Слуги в богатых ливреях подали кофе. Мужчины, отец Коринны и Карлтон, попросили позволения закурить.
Разнесся аромат сигар.
Сэр Джон, или, как его называли иные – дон Хуан, почтительно обратился ко мне:
– Эти сигары выделываются здесь, на острове. А табак собран с плантаций моего зятя, – он кивнул в сторону Карлтона. – Его табачные плантации славятся.
– Я надеюсь, ее светлость окажет нам честь и погостит у нас подольше, – вступила в разговор Коринна.
Мне нравилось чувствовать себя знатной, богатой, уважаемой. В конце концов я всего в жизни добилась сама и имела право насладиться плодами, что называется, своих житейских стараний.
Меня удивило то, что закурила и мать Коринны, леди Инес. Оказалось, пожилые (или считающие себя пожилыми) испанки курят сигары.
– Ее светлость простит меня, если я выдаю ее секрет, – заговорил лорд Карлтон, – но, кажется, ее светлость имела намерение поселиться в Америке.
Мать Коринны оживилась. Порывистый жест многое сказал мне о ее темпераменте. Я поняла причину ее оживления. Ей льстило то, что английская герцогиня будет, возможно, их соседкой и другом семьи. Я поняла также, что эту даму отличала некоторая чванливость. Она кичилась своим старинным знатным испанским происхождением.
– Да, – ответила я неторопливо, – весьма вероятно, что я приобрету несколько плантаций и обоснуюсь здесь.
Стены гостиной были украшены множеством картин. Мне захотелось произвести впечатление на моих гостеприимных хозяев. Будучи недолгое время супругой графа Рэтклифа, я успела увлечься живописью и льстила себя надеждой, что приобрела кое-какие познания в этой области.
– Я вижу, у вас прекрасные полотна испанских художников, – обратилась я к донье Инес. – Вот этот Святой Иоанн явно кисти Сурбарана. А эта картина, изображающая мулатку-гладильщицу, уж не Веласкес ли это? И очаровательная мадонна-девочка, ее, конечно, писал Рибера.
Всеобщее искреннее восхищение моими познаниями придало мне уверенности.
– Здесь я вижу картины очень старой работы и портреты, писанные Пантохой де ла Крусом, двухсотлетней давности. Должно быть, это фамильные портреты? – спросила я донью Инес.
Она была польщена тем интересом, который я проявила к ее роду. Полился поток объяснений. Дедушки, дядюшки, бабушки и тетушки. Все в черном, с белыми, туго накрахмаленными воротниками; в их смуглых лицах с черными глазами ощущалось сдерживаемое строгим жизненным укладом буйство натуры.
Внимание мое привлек портрет молодой дамы. Она смотрела на меня из угла гостиной. Выделяли ее не костюм, не поза, такая же скованная, как и у всех остальных, но странное выражение какой-то задумчивой жестокости. Никогда прежде я не видела подобного лица.
Но напрасно я ждала, что объяснения доньи Инес распространятся и на этот портрет. Она, казалась, не замечала его. Конечно, я не могла не понять, что она пропускает эту картину нарочно. Но мне было любопытно знать, что за женщина изображена на этом холсте.
– А кто эта дама? – спросила я. – У нее очень своеобразное выражение лица.
Я почувствовала легкое смущение хозяйки. Но в конце концов, если бы она желала во что бы то ни стало скрыть, что за женщина изображена на портрете, она бы не держала его в гостиной.
– Это моя мать в молодости, – ответила донья Инес. – Ее давно нет в живых.
Я поспешно перевела разговор на другую тему. Однако я вспомнила, что служанка Сесилья говорила мне что-то о матери доньи Инес и даже называла ее имя. И в голосе черной горничной тогда тоже я почувствовала некоторую скованность и смущение. Что за тайна была связана с матерью хозяйки? Хотя, впрочем, возможно, никакой тайны и не было. Просто отношения были не так уж очень хороши. Это бывает. Но мне не довелось этого испытать, у меня не было родной матери.
Глава двадцать девятая
На следующий же день я решила позаботиться о себе и о детях. С кораблем, отплывавшим в Англию, я отослала распоряжение моему управляющему продать часть моего имущества, и, обратив полученные средства в золото, переслать мне. Сбор доходов с моих английских владений должен был частично пересылаться мне и моим детям. Контролировать все это я поручила Джону Элмсбери. Я знала, что он мне не откажет в этой услуге.
После пребывания в гостях у родителей Коринны мы должны были отправиться в поместье Карлтонов. Там я предполагала осмотреться, отдохнуть и затем, пользуясь деловыми советами Брюса Карлтона, приобрести плантацию.
– Женщин-плантаторов не так уж много, – заметил он. – Это занятие не такое уж легкое.
– Что ж, – я пожала плечами, – значит, я стану одной из первых ласточек.
А пока Коринна и Брюс показывали мне город. Этот недавно построенный город действительно был красив. Резные решетки оград, белые дома-замки. Все утопало в экзотической зелени. Особенно очаровали меня пальмы. В городе было несколько церквей: и католические, и англиканские. Это все были прекрасные величественные строения.
Но развлечений в городе, как мне показалось сначала, было не так уж много. Прежде всего, не было театров. Я сказала родителям Коринны, что театры следовало бы завести. Тем более, что в городе находились резиденции многих богатых плантаторов, эти люди могли бы щедро оплачивать актеров. Интересно, что мое предложение было принято к сведению. И в городе в скором времени появилось два театра, актеры были из Мадрида, столицы Испании, их соблазнила щедрая плата, как я и предполагала.
Другим местным развлечением являлось ежевечернее гулянье на площади. Когда спадала дневная жара, дамы выезжали в легких колясках, а кавалеры – верхом. Коляска, в которой сидели мы с Коринной и ее матерью, привлекала всеобщее внимание. Вскоре я заметила, что местные дамы начали копировать мои манеры и одежду. У нескольких я отметила мою прическу. Это наполнило меня еще большей уверенностью в себе. Пока никто из местных кавалеров не смел ухаживать за мной. Да здесь это и не принимало такие формы, как в Лондоне. Там мужья и жены часто жили врозь. Здесь женатый мужчина мог считаться потерянным для дамского общества. Флиртовать позволялось только девушкам на выданье и молодым людям, кандидатам в женихи. Это, конечно, не оживляло общества.
Днем я часто проводила время во внутреннем дворе. Он назывался на испанский лад «патио». Здесь, за высокими белыми стенами, жара не ощущалась. Зелень цветов и деревьев окружала фонтан. Коринна, ее мать, я, наши гостьи располагались вокруг фонтана; кто-нибудь из нас наигрывал на гитаре, мы напевали, вышивали или плели кружева, играли в карты.
Однажды мать Коринны пригласила в патио нескольких испанских цыганок, давно переселившихся на Ямайку. Танцы цыганских девушек, всплески рук, гордые извивы бедер совершенно очаровали меня.
Сопровождавшая плясуний старуха-цыганка принялась гадать дамам по руке. Взяв у доньи Инес серебряный наперсток, она чертила им крест на каждой ладони и предсказывала только хорошее. Дамы весело смеялись.
Я также протянула свою ладонь. Прикосновение серебряного наперстка приятно щекотало. Старуха вглядывалась в линии моей ладони. – Тебе суждено долголетие, – начала она.
– А красота? – шаловливо перебила ее Коринна. – Сохранит ли донья Эмбер свою прославленную красоту?
Я заметила, что местные дамы, по-испански скованные на людях, становились веселыми и даже озорными в своей компании в патио. Вероятно, эту испанскую черту Коринна восприняла от матери.
На вопрос о красоте цыганка ответила утвердительно. Все, и я в том числе, весело смеялись.
– Многие мужчины любили тебя, – прямо заявила старуха, и тотчас добавила, – и еще многие будут любить. Странных людей ты встретишь в своей жизни и сблизишься с ними.
– И чем же все кончится? – спросила я.
Я понимала, что все это несерьезно, но не могла отказать в прозорливости старой вещунье.
– О, кончится все тем, что ты вернешься к тому, с чего начала, только начала ты бедной, а вернешься богатой.
Я отдала старухе золотую монету. Донья Инес лишилась своего серебряного наперстка, который гадалка также решила оставить себе в награду за труды.
Надо сказать, что цыганка оказалась права. Сейчас я уже стара, жизнь моя клонится к закату, я снова в родной Англии, я живу в сельской местности. Но если родилась и выросла я в простом фермерском доме, то теперь я – владелица замка. Но не буду забегать вперед.
Гадание взволновало меня. Я чувствовала, что та жизнь, которую я веду в доме родителей Коринны, а, возможно, и та, что мне предстоит в поместье у Карл-тонов, не более, чем прелюдия, предисловие к иной какой-то жизни, странной, занимательной, быть может жестокой.
Много времени я проводила и со своими детьми.
Я просто восторгалась своим старшим сыном, таким умным, воспитанным, образованным и храбрым. Это был настоящий юный кавалер. Став юношей, он, конечно, не посрамит себя ни в местном испанском, ни в лондонском высшем свете. Сьюзен росла очаровательной и своенравной девчушкой. Она уже прелестно пела и танцевала, начала учиться играть на гитаре. В Лондоне Джон Элмсбери, шутя, предрекал ей роль похитительницы сердец. Чувствовалось, что предсказания его сбудутся. Но я надеялась, что строгое воспитание, принятое в здешних краях, немного укротит своевольный и буйный нрав моей дочери. Чарльз, сын его величества, был еще слишком мал для того, чтобы говорить о его характере, но уже в нем ощущалась порода, сила, здоровье и упрямство английских королей из династии Стюартов.
Дети Карлтонов были прелестны. Мелинда очень подружилась с Чарльзом и Сьюзен, а малыш Джон пробуждал в обеих девочках материнские чувства.
Глава тридцатая
Время текло незаметно. Я окрепла, набралась сил. С лордом Карлтоном я встречалась не так уж часто. Чаще всего по вечерам, когда после ужина мы проводили все вместе время в гостиной.
Граф Мейн, отец Коринны, иногда рассказывал о своих путешествиях в Африку. Но вообще-то он не отличался разговорчивостью. По-прежнему его черты кого-то мне напоминали. Однажды я спросила графа, не могла ли я встречаться с кем-либо из его родных в Англии. Он ответил, что, по его сведениям, у него не осталось родных, они все погибли во время гражданской войны. На лбу его резко очертилась складка; я поняла, что подобные расспросы ему неприятны. Но, чтобы показать ему, что я могу с полным правом ему сочувствовать, я сказала, что и я потеряла своих родных при тех же обстоятельствах. Он взглянул на меня с интересом, но продолжать разговор на эту грустную тему мы не стали.
Донья Инес, мать Коринны, также несколько оттаяла. Она привыкла ко мне и уже видела во мне не только герцогиню, но и просто привлекательную женщину, приятельницу ее единственной дочери.
Оказалось, что семья доньи Инес была близка к королевской фамилии. Будучи совсем юной девушкой, донья Инес была назначена одной из фрейлин маленькой принцессы Маргариты.
Когда пожилая дама рассказывала об этой счастливой полосе своей жизни, когда она была удостоена столь высокой чести, щеки ее, чуть впалые и обычно бледные, несмотря на природную смуглость, заливались румянцем.
Маленькая Маргарита была первенцем второй супруги испанского короля Марианны Австрийской; от первой жены у него осталось двое детей: дочь, ставшая затем супругой французского короля, и рано умерший сын, принц Карлос.
После кончины супруги король Филипп Испанский вновь вступил в брак с юной австрийской принцессой. Он надеялся, что этот брак даст ему сыновей. Но, увы, все дети умирали в младенчестве. Осталась в живых лишь одна принцесса Маргарита. Это была прелестная девочка, веселая, игривая, словно солнечный лучик. Она оживляла мрачную атмосферу сурового испанского королевского двора. Наряженная, как взрослая дама, малышка шалила и озорничала, как и подобает ребенку.
Когда Маргарите минуло пять лет, штат ее слуг был приближен к штату, положенному взрослой принцессе. У маленькой девочки появились свои придворные дамы. Одной из них стала донья Инес.
Четырнадцатилетняя девушка переехала из сурового отцовского дома в покои королевского дворца. Она поступила в подчинение старшей придворной даме, донье Элеоноре.
В сущности, именно по протекции доньи Элеоноры юная Инес и попала в королевский дворец. Элеонора приходилась двоюродной сестрой матери Инес, донье Консепсион.
Инес легко перенесла переезд и быстро привыкла к новой обстановке. Она не так уж хорошо знала отцовский дом, ведь с пяти до тринадцати лет она воспитывалась в монастыре за городом. Инес росла замкнутой, но гордой девочкой. Монахини научили ее вышиванию, рисованию, она была набожна и строга.
К своим новым обязанностям фрейлины принцессы Инес отнеслась очень серьезно. Эти обязанности были не так уж сложны, ведь у малышки было много простых служанок. Но если, например, девочка хотела пить, в обязанности фрейлины входило подать ей на особом подносе стакан воды, сопроводив это действие церемонным приседанием.
Инес находилась как раз в том возрасте, когда в девушке особенно ярко и осознанно пробуждаются чувства будущей матери. Она искренне и нежно привязалась к малютке-принцессе, которая и вправду была очаровательна. Однажды маленькая Маргарита весело бежала по огромному залу с высокими двусветными окнами.
– Ну же! – кричала малышка звонким голоском своим фрейлинам, – Инес, Исабель, догоните меня. А вот и не догоните! А вот и не догоните!
Но Инес, подобрав юбку, легко догнала девочку, опасаясь, что та запутается в подоле своего длинного платьица и упадет. Подхватив Маргариту на руки, Инес нежно прижала ребенка к груди. Маргарита сомкнула на ее шее свои милые ручки. Инес невольно принялась покрывать поцелуями доброе и веселое личико девочки.
В это время, откинув занавес на двери, в зал вошла суровая донья Элеонора.
– Что вы делаете, Инес? – голос старшей придворной дамы прозвучал так холодно и гневно, что Инес показалось, будто случилось что-то страшное.
Инес поспешно опустила на пол маленькую Маргариту. Исабель и Инес присели перед доньей Элеонорой.
– На первый раз я прощаю вам ваше дурное поведение, Инес, – с прежней непримиримостью продолжала старшая придворная дама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59