Это, безусловно, было военным походом.
— Выходим им навстречу, — сказал я Креоку.
— Навстречу, — согласился Креок и оскалился в волчьей ухмылке.
Выход назначили на ближайшее утро. Я распустил волков. Сборами должен был распорядиться Креок. В ночь перед походом все должны отдыхать. Я велел волкам отоспаться и плотно перекусить, перед тем как собраться на поляне перед моей пещерой. Трудно сказать, кто волновался больше: я ли, прошедший сквозь пламя нескольких битв, или мои волки, идущие в первое настоящее сражение. Их волнение было и понятно, и простительно. Любой новичок волнуется перед первой битвой. Меня же понять было труднее. Это не было трусостью, а скорее отчаянной неуверенностью в собственных способностях.
Я пошел к реке, к Великой Реке, как звали ее даки. В каждой местности была река, носившая такое же название и посвященная Великой Богине. Была такая река и на Медовом Острове, и не одна.
Река величественно и неторопливо несла свои воды, отражая небо, облака и птиц, парящих над ней. Ей, реке, не было дела до наших проблем. Она была слишком значительна, слишком грандиозна, чтобы интересоваться жителями своих берегов. Я простоял над обрывом до глубокой ночи, так и не оторвав взгляда от серебристой глади реки. Теперь в ней отражалась луна. Мое уединение нарушил вождь даков.
Он бесшумно подошел и встал рядом со мной, уставился на луну, тяжело вздохнул. Я понял, что он нуждается в поддержке, в той силе, которая должна быть у вождя, но которой, увы, не было даже у меня. Он пришел сейчас и один, потому что не мог показывать свою слабость перед подчиненными ему воинами. Так же должен поступать и я. А потому я долго и вдохновенно говорил ему о том, как много значит для нас эта битва, как счастливы будут даки, когда перестанут бояться Звероловов, каким великим воином вырастет Волчонок, если отец его покажет ему пример в этом сражении. Креок внимал мне, и, по мере того как глаза его загорались вдохновением, я все меньше верил в собственные слова. Потом я отправил вождя спать, а сам вернулся в свою пещеру.
В отчаянии и страхе я мерил шагами пещеру, пытаясь придумать какой-нибудь план, кроме того, что у меня уже был: с громким воем напасть на отряд Звероловов и как-нибудь их всех перебить. План, конечно, был хорош уже тем, что он вообще имелся. Но все же я понимал, что он не предусматривает неожиданных ситуаций. Что делать, если Звероловы начнут нас теснить или, наоборот, отступят и закроются в своей крепости? Или случится что-нибудь еще, что обычно происходит во время захватов и битв, что-нибудь такое, о чем я даже не подозреваю теперь, поскольку никогда прежде не интересовался общим ходом событий во время боя, а после сражений, вместо того чтобы вслушиваться в разговоры Бренна с остальными вождями, предпочитал развлекаться.
Не моя вина, что я всего лишь рядовой воин, не созданный для управления войском. Я привык, не задумываясь, выполнять распоряжения вождя, предоставляя ему право рассуждать, строить планы атак и разрабатывать тактику сражения. Мое дело было убивать врагов в том месте и в то время, когда прикажет мне Бренн. В минуты боя я не видел и не знал, что происходит вокруг меня, как идет сражение в целом. Это задача вождя. Мое же назначение — рубиться. Что мне делать теперь, когда десятки пар глаз взирают на меня с надеждой и доверием, которое я в силу своего низкого происхождения и отсутствия опыта ведения битв могу не оправдать?
Когда ходьба от стены до стены наконец утомила меня, я сел и достал Меч.
— Ты! — сказал я ему обиженно, поскольку он не переживал и ему неведом был страх перед предстоящей битвой.
Но поскольку ничего к обиженному «ты!» я добавить не смог, то не стал продолжать обвинительную речь, а, вздохнув, пожаловался:
— Я растерян и подавлен, я не знаю, что мне делать. А ты молчишь, упиваясь собственным могуществом, вместо того чтобы помочь мне!
Голова на навершии Меча раскрыла один глаз, внимательно посмотрела на меня.
— Поставь себе цель, великий воин, и я приведу тебя к ней! — отозвался Меч. — Хочешь быть королем? Властвовать над народами? Хочешь завоевывать новые страны? Или, может быть, ты хочешь быть воспетым в героических песнях бардов? Выбирай сам! Я лишь средство достижения цели. Меч не может решать за тебя, что тебе делать и как действовать. Я лишь твой друг, твой защитник и помощник. Ты должен быть настоящим храбрецом, как Бренн, и я знаю, что ты таков. Какое великолепное пиршество ты устроил мне в римских землях! Разве я подвел тебя тогда? Разве я не защищал тебя, несмотря на неравенство сил, несмотря на безумие самой идеи сражаться одному против целой армии?!
— Я был тогда одержим. Нечего вспоминать об этом, теперь все иначе.
— О, ты был тогда одержим — одержим боевым безумием и жаждой мести! Что же теперь мешает тебе быть отважным, проникнуться той одержимостью, которая пылает в сердцах героев? Почему ты не убиваешь все время, как другие? Сначала ты запихиваешь меня под тюфяк. Какой позор! Ни крови, ни битв, только пыль, темнота и твой пьяный храп. Потом ты изнуряешь меня бесконечными тренировками, так ни разу и не пролив ни капли крови своих бестолковых учеников. И ты еще ждешь от меня советов! Откуда им взяться? Я не только не могу давать советы, скоро я разучусь убивать и буду годен лишь на то, чтобы рубить дрова.
— Не льсти себе, дрова удобнее рубить топором, чем тобой. Если ты не можешь ни подбодрить меня, ни дать дельный совет, то молчи и жди своего часа.
Больше Меч не сказал ни слова, и я подозреваю, что он обиделся, если, конечно, способен на это. Он сильно преувеличил мое бездействие, я убил нескольких Звероловов и постоянно непреднамеренно ранил волков во время тренировок. Кровь была, но, видимо, ему все казалось мало после бойни в Риме. Как ни странно, слова Меча действительно подбодрили меня и придали мне той решимости, которой так не хватало. Как всегда, упоминание о Бренне помогло мне сосредоточиться.
«Перед тобой, — сказал я себе, — не такой противник, с каким сражался Бренн. Это не коварные римляне или укрывшиеся за неприступными стенами антилльцы, это не многочисленные аллоброги или отчаянные племена селгов. Это просто отсталые дикари, даже их хваленое железное оружие сделано куда хуже, чем то, что было у поэннинских витязей. Они не так смелы, если вспомнить, как один из них пытался удрать, когда я убил его товарища. И, главное, они не готовы к нападению со стороны даков. Мне не придется вести сложные сражения, брать в осады крепости или разрабатывать хитроумные планы преодоления магических преград. О какой тактике здесь может идти речь? Нападем ночью, окружим со всех сторон и перережем гадов. Это все, на что я способен. А что еще можно ждать от волка? Людская хитрость и изворотливость мне недоступны. А Звероловы ничего другого и не заслуживают. В конце концов, я принес и так уже достаточно человеческого оружия в нашу волчью стаю. Итак, мне остается лишь вообразить себя Бренном и вести свое племя в бой против врагов, как делал это величайший вождь Медового Острова».
Мои размышления были прерваны шорохом у входа в пещеру. Волки собирались, я вышел к ним. Солнца еще не было видно, но на темном ночном небе у горизонта уже появились розовые подпалины рассвета. Пришла пора выступать. Я проверил оружие своих воинов и по примеру Бренна произнес им речь. Конечно, она была не такая длинная и цветистая, как речь моего вождя, но все же мне удалось вдохновить волков, и я этим гордился.
Потом, когда все расселись и пропели походную песнь, я принялся раскрашивать себя белоземляной краской. Подошел Волчонок, сев на корточки напротив меня, он с интересом наблюдал за моим занятием. Я молчал, гадая, сколько он выдержит, как долго сможет бороться с любопытством. Выдержал он всего несколько мгновений.
— Что ты такое делаешь? — поинтересовался он.
— Ты что же, никогда не видел раскрашенных воинов? Мы всегда делаем так перед боем. Это создает нам магическую защиту и устрашает врага,
По правде сказать, я лично никогда еще не раскрашивал себя, всегда больше полагаясь на собственное умение биться, чем на высшие силы, способные защитить меня. Но многие мои товарищи по оружию раскрашивали себя синей краской из остролистой вайды. Делал это и Бренн, а сейчас мне необходимо было походить на него, я должен был чувствовать себя сильным, как он, отважным и смелым, как мой вождь.
— Я никогда не видел раскрашенных воинов, Залмоксис, я никогда не видел боя. Я тоже хочу устрашать врага, научи меня это делать.
Учить было уже некогда, поэтому я усадил Волчонка перед собой и сам нанес ему несколько полос на лицо и плечи, прошептав заклинание против смерти. Не очень-то я верил в него, помня, что Бренн перед своей последней битвой тоже был раскрашен и защищен, однако это не спасло его от гибели. Когда раскраска была завершена. Волчонок жалобно попросил:
— Защити так и мою сестру, Залмоксис, она тоже впервые идет в бой.
В этой фразе «тоже впервые идет в бой» я услышал тщательно скрываемый страх, страх, который владел, наверное, всеми нами. Прошлые стычки со Звероловами в расчет не шли. Для волков это был первый настоящий бой с железом в руках, я же впервые сам вел воинов. Мы все боялись, мы все тщательно скрывали это. Краска помогала скрывать наш страх. Я раскрасил всех желающих.
Оборотни прикрепили мечи к спинам, как делал это я, и мы обратились в зверей. В волчьем обличье мы сможем двигаться очень быстро и застанем Звероловов в самом начале пути, когда они еще не готовы к нападению. Мы выступили. Серая стая, словно тень, безмолвно и быстро двигалась по лесу в сторону цитадели Звероловов.
Через сутки мы сделали короткий привал, поспали и подкрепились. К следующей ночи мы достигли своей цели. Впереди, еще невидимые нами, но уже вычисленные разведчиками, были Звероловы. Они двигались открыто, не прячась, издавая такой шум, что дикие звери их слышали за много миль и разбегались кто куда. Люди не умеют скрытно ходить по лесу, они разговаривают, сопят, гремят оружием. Обозначая их путь, шуршат листья, трещат ветки.
Я решил напасть, когда Звероловы остановятся на ночевку. Время клонилось к закату, мы ждали сообщения от разведчиков. Оно скоро пришло. Звероловы расположились неподалеку на поляне, окруженной лесом. Удобное место для нападения. Я разделил отряд на две группы. Ведомые Креоком волки ушли в глубь леса, чтобы обойти поляну и выйти с другой стороны. Мы были совсем близко от поляны, но люди не чувствовали нашего присутствия. Волки умеют скрываться в деревьях так, что человек мог пройти в локте от них, едва не задев, но так и не заметить хищника.
Какое-то неуловимое чувство сомнения, словно паутинка по лицу, проскользнуло сквозь меня. Я всматривался в бледные лица моих волков, но ни в одном из них не видел страха. Обреченность, решимость, покорность судьбе и смерти! Но ни трусости, ни сомнений. Волки стояли вокруг меня, спокойные, сдержанные, почти равнодушные, Я научил их не демонстрировать свои эмоции. Белая Волчица стояла рядом, почти касаясь меня плечом. Я чувствовал тепло ее тела, слышал, как яростно стучит ее сердце, разгоняя кровь. Она закусила губу, лицо сосредоточенное и такое же бледное, как у других. Я обнял ее, на мгновение с силой прижал к себе, но тут же ослабил объятия. Она не отстранилась, подняла на меня строгий и ясный взгляд своих серо-голубых глаз.
Между нами втиснулся Волчонок, он отпихнул сестру и начал что-то быстро шептать мне. Он единственный не поддался общему состоянию строгой решимости. Он трепетал от волнения и гордости, глаза его горели восторгом. Я потрепал его по светлым нечесаным космам, взглянул поверх его головы на Белую Волчицу. Но она больше не смотрела в мою сторону, встала рядом со своим дядей, полная решимости.
Мы ждали, когда последние сполохи заката погаснут и появится луна. Вот Бледная Госпожа выкатилась на небосклон и подсветила серые облака. Мы смотрели сквозь голые ветви деревьев с редкими, еще не опавшими листьями, на полную луну, призрачную и холодную. Оплачешь ли ты нас, Бледная Госпожа, или будешь, как прежде, надменно взирать с высоты на мир, в котором нас уже, возможно, не будет?
Эти тревожные мгновения пронизали нас своей невыразимой тоской. Я молча молился, наверное, впервые в жизни, призывая на помощь Великую Богиню и всех других известных мне богов. «О, Залмоксис, волчий бог, — умолял я, — прости мне мое самозванство, не оставь свой народ, дай мне силы и уверенность вести их».
В следующее мгновение я понял: все не так. Какое-то смутное ощущение неудовлетворенности давно уже преследовало меня, но я гнал его прочь, не в силах осмыслить его, связывая это со своим страхом. Но теперь я внезапно понял, что происходит. Мои волки не верят в меня! Они не боятся сражения, потому что не боятся смерти. Они идут в бой, чтобы отомстить и умереть. Месть, а не вера в победу движет ими. Они не охвачены тем огнем веры, той безумной яростью, какими всегда были одержимы воины Бренна. Но разве можно сравнить битвы прошлого с тем, что происходит сейчас? Бренн был героем, прославившимся в десятках, если не сотнях, сражений. В него верили, как в бога войны. Я уже не говорю о его второй личине, о Звере, бессмертном и кровожадном чудовище, которое гнало Бренна в бой, в кровь, в смерть, вело и спасало, и приводило к победе. Немногие знали о сущности этой личины, и большинство воинов полагало, что он просто оборотень. Но сила Зверя в сотни раз превосходит способности оборотня. Волколак — порождение этого мира, сын земли. Зверь, или, как его называли, Туата де Дананн, Древний Враг, был порождением Нижнего Мира, демоном, духом, управляемым Фоморами. Он нес в себе такое пламя ярости, что зажигал всех вокруг. Он был огнем и душой нашего войска. Люди шли за ним не раздумывая, не сомневаясь, отдав ему душу и волю. А еще позади войска всегда стоял Гвидион. Маг редко принимал участие в битве, но силу его чувствовали все, и все знали, человек с холодным лицом, скрестивший руки на груди, смотрящий вслед войску так, будто и не видит его вовсе, их не покинет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58