С такой формулой имеем дело не мы, но
337

лишь наш рассудок. И глупо ставить рассудок в такое приви
легированное положение, чтобы все остальное перед ним смол-
кло. Скажут: не природа сама по себе исторична, а наш субъ-
ект делает ее таковой, наделяя теми или другими качествами,
в зависимости от характера эпохи, в которой живет этот субъ-
ект. Да НУ будет вам блудить языком. Субъект ла субъект
Такое возражение совершенно же неубедительно. Пусть это
субъективно. Ну, а что же в природе объективной Материя,
движение, сила, атомы и пр.? Но почему же? Понятия о мате-
рии, движении, силе и атомах также меняются, как и все про-
чие наши субъективные построения. В разные эпохи они со-
вершенно различны. Так почему же вы тут не говорите о субъ-
ективизме, а когда я заговорил о том, что природа - весела,
грустна, печальна, величава и т.д., вы вдруг обвиняете меня в
субъективизме? Вот тут-то и получается, что под всяким
таким <объективизмом> кроется собственное вероучение, точ-
нее, просто метафизические капризы и всякого рода симпа-
тии и антипатии. Кто во что влюблен, тот и превозносит объ-
ективность соответствующего предмета своей любви. Вы
влюблены в пустую и черную дыру, называете ее <мироздание
ем>, изучаете в своих университетах и идолопоклонствуете
перед нею в своих капищах. Вы живете холодным блудом оце-
пеневшего мирового пространства и изувечиваете себя в по-
строенной вами самими черной тюрьме нигилистического ее-
тествознания. А я люблю небушко, голубое-голубое, синее-
синее, глубокое-глубокое, родное-родное, ибо и сама мудрость,
София. Премудрость Вожия голубая-голубая, глубокая-глубо-
кая, родная-родная. Ну, да что там говорить... Словом, исто-
рия несводима на природу; наоборот, сама природа делается
понятной только через историю. История - не просто факты,
даже и не просто факты, поставленные в причинную взаимо-
зависимость. На такой <истории> никакого мифа не постро-
ишь, разве что пугало какое-нибудь...
<Заботится ли солнце о земле? Ни из чего не видно: оно eei
<притягивает прямо пропорционально массе и обратно про-
порционально квадратам расстояний>.
Таким образом, первый ответ о солнце и о земле Коперни-
ка был глуп.
Просто - глуп.
Он <сосчитал>. Но <счет> в применении к нравственному
явлению я нахожу просто глупым. 1
Он просто ответил глупо, негодно. :
С этого глупого ответа Коперника на нравственный во-
338
ц планете и солнце началась пошлость планеты и опусто-
щение Небес.
((онечно, - земля не имеет об себе заботы солнца, а
ппько притягивается по кубам расстояний>.
1ьфу!> (В. В. Розанов).
2 Во-вторых, поскольку история есть становление фактов
"ошмаемых, фактов понимания, она всегда есть еще тот или
моя модус сознания. Тут впервые проводится резкая грань
между природой и историей. Я не буду опровергать бесконеч-
но упреков в <субъективизме>, <идеализме>, <метафизике> и
по Это скучно. Кто не усваивает <объективности>, <созна-
я> ц <понимания>, тот напрасно читает мои рассуждения и
задраено теряет время на изучение проблем мифа и истории.
факты истории должны быть так или иначе фактами созна-
ния. В истории мы оперируем не с фактами как таковыми, но
с той или иной структурой, даваемой при помощи того или
иного понимания. Куча фактов, из которых состоит, напр.,
эпоха культурного перелома России в XVII в., должны быть
осмыслены заново так, чтобы получился действительно куль-
турный перелом, а не просто голые факты, как, напр., запад-
ная живопись в боярских домах или немецкая слобода под
Москвой. Все эти факты как факты, сами по себе, совершенно
ничего не значат в смысле истории. Они должны быть обняты
какой-то общей концепцией, в них же содержащейся, но не
появляющейся из простой их суммы. Историческое зрение
обобщает эти факты и видит их in specie. Этот подвижной
<специес> и есть подлинный предмет истории.
Что он даст для мифа? Конечно, он несравним в этом от-
ношении с первым слоем. Если первый слой, можно сказать,
амифичен, то второй слой доставляет мифу его фактический
материал и служит как бы ареной, где разыгрывается мифи-
ческая история. При его помощи мы можем увидеть миф, уви-
деть подлинно исторические факты. Пока мы находимся в
первом слое, мы только анализируем отдельные краски, кото-
рые ушли на изготовление картины, холст, на котором она на-
рисована, .химически и физически анализируем все вещества,
из которых состоит картина. Этим мы еще даже и не прикос-
нулись к картине как таковой. Но вот мы взг/чянули на картину
как на нечто целое, восприняли ее в единой концепции, увиде-
ли светотени, краски, фигуры, забывши о химии и физике.
Это значит, что мы перешли ко второму слою. Аналогично, в
мифической истории мы тут начинаем видеть живых личнос-
тей и живые факты; картина истории становится обозримым и
339

ощутимым целым. Уже перед нами не мертвый приказ или
указ, но его реально-историческая значимость, его фактичес-
ки бывшее воздействие на государственную и общественную
жизнь; не собрание мертвых документов и писем данного го-
сударственного человека, но самый этот живой человек, выра-
зившийся в этих документах и письмах. Бить по воздуху пле-
тью - пустое и отвлеченное занятие; но, напр., порка крестьян
и рабов есть проявление конкретной идеи, ибо тут - реальное
общение личностей, понимающих друг друга. Существует, ко-
нечно, и разная степень конкретности исторических идей.
Сжигать людей на кострах красивее, чем расстреливать, та
же как готика красивее и конкретнее новейших казарм, коло-
кольный звон - автомобильных воплей и платонизм - мате-
риализма. Таковы <живописные> функции этого второго слоя
исторического процесса.
Но для мифа не только <исторична> история в обыкновен-
ном смысле. Исторична всякая личность, всякое личное об-
щение, всякая мельчайшая черта или событие в личности.
Особенно ярко ощущение универсального историзма в хрис-
тианстве. В язычестве, вырастающем на обожествлении кос-
моса, строго говоря, нет историзма. Языческий платонизм -
максимально аисторическая система. Тут сама история и со-
циология есть часть астрономии. В христианстве, вырастаю-
щем на культе абсолютной Личности, персоналистична и ис-
торична всякая мелочь. И в особенности опыт мистического
историзма ощущается христианским монашеством. Для мона-
ха нет безразличных вещей. Монах все переживает как исто-
рию, а именно как историю своего спасения и мирового спа-
сения. Только монах есть универсалист в смысле всеобщего
историзма, и только монах исповедует историзм, не будучи
рабски привязан к тому, что толпа и улица считает <исто-
рией>. Он умеет поставить свою личность и свои личные при-
вязанности на правильное место; и только монах один - не
мещанин. Только монах понимает правильно и достаточно
глубоко половую жизнь; и только он один знает глубину И
красоту женской души. Только он один ощущает всю глубо-
чайшую антиномию продолжения человеческого рода, кото-
рую не знает ни блудник, ни живущий умеренной, <законной>
супружеской жизнью. Пишет величайший аскет, мировой на-
ставник монашества: <Некто поведал мне о необычайной и
самой высшей степени непорочности, он сказал: <Один [св.
Нон еп. илиопольский; см. Четьи-Минеи 8 окт.], воззрев на
венскую красоту, прославил при сем Творца и от единого
Qpa погрузился в любовь Божию и в источник слез. И чудно
Qulo видеть, - что для другого послужимте бы рвом погибели,
T.Q для него сверхъестественно стало венцом>. Таковой если
дргда, в подобных случаях, имеет такое же чувство и дела-
g _- еще прежде общего воскресения восстал уже нетлен-
fibul>. Может ли сравниться тонкость чувств и глубина созер-
цания монаха с мещанством того, что называется <мирской>
жизнью? Может ли, кроме монаха, кто-нибудь понять, что ис-
тинное монашество есть супружество, а истинный брак есть
монашество? Может ли кто-нибудь увидеть историю, подлин-
ную, настоящую историю духа, со своими революциями и
войнами, неведомыми миру, - в блаженном безмолвии тела и
души, в тонком ощущении воздействия помыслов на кровооб-
ращение, в просветлении мыслей во время поста и особенной,
невыразимой легкой тонкости тела, в сладости воздержания, в
благоуханной молитве отверстого сердца? Все бездарно в
сравнении с монашеством, и всякий подвиг в сравнении с
нам есть мещанство. Только ты, сестра и невеста, дева и мать,
только ты, подвижница и монахиня, узнала суету мира и муд-
рость отречения от женских немощей. Только ты, худая и
бледная, узнала тайну плоти и подлинную историю плотского
человека. Только ты, больная и родная, вечная и светлая, ус-
талая и умиленная, узнала постом и молитвой, что есть лю-
бовь, что есть отвержение себя и церковь как тело. Помнишь:
там, в монастыре, эта узренная радость навеки и здесь, в миру,
это наше томление.
Вижу я очи Твои, Безмерная,
под взором Твоим душа расплавливается... -
о, не уходи, моя Единая и Верная,
овитая радостями тающими
радостями, знающими
Все.
И это - история, живая, трепещущая радость и боль исто-
рических судеб... Но - не забудем - это история мифов, исто-
рия для мифического субъекта, мифическая история и судьба
бытия. А ведь по-вашему же миф есть выдумка, не правда ли"
Ну, так вам и беспокоиться нечего... Вы думаете, другие <ис-
торические> мифы более безопасны или не столь ответствен-
ны? Вот, пожалуйста. Однажды я обратил внимание на то, что
Это. между ПРОЧИМ, я показал в <Очерках>. 1. С. 792-794.
340
Дв_о. и. Иоанна Лествица. С. 140.
341
умирающие за несколько минут, часов (а иногда и дней) вдруг
вперяют взор в какую-нибудь точку пространства, явно не мо-
гущую, в обычных условиях, быть предметом столь напряжен-
ного фиксирования. Иногда на лице умирающего появляется
при этом выражение ужаса, как бы при виде каких-то страш-
ных чудовищ. Иной раз лицо умирающего выражает светлуют
радость, мир, тихую и облегченную улыбку. Иной раз лицо,
при всем удивлении, которое оно выражает, остается холод-
ным, тупым и безразличным. За ничтожным исключением,
умирающие решительно ничего не хотят рассказать об этом,
несмотря на настойчивые вопросы. Установивши этот факт и.
сделавши само собой напрашивающееся здесь обобщение, я с
тех пор, в течение вот уже нескольких лет, всегда расспраши-
ваю об этом напряженном и неожиданном взоре умирающего
у близких родственников того или другого умершего, присут-
ствовавших при его кончине. Исключений из своего наблюдения
я почти не встречал, были только сомнительные и неполные,
сведения, но настоящих исключений не вспомню. Ну, и чтоД
же вы скажете? Не реальная история личности, не мифичес-]
кая судьба личности? Будет вам.
3. Однако, в-третьих, исторический процесс завершается
еще одним слоем. Мало того, что история есть некое станов-
ление сознания или предмет какого-нибудь возможного или!
действительного сознания. История есть сама для себя из
объект и субъект, предмет не какого-то иного сознания, но1
своего собственного сознания. История есть самосознание, ста-
новящееся, т. е. нарождающееся, зреющее и умирающее само-
сознание. Это диалектически необходимый слой историческо-
го процесса. В истории мы ведь находим не просто мертвые
факты и не просто кем-то со стороны познаваемые и пони-
маемые факты. История есть еще история и самосознающихД
фактов. Она есть творчество созня/пельно-выразительных фак-Д
тов, где отдельные вещи входят в общий процесс именно вы-Д
ражением своего самосознания и сознательного существоваД
ния. Но что такое творчески данное и активно выраженновД
самосознание? Это есть слово. В слове сознание достигает сте-Д
пени самосознания. В слове смысл выражается как органД
самосознания и, следовательно, противопоставления себД
всему иному. Слово есть не только понятая, но и понявшая
себя саму природа, разумеваемая и разумевающая природа1
Слово, значит, есть орган самоорганизации личности, форма
исторического бытия личности. Вот почему только здесь исто-
рический процесс достигает своей структурной зрелости. БезД
342
дора история была бы глуха и нема, как картина, которая
отя и хорошо написана, но никому ничего не говорит, ибо и
нет никого, кто бы мог ее воспринять. Картина должна заго-
ворить подлинным живым языком, и ее кто-то должен услы-
тцть. История должна быть не просто <живописью>, но и
оэзией>. Она должна рождать не просто образы и картины
фактов, но и слова о фактах. И тут мы находим подлинную
арену для функционирования мифического сознания. Мифи-
ческое сознание должно дать слова об исторических фактах,
повествование о жизни личностей, а не просто их немую кар-
тину. Миф - <поэтичен>, а не <живописен>. Без <поэзии> -
точнее говоря, без слова - миф никогда не прикоснулся бы к
глубине человеческой и всякой иной личности. Он был бы
связан навсегда созерцательно-пластическими формами и ни-
когда не смог бы выразить того, на что способно только слово.
Слово - принципиально разумно и идейно, в то время как
образ и картина принципиально созерцательны, зрительны, и
<идею> дают они только постольку, поскольку она выразима в
видимом. Миф - гораздо богаче. Его <чувственность> охваты-
вает не только вещественно-телесные, но и всякие умные
формы. Возможен чисто умный миф, в то время как для <жи-
вописи> это было бы в лучшем случае бессильной аллегорией.
Итак, миф не есть историческое событие как таковое, но он
всегда есть слово. А в слове историческое событие возведено
до степени самосознания. Этой установкой мы отвечаем на
вторую из предложенных выше апорий (относительно формы
проявления личности в мифе). Личность берется в мифе исто-
рически, а из ее истории берется вся словесная стихия. Это и
есть разъяснение того, как личность проявляет себя в мифе.
Кратко: миф есть в словах данная личностная
история.
XI. Миф есть чудо. 1. Мы пришли к весьма странному и
подозрительному выводу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35