А теперь, пожалуйста, выполняйте мой приказ. У нас есть всего несколько минут, чтобы изменить курс. После этого я все всем объясню.
Нуалан вышел. Папа остался сидеть, глядя в стену перед собой. Ощущение беспомощности из-за искалеченных ног охватило его. Прошло несколько минут. Затем правое крыло самолета медленно опустилось, и они начали поворачивать. Снаружи сквозь разрыв в тучах на мгновение показалась луна. Белый свет лег на толстый облачный слой.
Глава 75
Каир, 20.18
Самолет Папы приземлился с опозданием. Тихий и пустынный аэропорт вообще не походил на аэропорт. Посадочные дорожки были в глубоком снегу, за исключением одной, специально очищенной для Папы. Тело Перси Хэвиленда, таинственным образом оказавшееся у ангара, уже давно было отвезено в городской морг. Никто не знал толком, что с ним делать. Самолет британских ВВС улетел без препятствий.
Все самолеты египетских авиалиний стояли на земле — либо в ангарах, либо отогнанные в дальний угол поля. На аэродроме остались только военные машины зеленого цвета — в основном истребители и боевые вертолеты. По периметру аэродрома выстроились в ряд танки «235 M1AZ», нацелив пушки на что-то, что скрывалось за забором с высоким напряжением.
Самолет подрулил к Шестым воротам и остановился. Когда двигатели смолкли, наступила глубокая тишина. Самолет окружили джипы «мухтасибина», застыв в ожидании, как шакалы около раненого льва. Здесь же стояли люди с винтовками. Яркие прожектора освещали самолет и небольшой участок поля вокруг него.
К самолету подкатил подъемник. Через несколько секунд боковая дверь открылась. На мгновение в проем выглянул стюард, затем нырнул обратно. Вслед за ним в двери появился одетый в белое Папа, сидевший в свой каталке. Отец Нуалан вкатил его на площадку подъемника. Кто-то включил его, и они медленно опустились на землю. Священник стоял, положив руку на спинку коляски, Папа держался со всем возможным достоинством, сложив руки на коленях, с безучастным выражением на лице.
Подъемник остановился. Мухтасиб отодвинул ограждение, и Нуалан вывез каталку на бетон. Через несколько секунд им навстречу вышел высокий человек в безукоризненно сидевшей на нем одежде. Они остановились лицом к нему.
— Добро пожаловать в Египет, Ваше Святейшество, — сказал незнакомец на безупречном английском. В его голосе не слышалось и намека на иронию. Папа с первого взгляда понял, что он не египтянин.
— Вы неудачно подбираете слова, — ответил он. — Я прибыл сюда под давлением, как заложник, а не как гость. Пожалуйста, не делайте вид, что считаете меня гостем. Я отдаю себя в ваши руки. Я ваш пленник. Поэтому я настаиваю, чтобы вы вели себя со мной соответственно.
Голландец нахмурился и смущенно отвел взгляд. Он волновался и с трудом мог скрыть это. Проснувшийся в его душе мальчик-католик, впервые причастившийся, будущий священник, почувствовал страх и благоговение, несмотря на то что новая вера давно овладела им, обрезанным бородачом, молящимся по-арабски и постоянно совершающим омовения. Он почти забыл свои долгие бдения перед другим алтарем, ночи, проведенные на коленях давным-давно перед иными святынями.
— Следуйте за мной, — приказал он, безжалостно подавив ребенка в своей душе.
— Я никуда не пойду без гарантий, — заявил Папа.
— Вы не в таком положении.
— Во-первых, моему секретариату и команде самолета должно быть позволено покинуть Египет, как только самолет будет заправлен и готов к вылету.
— Я не могу...
— Во-вторых, о моем прибытии в Египет сегодня же вечером должны быть оповещены мировые средства массовой информации. Вы можете сказать, если желаете, что я прибыл сюда по собственной воле и что волен в любой момент покинуть страну.
— Это не подлежит обсуждению. Вам же сказано...
— В-третьих, все иностранцы-христиане, находящиеся на египетской земле, должны быть немедленно освобождены и отправлены домой. Конкретные детали процедуры я оставляю на ваше усмотрение. Но им не должно быть причинено никакого вреда.
— Это приемлемо. Однако в стране есть копты с двойным гражданством — главным образом американским. Я сожалею, но они...
— Им тоже должно быть позволено уехать. Таковы мои условия. Позже я могу к ним что-нибудь добавить. Я дам вам знать.
— Мне кажется, вы не понимаете. — Голландец наливался яростью. Он должен показать понтифику, какой властью обладает. — Вы не в том положении, чтобы выдвигать условия. Полученное вами послание было весьма недвусмысленным. Если вы не доберетесь до указанного места к полуночи, первые копты начнут умирать. Даю вам слово. Мои подчиненные уже получили приказы.
Папа заметно напрягся. Нуалан, знавший его много лет, мог только догадываться, что творится в его душе. Что-то тревожило Святого Отца — что-то не имеющее отношения к ситуации и поселившееся в его мыслях задолго до того, как они покинули Ватикан. Казалось, что Папа напуган и в то же время сильно разгневан.
— Когда я встречусь с президентом эль-Куртуби?
— Он будет ждать в месте назначения. Должен вам сказать, что он ждет вашей встречи с живейшим интересом.
* * *
Они объехали город с севера, направляясь на запад. В большом черном автомобиле впереди сидел Голландец, на заднем сиденье Папа и отец Нуалан. Перед ними, на откидных сиденьях, — Майкл и Айше в наручниках. Сидевший сбоку вооруженный мухтасиб внимательно наблюдал за ними. Папа сидел с левой стороны машины, глядя в темноту, на фонари вдоль дороги, на город, протянувшийся на юг — Вавилонскую Блудницу, Вавилон — великий город, Содом и Египет, город башен, город чудовищ, богохульств, пороков, Каир Торжествующий. Он не понимал, почему небо такое светлое и почему над горизонтом поднимается красное зарево. Солнце давно село, и зарево было на юге, а не на западе.
— Что это за свет? Вон там, в небе.
Голландец даже не повернул головы. Он и так знал ответ.
— Каир горит, — сказал он ровным голосом, без эмоций, как будто был старым и уставшим гидом.
Папа снова взглянул в окно. На этот раз он увидел, что зарево было от поднимающейся к низким тучам стены огня, пылавшего не слишком далеко. Если бы сейчас был день, он бы видел пелену черного дыма, окутавшую горизонт. Казалось, что огонь растянулся на многие мили.
— Каир? Весь город? Разве это может быть?
— Пожар начался несколько часов назад. Его начал проповедник в мечети Сайида-Зейнаб. Он сказал, что этот город проклят, как Города Равнины. Аллах поставил на нем Свою печать, и он не поднимет Своей руки, пока верующие не сожгут город. Только так можно выжечь чуму — из Каира, из Египта, из наших душ.
— И ничего не было сделано? — спросил Майкл.
Голландец пожал плечами:
— Сделано? А что тут можно сделать? Да и зачем что-то делать? Такова воля Аллаха. Что нам остается?
— Но здесь живут миллионы людей, — запротестовал Папа. — Число жертв будет огромно. Правительство должно что-то сделать. Вы должны спасти всех, кого возможно.
Голландец повернулся и посмотрел на своего узника. Теперь их отношения стали ясными. Вся двусмысленность исчезла.
— Что вы нам предлагаете делать, Святой Отец?
Толпы с факелами мечутся от одного квартала к другому, поджигая дома, глядя, как пламя выжигает чуму, наблюдая Божественное очищение в действии. Кто знает? Возможно, они правы. Все зараженные и больные погибнут. Эпидемия кончится.
— А потом? Что будет с теми, кто уцелеет без воды, пищи, в антисанитарных условиях? Не вспыхнет ли новая эпидемия с еще большей силой?
— Уцелевших будет очень мало, — заявил Голландец.
Айше подалась вперед,
— Вы сами подожгли город, не так ли? — сказала она. — Вы же хотели, чтобы это произошло.
Голландец взглянул в окно.
— Такова воля Аллаха, — проговорил он.
Воля Аллаха пылала на горизонте, и ее огонь был достаточно ярким, чтобы его были видно из космоса, если бы там было кому смотреть.
Глава 76
Каир растворился в темноте. С северной стороны в небе над городом висело зарево. Даже на расстоянии нескольких миль огонь был виден над горизонтом. Майкл думал: не весь ли Египет превратился в ожерелье пылающих городов и деревень? На них еще долго, как черный снег, падал горячий пепел, плавая в лучах фар. Ровное заснеженное пространство почернело на многие мили.
Но вскоре и небо и земля очистились, как будто пепел унесло порывом ветра. Кристально чистый, залитый холодным лунным светом и усеянный звездами, небосвод простирался над ними. Со всех сторон мир покрывала белая пелена.
Вокруг машины простиралась холодная пустынная тьма. Лишь ярко блестели звезды. Снегопад прекратился, и теперь на обширных белых пространствах лежал бледный лунный свет.
Папа сгорбился на сиденье, борясь с навалившейся тоской и беспокойством. Он не боялся за себя: в Белфасте он бывал и в худших переделках. И он не чувствовал особого беспокойства за коптов, чьи жизни висели на волоске. То, что он испытывал сейчас, было почти мистическим ужасом, что его Бог мертв, что Зверь победил его, что Враг близок к победе и что с сегодняшнего дня весь мир изменится. И он искренне чувствовал личную вину за это поражение. Он не обратил внимания на предупреждения Пола Ханта, он слишком верил в свою неуязвимость, защищенность святостью своего престола. Он возгордился. И теперь все заканчивалось в этом пустынном и мрачном месте, во тьме, где не было Бога.
Снаружи не доносилось ни звука, кроме шума, с каким колеса тяжелой военной машины месили снег. После Каира никто не сказал ни слова. Голландец сидел неподвижно, как статуя, устремив взгляд вперед. Отец Нуалан молился. С самого начала пути он беззвучно читал молитвы. Он продолжал верить.
Они поднимались на невысокие увалы и ныряли в глубокие лощины. Затем машина снова начинала подъем, бросая в небо лучи фар.
Внезапно звук снаружи изменился, как будто колеса зашуршали по песку и гравию. Они съехали с шоссе, связывающего Каир с оазисом, и покатили по бездорожью. Машину с пассажирами безжалостно трясло и швыряло на ухабах и камнях. Папа сжал зубы, стараясь не упасть с сиденья.
В каком-то месте они оказались у входа в глубокую теснину, стены которой поднимались далеко в высоту. Голландец повернулся к пассажирам:
— Дальше на машине проехать невозможно. Но есть другой транспорт.
Водитель три раза мигнул фарами. Через несколько секунд во тьме сверкнула ответная вспышка. Прошло несколько минут, затем в лучах фар появился смутный силуэт, к которому вскоре присоединились другие. Пришельцы были одеты в плотные зимние джалабийи, с капюшонами, натянутыми на головы и скрывавшими их лица в тени. Каждый из них ехал на муле и вел другого на поводу.
Отец Нуалан подался вперед.
— Ради Бога, — сказал он, — вы же, конечно, не собираетесь сажать Святого Отца на мула. Он инвалид, он не может...
Папа мягко положил ладонь на руку своего секретаря и покачал головой. Но Голландец уже повернулся и взглянул на священника. В тусклом отраженном свете лица его почти не было видно. Его голос был тихим, еле слышным.
— Отец, — сказал он, — позвольте мне напомнить вам, в каком положении вы находитесь. Здесь не Ватикан и не христианская страна. Вам до сих пор разрешалось сопровождать этого человека только потому, что он, как вы только что заметили, инвалид и нуждается в помощнике. Но в дальнейшем в вашем присутствии нет необходимости. Эти люди отвезут вас в Каир. Вы можете ждать своего хозяина в аэропорту.
— Это абсурд! Вы не можете везти его дальше одного. Ядолжен находиться при нем.
Голландец почти не повысил голоса:
— Я же сказал вам, что ваше присутствие больше не требуется. При необходимости я застрелю вас. Мне все равно. Вы все поняли?
Папа протянул руку и положил ее на плечо Нуалана:
— Патрик, возвращайтесь с ними. Со мной все будет в порядке. Если вы хотите помочь мне, молитесь за меня. И постарайтесь выбраться отсюда невредимыми. Когда придет время, вы расскажете обо всем, что здесь случилось.
Священник хотел было протестовать, но Папа крепко сжал его руку.
Погонщиков мулов было четверо. Один из них открыл седельную сумку, висевшую на спине его мула, и достал четыре тяжелые джалабийи. Голландец взял одну из них, а остальные передал пленникам. Когда дверь отворилась, в машину ворвался колючий мороз. Нуалан помог Папе надеть джалабийю через голову.
— Может быть, вы заставите его, чтобы он позволил мне сопровождать вас? — прошептал он.
Папа покачал головой:
— Не стоит, Патрик. Он скорее убьет вас. Лучше возвращайтесь. Передайте остальным, что я цел и невредим.
Они поспешно обнялись, и Нуалан прошептал Папе на ухо:
— Отец, вы догадались, кто другой узник? Мужчина?
— Нет.
— Это Майкл Хант. Брат Пола. Возможно, ему удастся вытащить вас отсюда.
— Я не хочу насилия.
— Возможно, у вас не будет выбора, когда настанет время.
В этот момент Голландец отворил дверцу и приказал Папе выходить. Майкл и Айше последовали за ним. Мухтасиб достал из кармана ключ и снял с них наручники. Погонщики мулов помогли пересадить понтифика из машины на самого большого белого мула, покрытого вышитой попоной, приготовленной специально для Папы. Мужчины обращались с Папой осторожно, они заботливо подняли его и помогли ему устроиться на спине терпеливого животного. Майклу и Айше только велели садиться.
За исключением короткого разговора шепотом между Голландцем и одним из погонщиков, никто не сказал ни слова. Маленький караван двинулся ровным шагом по теснине. Слышался только цокот копыт по камням.
Казалось, что теснина тянется бесконечно, извиваясь и уходя все глубже в самое сердце пустыни. Они находились уже много ниже уровня моря, и с каждой милей стены огромного каньона поднимались еще выше, заслоняя крошечные точки звезд.
Слабый свет, сумевший просочиться в ущелье с неба, блестел и дрожал на инее, который серебристым слоем лежал на земле. Мороз крепчал. Это был неземной холод, холод галактик. Несмотря на тяжелые джалабийи, они сильно замерзли и дрожали. Папа понимал, что, если они вскоре не придут на место, он может умереть от истощения. Он двигался в нескольких шагах за Голландцем, который внимательно следил за его сгорбленной фигурой с капюшоном на голове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54