Затем она, будто случайно, сдернула платок и встряхнула, но тотчас снова принялась прилаживать его на голову одной рукой. Я заметила, как два парня в надвинутых на глаза шляпах поднялись с земли и, не глядя друг на друга, двинулись прочь от ворот. Я догадалась, что это слуги или помощники старухи.
Что она собирается сделать со мной? Кажется, у нее два варианта. Она может выдать меня властям. Но, похоже, она предпочла бы продать меня. Кому? Я выдержу все! Только не впадать в панику.
– Сейчас ты поднимешься и пойдешь вон за тем парнем, – зашептала старуха. – И не советую тебе пытаться бежать. Это до добра не доведет.
– Хорошо, – шепнула я в ответ.
Она отпустила мою руку. Я осторожно поднялась, держа на руках Хуанито. С бьющимся отчаянно сердцем я отряхнула юбку и протянула руку, чтобы взять за ручку Марику. Девочка тоже встала и боязливо поглядывала на старуху.
– Девчонка останется со мной, – старуха ухватила меня за руку, чуть приподнявшись с земли.
– Я слушаюсь вас, матушка, – зашептала я с невольными слезами на глазах, – но я боюсь за свою дочь. Дети – мое единственное достояние, ради них я решилась на это опасное бегство… Я почувствовала, что говорю лишнее, и смолкла.
– Не бойся, – ободрила меня старуха, – с твоей дочкой ничего не случится. Я приведу ее к тебе. Сама посуди, не могу я тебя сейчас пустить без залога. И скажи ей, чтоб не плакала.
Что ж, старуха рассуждала достаточно логично.
– Останься с этой бабушкой, Марика; она отведет тебя ко мне. Будь послушной и не плачь, – я поцеловала девочку и быстро пошла с Хуанито на руках. Перед моим внутренним взором долго еще стояла малышка с огромными печальными глазами, горестно сжатыми губками, перепуганная и уже замкнувшаяся в себе. Сколько пришлось испытать этому ребенку! И сколько еще придется. Смогу ли я хотя бы отчасти заменить ей мать?..
Я быстро шла следом за одним из старухиных парней. Я чувствовала, что за мной кто-то идет. Мне было ясно, что это второй. О побеге нечего было и думать. Оба держались на некотором расстоянии от меня. Мы прошли какой-то улочкой, которая петляла как змея.
Я заметила, что мы направляемся не вглубь города, а, напротив, из города. Куда же меня ведут?
Между тем темнело. Я вдруг подумала о том, какое странное существо – человек. Вот хотя бы я. В сущности, я должна сейчас дрожать от страха и тревоги. Я окружена страшными тайнами. Я не знаю, где мои дети, где близкие мне люди. Я не могу защитить себя. Но страх у меня уже прошел. Я даже наслаждаюсь дуновениями прохладного ветерка после жаркого дня.
Мы вступили на проезжую дорогу и зашагали в тени оливковых деревьев. Дорога была безлюдна. Крестьяне, должно быть, уже кончили свои дневные труды и разошлись с полей и виноградников. Мои спутники теперь шли рядом со мной, по обеим сторонам. Оба молчали. Я даже не могла разглядеть их лица под низко надвинутыми шляпами. Впрочем, у меня не было особой возможности разглядывать их. Я шла, низко опустив голову.
Внезапно один из них крепко взял меня под руку. Это движение было резким, но в нем не было ничего похотливого. Я подчинилась покорно, только прижала к груди Хуанито. Мой второй спутник тоже теперь держался совсем близко от меня.
Мы свернули в рощу при дороге. Было уже совсем темно. Я замедлила шаг. Но оба парня держались уверенно. Значит, эти места им настолько хорошо знакомы, что они могут, что называется, с закрытыми глазами ориентироваться здесь.
Видно, какое-то странное предчувствие заставило меня подумать о «закрытых глазах». Сознание мое работало быстро, извлекая из глубины своей всевозможные ассоциации и обрывки знаний и воспоминаний.
Тот, который держал меня за руку, подвел меня теперь к стволу дерева. Нет, он не толкнул меня. Но мне ничего не оставалось делать, кроме как опереться спиной о ствол.
Теперь они стояли совсем близко. Что им нужно? Хотят изнасиловать меня? Нет, вряд ли. Они служат старухе, а я нужна ей. Хотя… кто знает… И она может полагать, что после насилия надо мной я стану более покорной… И главное, я была лишена возможности сопротивляться, на руках у меня был маленький Хуанито.
Они не произносили ни слова. Наверное, не хотели, чтобы я слышала их голоса. Один из них крепко держал меня за руку, другой быстро вынул из-за пазухи какую-то тряпку и завязал мне глаза. Ткань была грубая и пахла затхлостью. Я прижимала к груди ребенка. Я была в том состоянии, когда человек, охваченный паническим ужасом, в какой-то момент перестает владеть собой и принимается рваться, кричать, в безумном отчаянии звать на помощь, и тем самым утяжеляет свое дурное положение еще более.
Я с трудом сдерживалась. Если бы у меня не было ребенка, я бы, наверное, все же завопила, попыталась бы бежать. Но сейчас я сознавала, что не должна подвергать опасности жизнь Хуанито.
Я сообразила, что эти парни ничего мне не сделают. Они просто хотят отвести меня куда-то; скорее всего, в какой-то притон, служащий старухе убежищем: им велено завязать мне глаза, чтобы я не видела дорогу. Я нужна старухе, поэтому меня никто не тронет; пока, во всяком случае.
Я ожидала, что теперь мы пойдем дальше или вернемся в город. Но ничего подобного не произошло. Грубая рука потянула меня за руку. И в этом движении не было ничего враждебного. Мне просто предлагали сесть на землю. Значит, предстоит ожидание.
Кажется, в последние дни я только и делала, что ждала. Ребенок проснулся и заплакал. Я принялась укачивать его, пытаясь успокоить. Малыш, наверное, голоден. Боже! Как это ужасно! Наконец он уснул. Раздался стук колес, затопотали копыта. Было ясно, что подъехала повозка. Это хорошо. Больше не придется идти пешком. Нас повезут. Мои сторожа повели меня и помогли сесть на солому. Лошади тронулись.
Глава восемьдесят восьмая
За каждым моим движением следили. У меня не было никакой возможности сдвинуть повязку или хотя бы приподнять ее, напрягая нос. Мы ехали, то и дело сворачивая. Да, меня основательно запутали; одна я ни за что не определю, куда же меня везут.
Наконец лошади стали. Мне помогли слезть. Затем ввели в дом. Внутри мы тоже немного попетляли. Видно, дом был большой.
В одной из комнат я поняла, что теперь рядом со мной женщина. В сущности, я определила это по запаху. Мужчины пахнут не так. Я почувствовала также, что комната освещена. Женские руки сняли повязку с моих глаз.
Я увидела комнату, меблированную скромно, но пристойно. Широкая деревянная кровать застелена пестрым покрывалом. На окнах – занавеси из темно-коричневого бархата. На полу – ковер в красных тонах. Деревянный резной стол и два стула с подлокотниками.
На небольшом комоде красного дерева горели довольно ярко две свечи в подсвечниках. Подсвечники были очень простые, оловянные.
Я на мгновение зажмурилась. Я уже успела отвыкнуть от света. Рядом со мной была женщина, еще не старая, но уже и не молодая. Она походила на служанку в небогатом доме. Волосы закручены узлом на затылке, красная шерстяная юбка, белая блузка, вырез, открывающий шею. Лицо было очень обыкновенное, немного смугловатое, с темными глазами и довольно гладкой кожей.
Но первый мой взгляд был не на нее, а на ребенка. Он спокойно спал. Я невольно осыпала его поцелуями. Затем, посмотрев на женщину, сказала:
– Ребенок давно не ел. Ему нужно молоко. Я хочу приготовить для него молочную кашу. Ему нужны яблоки. Нужна и теплая вода. Я хочу выкупать его.
Она слушала молча. Я вдруг подумала, что она может оказаться глухонемой, да и мои провожатые – тоже.
– Вы слышите меня? – я повысила голос. – Вы слышите? Вы не глухая? Скажите хоть что-нибудь, чтобы я поняла, что вы слышите меня!
Женщина кивнула. Но это не могло удовлетворить меня.
– Если вы слышали и все поняли, – продолжала я, – приложите ладонь правой руки к груди. Я поняла, что вы не хотите или не можете говорить.
Она медленно подняла руку и сделала тот жест, о котором я просила.
– Вы можете принести мне все, что я прошу? Если да, снова приложите ладонь к груди.
Она повторила жест и вышла. Щелкнул ключ в замочной скважине. Меня заперли. Но сейчас для меня главным было накормить и выкупать ребенка. Я села на стул, а малыша уложила на постель.
Вскоре дверь открылась снова. Женщина внесла поднос с молоком и кашкой для малыша, здесь же была и миска с супом, предназначавшаяся, судя по всему, для меня. Двое мужчин в одежде слуг внесли корытце и бадью с нагретой водой. В корытце лежали полотенца, одежда для меня и для ребенка. Оставив все это, они по-прежнему безмолвно покинули комнату.
Теперь мне некогда было размышлять и анализировать. Я искупала малыша и вымылась сама. Затем мы поели, я переоделась и переодела ребенка. Усталый малыш снова уснул. У меня тоже слипались глаза.
Дверь снова отворилась. Вернулись женщина и двое слуг. Они унесли корытце, бадью, поднос с посудой и нашу грязную одежду. Когда они ушли, я присела на постель, поджав под себя ноги. Хуанито спокойно дышал во сне. Мне очень хотелось спать. Но я пыталась бороться со сном. Хотя что я сейчас могла обдумать?
Я уже совсем было собралась ложиться и хотела погасить свечи, когда дверь снова отперли. Давешняя женщина ввела Марику, умытую и переодетую. Девочка бросилась ко мне. Женщина ушла, снова заперев нас.
Несколько мгновений Марика молчала, припав ко мне и крепко обхватив меня за шею. Я тоже не могла произнести ни слова; с радостью осязая детское живое тельце.
Наконец мы прилегли рядом с маленьким Хуанито и начали шептаться. Я не хотела говорить громко; боялась, что нас могут подслушать.
Сначала мы только и могли произнести, что несвязные ласковые словечки.
– Доченька! Доченька! – невольно шептала я.
– Мама! Мамочка! – отвечала девочка.
Это обращение заставило меня вздрогнуть. Коринна! Та, прежняя, другая жизнь! Но сейчас даже хорошо, что малышка привыкла звать меня мамой.
Марика рассказала, что старуха, когда я ушла, еще немного посидела с ней, затем понесла на руках из города. Марика испугалась и уже хотела заплакать, но старуха заметила, что личико девочки сморщилось, и сказала, что вечером Марика увидит меня. Они долго шли. Старуха опустила девочку на землю и вела за руку. В роще (конечно, в той самой, где и мне завязывали глаза) старуха завязала глаза и девочке. На руках малышку принесли в этот дом. Ей казалось, что нес ее мужчина. («У него были сильные руки», – сказала Марика.) В доме повязку с глаз сняли, малышку искупали, переодели и накормили. Это все сделала та же самая женщина, что принесла нам еду и воду для купания. Очевидно, она назначена прислуживать нам.
– Тебя спрашивали о чем-нибудь? – спросила я Марику.
– Да, мама. Старуха спрашивала, как меня зовут.
– А ты?
– Я ответила: «Марика».
– А она успокоилась?
– Нет. Она еще несколько раз спрашивала, но я все время отвечала «Марика». Тогда она спросила, нет ли у меня еще какого-то имени. Но я сказала, что нет, только «Марика».
– Умница!
– Потом еще она спросила, как зовут моего отца… Услышав это, я встревожилась. Но девочка успокоила меня.
– Я сказала, что я не знаю.
– Она больше ни о чем тебя не спрашивала?
– Она еще спросила, видела ли я когда-нибудь моего отца. Я тоже сказала, что не знаю.
Я подумала, что вся эта ситуация парадоксально правдива. Ведь девочка и вправду не знает, что ее отец – Санчо Пико.
– А когда меня привели сюда, – продолжала малышка, – она спросила у той женщины, которая после меня купала и кормила, я ли это…
– Как это – ты ли это?
– Ну, старуха спросила: «Анхелита, это она?»
– И дальше?
– Женщина сказала: «да».
Значит, эта служанка вовсе не глухонемая.
– А что было после того, как она сказала «да»? – продолжала я допрашивать девочку. – Как ты себя вела?
– Я ничего не говорила. Да они больше ни о чем не спрашивали меня.
– Ну и хорошо! Ты славная девочка. А теперь спи. Я уложила Марику и погасила свечи.
Лежа в темноте рядом с детьми, я сначала не могла заснуть. Конечно, мне было о чем думать.
Значит, я в ловушке. Чего же от меня могут потребовать? Может быть, пообещать им деньги в обмен на помощь? Но нет, пока я не стану открываться им. Пусть они сами все скажут. Во всей этой ситуации есть что-то странное. Я в какой-то странной ловушке. Во всяком случае, я не попала в руки официальных властей. Пока меня не хотят выдать. Чего же они хотят от меня?
Я устала от этой работы мысли и уснула.
Глава восемьдесят девятая
Может быть, я бы посвятила больше времени всевозможного рода размышлениям и попыткам понять, что же с нами будет; но у меня было слишком мало времени. Имея на руках двух маленьких детей, я должна была заботиться о них.
Утром пришла давешняя служанка (я уже знала ее имя – Анхелита). Мы накормили детей. По-прежнему она молчала. И быстро ушла, снова заперев за собой дверь.
День прошел спокойно. Старуха не появлялась. Анхелита приносила нам еду.
– Дети не могут все время сидеть взаперти, – сказала я ей. – Они нуждаются в прогулке, в свежем воздухе.
Она быстро закивала и умоляюще приложила палец к губам.
Я повторила свою просьбу вывести малышей на воздух. Вероятно, Анхелита у кого-то спросила разрешения, и это разрешение было получено. Но, как я поняла в дальнейшем, Анхелита и сама была заинтересована в том, чтобы увести меня из комнаты, где, судя по всему, не имела возможности долго со мной оставаться.
Я обрадовалась, когда вечером служанка явилась с теплыми накидками для детей. Днем в Кадисе было очень жарко, а по вечерам холодало. Знаками она пояснила мне, что сейчас мы выведем малышей. На этот раз мне не завязывали глаза. Я тщетно пыталась понять причину этого доверия. Анхелита вывела нас на лестничную площадку. Я, как обычно, держала на руках Хуанито. Марика семенила рядом.
Деревянная лестница вела вниз. Ступени оказались достаточно широкими, я не боялась, что Марика споткнется.
Меня удивило то, что я не видела никаких других дверей, кроме нашей. Только деревянная лестница и голые темные стены. Анхелита освещала нам путь свечой в оловянном подсвечнике.
Спустившись, мы очутились в узком коридорчике. И снова – никаких дверей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59