пусть, пусть она даже и проговорится, пусть! – возражает Андрес де Монтойя сам себе. – Разве другие кавалеры его круга не заводят шашни с цыганками? Чего он боится? Чего он так стыдится? Огласки? Пусть даже все будут знать! Что такого необычного произойдет? Сплетники вроде Кристобаля похихикают втихомолку. Издеваться, смеяться ему в глаза они не посмеют! А если узнает супруга? Но она любит его, она простит его. Строгие целомудренные жены в их кругу прощают своим мужьям некоторое легкомыслие. Так принято!
Надо решаться, надо решаться!
Но как исполнить задуманное? Ему нужны помощники. А он никому не может довериться. Никто не должен знать. Он разрабатывает план. Эх, если бы рядом с ним был Рафаэль де Басан! Вот кому можно было довериться, вот кто понял бы все его желания, даже самые странные и безумные. Но приходится действовать одному.
Маркиз присмотрел бедную деревушку под Мадридом. Чуть в отдалении от деревни находился обветшалый постоялый двор. Содержала его старуха, едва не умиравшая от голода. Маркиз явился к ней. Лицо его было закрыто плотной черной маской с узкими прорезями для глаз, низко на лоб надвинута была черная широкополая шляпа, он кутался в широкий черный плащ из плотной ткани, руки его были скрыты черными перчатками. Впрочем, вид его нисколько не удивил старуху. Многие разбойники, которых в стране было много, да и знатные господа маскировались таким образом. Маркиз, изменив голос, нанял у старухи на несколько дней ее постоялый двор и щедро расплатился с ней. Так тоже мог поступить и разбойник, и знатный дворянин.
В одной из пригородных ночлежек переодетый в черное де Монтойя нанял, щедро заплатив, нескольких сомнительного вида молодцев. Они должны были похитить Кристину Таранто.
Похищение должно было состояться во время одного из ее выступлений. Маркиз не случайно выбрал этот дом, выходивший в узкий переулок, почти всегда безлюдный. В перерывах между танцами цыгане обычно по одному, по двое выходили на улицу – вдохнуть свежего воздуха. Выходила и Кристина. Иной раз с мужем или с кем-либо из его братьев, а иной раз и одна. В тот вечер, выйдя, она оказалась бы в темном переулке. Если кто-то будет сопровождать ее, нанятые головорезы легко заткнут ему рот.
В глубине души маркиз опасался, что какие-то досадные случайности могут помешать полному осуществлению его плана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59