Я проклинал этого надменного посланника, ничуть, впрочем, не удивленный его поведением. Стоит ли ожидать от надменного Туата де Дананн чего-то большего, чем неясных намеков? Но все же он говорил о возможности спасения. Кто-то просил его за меня. Немногие могли заступиться за меня, но раздумывать о том, кому я был еще нужен, некогда. Для собственного спокойствия я решил, что это, конечно и безусловно, мог быть лишь Гвидион. Нужно было очень быстро разрешить глупую загадку посланца. Он сказал, что если я не Тьма и не Свет, то должен знать, что соединяет в себе и то и другое, и при этом не является ни тем, ни другим. Глупец! Я, конечно, знаю, что это Меч Орну! Знать бы только, как вырваться из этих раскаленных гор. Но на это посланец даже не намекнул.
— Орну! — воскликнул я. — Умеешь ли ты открывать проход по Великому Пути?
— Мне слишком жарко, — раздался в моей голове металлический голос. — Здесь скоро будет жарко, как в кузне Гоибниу! Зачем ты принес меня в такую жару?
— В кузне Гоибниу? Так вот кем ты был выкован?! Орну рассмеялся хриплым, металлическим смехом.
— Неужели ты думал, что есть другая сила, равная ему, способная создавать такие мечи, как я?
Я опешил, неожиданно для себя осознав, что ношу с собой Меч, выкованный Гоибниу Кузнецом, одна лишь мысль о котором вызывает во мне липкий страх. Сколько раз я делился с ним своей кровью. И этот Меч должен был спасти меня с острова. Вот уж поистине то, что может нести добро и зло.
— Как можем мы покинуть этот остров? — спросил я.
— Ты еще спрашиваешь, как?! — возмущенно завопил Меч. — Безумец, надо было сказать посланнику, что ты Свет! Вот как!
— Но ведь это была бы ложь!
— О, Великий Гоибниу, скажи мне, откуда в этом лживом существе, целый год выдававшем себя за бога, вдруг перед смертью возникла такая щепетильность?
— Не хочешь ли ты сказать, что не знаешь другого способа открыть проход, кроме как солгать посланцу?
— Нет, не хочу. Не хочу ничего говорить, когда так жарко, — обиженно проворчал Меч.
— Неужели ты не подскажешь мне путь спасения, неужели ты хочешь погибнуть здесь вместе со мной?
— Я не могу погибнуть, я — бессмертен! — надменно проговорил Меч.
— Ну что же, отлично. Ты, конечно, не погибнешь, а будешь вечно прозябать на дне океана в темноте и холоде. Ни тебе битв, ни тебе горячей крови, одни пучеглазые рыбы.
Но Меч не внял моему животрепещущему описанию его участи, видно, мне не хватало красноречия Гелионы. Я опустился подле него на горячую землю, пытаясь вспомнить все известные мне способы прохода по Великому Пути. Но, увы, вспомнил я лишь один такой способ, тот самый, которым пользовался при мне Гвидион. Он вкладывал Камень Власти в углубление в надалтарном камне. Может ли Орну заменить этот камень? Я выдернул Меч из земли и вошел в круг гигантских камней. Надалтарный камень был раскален так, что до него стало больно дотрагиваться. Углубление оказалось небольшим, размером с кулак. Я решил начать с рукояти и вложил ее в углубление. Черная Голова прищурила один глаз и скривила рот в злобном оскале. Я пригрозил ей:
— Давай, давай, развлекайся. На дне океана ты заржавеешь, и уже ни один воин не захочет до тебя дотрагиваться.
Черная Голова закрыла второй глаз и показала мне язык. Поскольку ничего больше не произошло, я коснулся углубления в надалтарном камне острием Меча. Потом положил Меч на алтарь. Но проход оставался закрытым.
К грохоту, доносившемуся со всех сторон, прибавилось подозрительное шипение. Оглянувшись вокруг, я увидел, как по одной из горных ложбин к Мглистым Камням приближается темный поток лавы с мерцающими багровыми трещинами.
— Уже не будет дна океана, Орну, сейчас ты расплавишься и потечешь вместе с лавой.
— И ты, и ты потечешь вместе с нами, — расхохоталась Черная Голова, — расплавленные косточки, расплавленная кровь.
— Ах ты, дрянь! — закричал я, и с силой воткнул Меч в каменный алтарь. Лезвие вошло в него, словно в масло. — Ты, бесчувственная железяка, я таскал тебя повсюду, я поил тебя собственной кровью, а ты не хочешь мне даже помочь, а только глумишься надо мной.
Черная Голова сморщила свое лицо и застонала:
— О, Гоибниу, за что ты послал мне этого бестолкового мальчишку? Бедненький Балор, уверен, ты рыдаешь от горя и разочарования, наблюдая за ним.
Взбешенный его бессмысленной речью, я завопил как безумный:
— О да! Гоибниу, не ты ли ковал эту бесполезную железяку? Так я приду к тебе и возьму плату за плохое оружие! А ты, Балор?! Верно, твоя работа, что я оказался здесь?! Ты еще наплачешься со мной, Балор! Я больше не твой, у тебя нет уже верного Зверя, готового выполнять твои повеления. Я — Гвидионово порождение!
В отчаянии я молился Гвидиону, даже не осознавая, что давно перестал отличать романтический вымысел от известной мне реальности. Я уже не помнил, что сам выдумал историю об изгнанном сыне бога, и беззаветно верил в это порождение моей больной фантазии. И я вопил в бушующее небо:
— Гвидион, отец мой, сжалься над своим сыном! Мало тебе было слез моих и стенаний? Мало я вытерпел? За что ты невзлюбил свое дитя?
И в грохоте бушующих стихий мне слышались рыдания Гвидиона, и я молил его:
— Бог мой, Гвидион, протяни ко мне свою руку!
И моя изменчивая память, та, что так часто обманывала меня, подсовывая мне вымышленные видения вместо реальных событий, рождала во мне горькие воспоминания. Отец, что отрекается от сына, и в позднем раскаяние льет слезы, и ищет его по свету. Сын, бредущий по чужбине, в гордом одиночестве, поклявшийся никогда не возвращаться в отчий дом.
Кругом летели клочья раскаленной земли, похожие на обрывки кровавой плоти, подсвеченной изнутри. На моем теле появлялись все новые ожоги, но я не обращал на них внимания, потому что в неясных тенях, рождаемых Камнями, мне чудилась ссутулившаяся фигура Мага, протягивающего мне руку.
— Гвидион, верни меня, открой путь к тебе, протяни мне руку из глубин своей Вселенной. Я пройду к тебе по тонкому мосту, сквозь пламя и смерть, как шел я и прежде к тебе, только к тебе, к тебе одному, отец. Посмотри сквозь разожженное тобой пламя, узри меня, потерянного сына, ищущего твоей защиты и спасения.
И в моем сознании промелькнуло смутное воспоминанье крыльев за спиной, огромных черных крыльев, странное чувство то ли полета, то ли падения. Не выбрать мне между Светом и Тьмой, не отыскать пути. Мой путь заклят словом, вымолвленным великим Магом. И на него лишь уповая, я, опустившись на колени перед Мечом, словно перед идолом, взмолился:
— О Гвидион! Мой бог! Я шел к тебе сквозь ночь, сквозь пламя, сквозь память. Ты, сотворивший меня, убивший меня и вновь возродивший к жизни, ты один можешь дать ответ, кого ты породил?
Вереница странных видений вновь захватила меня. Вот мне показалось, что земля разверзлась у меня под ногами, и я провалился в бездну. И бесчисленное количество мгновений, из которых слагались сотни лет, полз я, задыхаясь по дну океана. Там, на такой глубине, ничто не способно было выжить, и каждое мгновение я умирал жуткой, мучительной смертью, раздавленный толщей воды, но Зверь неизменно возвращал меня к ненавистной жизни, чтобы я вновь претерпел те же муки. И так продолжалось сотни лет, пока я не достиг наконец подножия неизвестного острова. Из последних сил я карабкался по его склону в надежде выбраться из воды, чтобы вдохнуть глоток воздуха и прекратить эту муку. Но это был страшный остров, остров моей погибели. Это был колдовской железный остров, от которого исходил дым и жар. На нем возвышалась гигантская кузня. Я, обессиленный, выполз из моря и рухнул без сознания на берегу, ноги мои так и остались в воде, а грудь и голова лежали на суше. Не знаю, сколько времени я провалялся таким образом, но меня вернул в сознание голос, от которого содрогнулись небеса, а Зверь во мне сжался от ужаса, скребя изнутри когтями мою плоть. Этот голос, похожий на гул кузнечного горна, произнес:
— Похоже, пока я сам не убью это порождение зла, никто не сможет с ним справиться. Что же, Гвидион, не будь на меня в обиде, но кроме меня некому нанести роковой удар. Только я, Гоибниу Кузнец, откованным мною мечом смогу убить эту тварь.
И волны взвыли, скорбя обо мне, и я вжался в железную почву, так и не решившись поднять глаза на бога. И роковой удар меча Гоибниу Кузнеца пронзил, расколов, мой позвоночник. И Зверь вместе со мной заревел от боли. И это была настоящая смерть, какой мне еще не приходилось видеть, холодная и неприглядная, и я растворился в небытии, в пене прибрежной волны. И только прибой жалобно стенал обо мне:
— Дилан! Дилан!
Да полно, справится ли Гоибниу Кузнец с той силой, которая выйдет из пучин океана на земную твердь спустя столетия? Я понял, почему Анарауд подсказал мне путь к спасению. Не моя судьба заботила его, он лишь защищал мир от того, во что превратит меня океан. И я сам бежал не от смерти, не от страшных мучений, которые ждали бы меня, останься я на разрушающемся острове, я бежал от того, кто уже не будет хранить в себе мое сознание. Я должен бежать с Антиллы, чтобы найти смерть, настоящую смерть, смерть-избавление.
И в тот же момент я очнулся от ужасного видения. Так узнал я свое имя и закричал:
— Я Дилан, сын Гвидиона, я порожденье Тьмы и Света! Боги Антиллы содрогнулись, услышав мое имя, и зароптали, поняв, что им не утянуть меня на морское дно. Голова на навершии Меча сморщилась и прошептала:
— Дилан, сын Гвидиона, Врата открыты!
Меч быстро вытягивался, словно по волшебству, и образовал идеально гладкий зеркальный мост. Он уходил куда-то ввысь, в небо, разорвав тучи, откуда хлынули на землю лучи заходящего солнца. Марево огня смешалось на металлической поверхности клинка с закатом, окрасив одну из его граней в кроваво-оранжевый цвет. Я ступил на зеркальный мост. Его поверхность была скользкой, но я все же удерживал равновесие, медленно ступая по нему. И с каждым шагом я все дальше удалялся от острова, поднимаясь все выше и выше.
Подо мной зияла бездна, там, внизу, во Тьме, полыхал остров, его куски с грохотом отваливались и с шипением уходили под воду. Я видел, как гибнут люди, маленькие черные человечки, сотнями падающие вслед отломившимся скалам. Я видел, как голодный океан с жадностью пожирал остатки суши, как его волна догоняла тех, кто пытался спастись на крохотных суденышках. Но одно из них, то, на котором было благословение богов, сумело избежать яростной стихии и плыло теперь на восток. И люди на нем, еще не пришедшие в себя от пережитого ужаса, подавленные невероятным количеством смертей, произошедших на их глазах, рыдали и молились богам. И король правил тем кораблем. И на лицо короля Миля навсегда легла тень печали. Прошедший сквозь бушующее море и пожирающее пламя, он стал суровым королем-воином, решившим во что бы то ни стало найти своим людям землю, надежный зеленый остров, боги которого никогда бы не захотели избавиться от них.
Почувствовав головокружение и едва не потеряв равновесие, я перестал смотреть вниз. Теперь я видел лишь поверхность моста, гладкую, холодную, отливающую серебром. Я видел собственное отражение в ней — темный силуэт на ослепительно белой грани. Я по-прежнему медленно переступал по скользкой поверхности моста. Я шел вперед, боясь увидеть то, что ждет меня в конце пути. Оставляя позади Мрак и Тьму, я шел навстречу Свету и боялся ослепнуть.

ЭПИЛОГ
Липкую глухую тишину межреальности разорвал в клочья пронзительный крик — крик, полный неисчерпаемой тоски холодной мертвой души по полной радости жизни. Не оставляя иного следа, кроме магического вихря, по Перепутью пронеслась кавалькада всадников Дикой Охоты. Витязи с белыми лицами и холодными очами, витязи без имен — ни проститься, ни простить, ни найти прощения. Хлопают на ветру плащи, сотканные из тумана, мелькают вереницы вечных снов. Замирают на губах безмолвные крики, полные ярости и неиспитого отчаяния — крики воинов, отвергнутых иными силами, кроме Дикой Охоты. Среди них нет трусов и предателей, среди них нет слабых и побежденных, таких Всадник не взял бы под свое покровительство. Вслед за Предводителем Дикой Охоты мчатся те, кто провел свою жизнь в битвах, сражаясь не на той стороне, кто видел тени мертвых вместо живых людей, кто отвечал на иной Зов, чем призыв человеческого сердца, кто слышал вкрадчиво тихий шепот духов Иного Мира.
Они следуют за Предводителем, единственным, в ком видят теперь смысл своего существования, не жизни, ибо жизни у них больше нет, а только странного полусна-полубытия. Безрадостная погоня, вечная жажда, и неспособно ее утолить даже вино, подаваемое в темных залах Замка Охотника — вино, дороже которого нет в мире, ибо плещется в тех кубках горячая человеческая кровь. Но и она не способна опьянить их.
Дикая Охота, воя, визжа, лая, мчалась вперед. Внезапно Всадник остановил бешеную скачку, кони замерли как вкопанные, тяжело храпя, собаки настороженно принюхивались, охотники выжидательно посматривали на своего Предводителя. Всадник вглядывался в темную даль, исчезающую в сумраке межреальности, высылая вперед свое сознание, осторожно проверял пути. Нет, он не боялся, Дикая Охота не боится никого и ничего. Ее Предводитель сам решает, куда следовать, с кем сражаться, и ни перед кем не держит ответа. Ни перед кем, кроме себя самого. И сейчас, прежде чем принять решение, от которого ему уже не отступить, он пытался определить, что за странные создания прошли теми же путями, которыми следует теперь он сам. Но Перепутье не хранит ничьих следов.
Всадник почувствовал легкое дуновение ветра. Тому, кто ходит древними путями, это могло бы показаться странным. Но Всадник узнал этот ветер, удовлетворенно вздохнул. Он не один принял такое решение, Ветер, его брат, следует той же тропой.
— На чьей ты стороне, Князь Севера? — выкрикнул Всадник.
Ветер беззвучно пронесся мимо, растрепал гривы коней, вздыбил полы плащей, умчался далеко вперед, поднялся ввысь и оттуда с воем и хохотом обрушился на Охотников. Белый конь Всадника даже не двинулся, лишь тряс головой и храпел, когда ветер вздымал вокруг него вихри воздуха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58