Многие, например, любят обижаться. Я всегда вспо-
минаю в этих случаях Ф. Карамазова: <Именно, именно при-
ятно обидеться. Это вы так хорошо сказали, что я и не слыхал
еще. Именно, именно я-то всю жизнь и обижался до прият-
ности, для эстетики обижался, ибо не только приятно, да и
красиво иной раз обиженным быть; - вот что вы забыли, ве-
ликий старец: красиво! Это я в книжку запишу!> В абстракт-
но-идеальном смысле обида есть. конечно, нечто неприятное.
Но жизненно это далеко не всегда так. Совершенно абстракт-
но (приведу еще пример) наше обычное отношение к пище.
Вернее, абстрактно не самое отношение (оно волей-неволей
всегда мифично и конкретно), а нежизненно наше желание
относиться к ней, испорченное предрассудками ложной
науки и унылой, серой, обывательски-мещанской повседнев-
ной мысли. Думают, что пища и есть пища и что об ее хими-
ческом составе и физиологическом значении можно узнать в
соответствующих научных руководствах. Но это-то и есть за-
силье абстрактной мысли, которая вместо живой пищи видит
голые идеальные понятия. Это - убожество мысли и мещан-
ство жизненного опыта. Я же категорически утверждаю, что
тот, кто ест мясо, имеет совершенно особое мироощущение и
мировоззрение, резко отличное от тех, кто его не ест. И об
этом я мог бы высказать очень подробные и очень точные
суждения. И дело не в химии мяса, которая, при известных ус-
ловиях, может быть одинаковой с химией растительных ве-
ществ, а именно в мифе. Лица, не отличающие тут одно от дру-
гого, оперируют с идеальными (да и то весьма ограниченны-
213
ми) идеями, а не с живыми вещами. Также мне кажется, что
надеть розовый галстук или начать танцевать для иного значи-
ло бы переменить мировоззрение, которое, как это мы еще
увидим в дальнейшем, всегда содержит мифологические
черты. Костюм - великое дело. Мне рассказали однажды пе-
чальную историю об одном иеромонахе монастыря Одна
женщина пришла к нему с искренним намерением исповедо-
ваться. Исповедь была самая настоящая, удовлетворившая обе
стороны. В дальнейшем исповедь повторялась. В конце кон-
цов исповедальные разговоры перешли в любовные свидания,
потому что духовник и духовная дочь почувствовали друг к
другу любовные переживания. После долгих колебаний и му-
чений оба решили вступить в брак. Однако одно обстоятельст-
во оказалось роковым. Иеромонах, расстригшись, одевши
светский костюм и обривши бороду, явился однажды к своей
будущей жене с сообщением о своем окончательном выходе
из монастыря. Та встретила его вдруг почему-то весьма холод-
но и нерадостно, несмотря на долгое страстное ожидание. На
соответствующие вопросы она долго не могла ничего отве-
тить, но в дальнейшем ответ выяснился в ужасающей для нее
самой форме: <Ты мне не нужен в светском виде>. Никакие
увещания не могли помочь, и несчастный иеромонах пове-
сился у ворот своего монастыря. После этого только ненор-
мальный человек может считать, что наш костюм не мифичен
и есть только какое-то отвлеченное, идеальное понятие, кото-
рое безразлично к ТОМУ. осупгествпяетпя пнп итто не.т и кяк
осуществляется.
Я не буду умножать примеров (достаточное количество их
встретится еще в дальнейшем), но уже и сейчас видно, что
там, где есть хотя бы слабые задатки мифологического отно-
шения к вещи, ни в каком случае дело не может ограничиться
одними идеальными понятиями. Миф - не идеальное поня-
тие и также не идея и не понятие. Это есть сама жизнь. Для
мифического субъекта это есть подлинная жизнь, со всеми ее
надеждами и страхами, ожиданиями и отчаянием, со всей ее
реальной повседневностью и чисто личной заинтересованнос-
тью. Миф не есть бытие идеальное, но - жизненно ощущаемая
и творимая, вещественная реальность и телесная, до живот-
ности телесная действительность.
t
Из громадной литературы я бы привел интересную и богатую по
материалам работу, вскрывающую часто незаметные переходы между
обычным и мифологическим словоупотреблением. Rohr J. Der okklilte
KraftbegriffimAltertlim. Philologus. Slippibd. XVII. H. 1. Lpz., 1923.
214
III. Миф не есть научное и, в частности, примитивно-науч-
ное построение. 1. Предыдущее учение об идеальности мифа
особенно резко проявляется в понимании мифологии как. пер-
вобытной науки. Большинство ученых во главе с Контом,
Спенсером, даже Тейлором думает о мифе именно так и этим
в корне искажает всю подлинную природу мифологии. Науч-
ное отношение к мифу, как один из видов абстрактного отно-
шения, предполагает изолированную интеллектуальную функ-
цию. Надо очень много наблюдать и запоминать, очень много
анализировать и синтезировать, весьма и весьма внимательно
отделять существенное от несущественного, чтобы получить в
конце концов хоть какое-нибудь элементарное научное обоб-
щение. Наука в этом смысле чрезвычайно хлопотлива и полна
суеты. В хаосе и неразберихе эмпирически спутанных, теку-
чих вещей надо уловить идеально-числовую, математическую
закономерность, которая хотя и управляет этим хаосом, но
сама-то не есть хаос, а идеальный, логический строй и поря-
док (иначе уже первое прикосновение к эмпирическому хаосу
было бы равносильно созданию науки математического есте-
ствознания). И вот, несмотря на всю абстрактную логичность
науки, почти все наивно убеждены, что мифология и перво-
бытная наука - одно и то же. Как бороться с этими застаре-
лыми предрассудками? Миф всегда чрезвычайно практичен,
насущен, всегда эмоционален, аффективен, жизнен. И тем не
менее думают, что это - начало науки. Никто не станет ут-
верждать, что мифология (та или иная, индийская, египет-
ская, греческая) есть наука вообще, т. е. современная наука
(если иметь в виду всю сложность ее выкладок, инструмента-
рия и аппаратуры). Но если развитая мифология не есть раз-
витая наука, то как же развитая или неразвитая мифология
может быть неразвитой наукой? Если два организма совер-
шенно несходны в своем развитом и законченном виде, то как
же могут не быть принципиально различными их зародыши?
Из того, что научную потребность мы берем здесь в малом
виде, отнюдь не вытекает того, что она уже не есть научная
потребность. Первобытная наука, как бы она ни была перво-
бытна, есть все же как-то наука, иначе она совершенно не
войдет в общий контекст истории науки, и, следовательно,
нельзя ее будет считать и первобытной наукой. Или первобыт-
ная наука есть именно наука, - тогда она ни в каком случае
не есть мифология; или первобытная наука есть мифоло-
гия, - тогда, не будучи наукой вообще, как она может быть
первобытной наукой? В первобытной науке, несмотря на всю
215
ее первобытность, есть некоторая сумма вполне определен-
ных устремлений сознания, которые активно не хотят быть
мифологией, которые существенно и принципиально допол-
няют мифологию и мало отвечают реальным потребностям
последней. Миф насыщен эмоциями и реальными жизненны-
ми переживаниями; он, например, олицетворяет, обоготворя-
ет, чтит или ненавидит, злобствует. Может ли быть наука та-
ковой? Первобытная наука, конечно, тоже эмоциональна, на-
ивно-непосредственна и в этом смысле вполне мифологична.
Но это-то как раз и показывает, что если бы мифологичность
принадлежала к ее сущности, то наука не получила бы ника-
кого самостоятельного исторического развития и история ее
была бы историей мифологии. Значит, в первобытной науке
мифологичность является не <субстанцией>, но <акциден-
цией>; и эта мифологичность характеризует только ее состоя-
ние в данный момент, а никак не науку саму по себе. Мифи-
ческое сознание совершенно непосредственно и наивно, об-
щепонятно; научное сознание необходимо обладает выводным,
логическим характером; оно - не непосредственно, трудно
усвояемо, требует длительной выучки и абстрактных навыков.
Миф всегда синтетически жизнен и состоит из живых личнос-
тей, судьба которых освещена эмоционально и интимно ошу-
тительно; наука всегда превращает жизнь в формулу, давая
вместо живых личностей их отвлеченные схемы и формулы; и
реализм, объективизм науки заключается не в красочном жи-
вописании жизни, но - в правильности соответствия отвле-
ченного закона и формулы с эмпирической текучестью явле-
ний, вне всякой картинности, живописности или эмоцио-
нальности. Последние свойства навсегда превратили бы науку
в жалкий и малоинтересный привесок мифологии. Поэтому
необходимо надо считать, что уже на первобытной ступени
своего развития наука не имеет ничего общего с мифологией,
хотя, в силу исторической обстановки, и существуют как ми-
фологически окрашенная наука, так и научно осознанная или
хотя бы примитивно-научно трактованная мифология. Как
наличие <белого человека> ничего не доказывает на ту тему,
что <человек> и <белизна> одно и то же, и как, наоборот, дока-
зывает именно то, что <человек> (как таковой) не имеет ниче-
го общего с <белизной> (как таковой) - ибо иначе <белый че-
ловек> было бы тавтологией. - так и между мифологией и
первобытной наукой существует <акциденциальное>, но
никак не <субстанциальное> тождество.
2. В связи с этим я категорически протестую против второ-
2]6
го лженаучного предрассудка, заставляющего утверждать, что
мифология предшествует науке, что наука появляется из мифа,
что некоторым историческим эпохам, в особенности совре-
менной нам, совершенно не свойственно мифическое созна-
ние, что наука побеждает миф.
Прежде всего, что значит, что мифология предшествует
науке? Если это значит, что миф проще для восприятия, что
он наивнее и непосредственнее науки, то спорить об этом со-
вершенно не приходится. Также трудно спорить и о том, что
мифология дает для науки тот первоначальный материал, над
которым она будет в дальнейшем производить свои абстрак-
ции и из которого она должна выводить свои закономерности.
Но если указанное утверждение имеет тот смысл, что сначала
существует мифология, а потом наука, то оно требует полного
отвержения и критики.
Именно, во-вторых, если брать реальную науку, т. е.
науку, реально творимую живыми людьми в определенную
историческую эпоху, то такая наука решительно всегда не
только сопровождается мифологией, но и реально питается
ею, почерпая из нее свои исходные интуиции.
Декарт - основатель новоевропейского рационализма и
механизма, а стало быть, и позитивизма. Не жалкая салонная
болтовня материалистов XVIII века, а, конечно, Декарт есть
подлинный основатель философского позитивизма. И вот
оказывается, что под этим позитивизмом лежит своя опреде-
ленная мифология. Декарт начинает свою философию с все-
общего сомнения. Даже относительно Бога он сомневается,
не является ли и Он также обманщиком. И где же он находит
опору для своей философии, свое уже несомненное основание?
Он находит его в Я, в субъекте, в мышлении, в сознании, в ,
в . Почему это так? Почему вещи менее реальны? По-
чему менее реален Бог, о котором Декарт сам говорит, что это
яснейшая и очевиднейшая, простейшая идея? Почему не что-
нибудь еще иное? Только потому, что таково его собственное
бессознательное вероучение, такова его собственная мифоло-
гия, такова вообще индивидуалистическая и субъективистичес-
кая мифология, лежащая в основе новоевропейской культуры и
философии. Декарт - мифолог, несмотря на весь свой рацио-
нализм, механизм и позитивизм. Больше того, эти последние
его черты только и объяснимы его мифологией; они только и
питаются ею.
Другой пример. Кант совершенно правильно учит о том,
что для того, чтобы познавать пространственные вещи, надо к
2/7
ним подойти уже в обладании представлениями пространства.
Действительно, в вещи мы находим разные слои ее конкрети-
зации: имеем ее реальное тело, объем, вес и т. д., имеем ее
форму, идею, смысл. Логически идея, конечно, раньше мате-
рии, потому что сначала вы имеете идею, а потом осущест-
вляете ее на том или другом материале. Смысл предшествует
явлению. Из этой совершенно примитивной и совершенно
правильной установки Платон и Гегель сделали вывод, что
смысл, понятие - объективны, что в объективном миропоряд-
ке сплетены в неразрывную реальную связь логически различ-
ные моменты идеи и вещи. Что же теперь выводит отсюда
Кант? Кант из этого выводит свое учение о субъективности
всех познавательных форм, пространства, времени, катего-
рий. Его аргументы уполномочивали его только на констати-
рование логического предшествия форм и смыслов - теку-
чим вещам. На деле же всякая <формальность>, оформление,
всякое осмысление и смысл для него обязательно субъектив-
ны. Поэтому и получилось то, чего можно было бы и не дока-
зывать и что являлось его исходным вероучением и мифоло-
гией. Рационалистически-субъективистическая и отъединен-
но-индивидуалистическая мифология празднует в кантовской
философии, быть может, свою максимальную победу. Также и
ранний Фихте первоначальное единство всякого осмысления,
до разделения на практическое и теоретическое наукоучение,
почему-то трактует не как просто Единое, что сделал Плотин, а
как Я. Тут тоже мифология, которая ничем не доказана, ничем
не доказуема и которая ничем и не должна быть доказываема.
И туг удивляться нечему. Так всегда и бывает, что доказуемое
и выводное основывается на недоказуемом и самоочевидном;
и мифология только тогда и есть мифология, если она не до-
казывается, если она не может и не должна быть доказывае-
мой. - Итак, под теми философскими конструкциями, кото-
рые в новой философии призваны были осознать научный
опыт, кроется вполне определенная мифология.
Не менее того мифологична и наука, не только <первобыт-
ная>, но и всякая. Механика Ньютона построена на гипотезе
однородного и бесконечного пространства. Мир не имеет гра-
ниц, т. е. не имеет формы. Для меня это значит, что он - бес-
формен. Мир - абсолютно однородное пространство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35