Прошедшей ночью его тревожили непрестанные зарницы, в зловещем небе мелькали стремительные, тревожные вспышки. Он лежал в ложбине между гребнями плотного влажного песка, ожидая, когда пройдет ночь. Где-то внизу его ждал оазис Бахария и последний этап путешествия. За деревней Эль-Джадила была ясно видна дорога на Каир. Он очень устал.
Теперь, когда он почти добрался до цели и нашел время для размышлений, он начал сомневаться, что был прав, приехав сюда. Столько факторов не поддается учету. Нет ничего до конца ясного. Временами ему казалось, что рассудок его раскололся и он проведет остаток жизни, пытаясь собрать его.
Линде и детям предстоит пройти через ад, но он знал это, когда решил уехать. Интересно, что ей сейчас говорят? Может быть, что он — предатель? Что он сбежал, поправ их доверие? Попытаются ли ее сломить, заставить почувствовать себя опозоренной, женой человека, забывшего свой долг? Конечно, она скажет, куда им идти, скажет им в лицо, что они безмозглые идиоты, сами не знающие, о чем говорят. Он буквально слышал, как она произносит эти слова со своей йоркширской прямотой. Да, все они — безмозглые идиоты.
Но знал он и то, что у них есть свои методы воздействия: кислые улыбки, едкие намеки, артистично поднятые брови — дубинки для уязвимого и подверженного сомнениям человека, каким она будет, несмотря ни на что. Уязвимой, несчастной, испуганной, одинокой.
А может быть, они будут умолять успокоить их, объяснить им причины его отъезда.
Такой «производственный» риск не был необычен в его работе так же, как сломанные кости у каскадеров. Сочинит ли она для них сказку о жизни без любви? Или же пошлет их подальше?
Но не Линда беспокоила его больше всего. Когда от нее возьмут, что им нужно, или скажут ей то, что должны сказать, ее оставят в покое. До его возвращения ей не будет ничего угрожать. Как и все жены служащих Воксхолла, она умела ждать. Ждать, быть терпеливой, прятать свои страхи. Поразмыслив, он решил, что было бы даже лучше, если бы ей сказали, что он погиб. Пропал.
Между тем нужно было подумать и о других вещах.
Например, чем сейчас занимается начальство. Конечно, не в данную минуту: в Англии еще ночь, два часа до рассвета. Хэвиленд сейчас спит. Но что ему снится? Рыцарское звание, полученное с большим опозданием? Его новая любовница, как говорят, неприлично юная и требовательная? Или собрание блестящих и неподкупных рыцарей разведки в розовом мире его мечты — посткоммунистическом содружестве спецслужб?
Холли знал, как старый мошенник представляет себе все это. Он давно был знаком с Хэвилендом, и тот посвятил его в свои фантазии. В мечтах генерального директора в стерильной комнате, где ветерок из кондиционеров колышет белые занавески, на тронах вокруг волшебного стола будут сидеть американцы — с одной стороны, русские — с другой и в самом центре — Перси Хэвиленд, милостиво улыбающийся.
Где-то в этих фантазиях отводилось место эль-Куртуби и его людям. Возможно, впрочем, что это вульгарная паранойя старого специалиста по Ближнему Востоку, который пропитался подозрениями о заговорах.
Но только... Только что-то на самом деле не так. Что-то слишком отличающееся от фантазий. Перед отъездом он все же сумел свистнуть, пусть даже тихо. Он поговорил с приятелем из МИ-5, человеком по имени Кроуфорд, которому он доверял. Кроуфорд имел доступ к нескольким людям в Уайтхолле, мог даже добраться до премьер-министра, если достаточно далеко вытянет шею. Но даже Кроуфорд был уязвим. Один неверный шаг — и он будет работать в третьеразрядной охраной компании в Хаддерсфилде, среди татуированных, разжиревших мужиков. Холли не питал иллюзий насчет его шансов.
У Перси Хэвиленда слишком много преимуществ, он связал свою судьбу с судьбой слишком многих людей. Он стоит у дверей своего маленького кафе, зазывая прохожих. А наверху он содержит бордель, столы для покера, притон наркодельцов. Если ты себе не враг, то будешь держать рот на замке. Иначе тебе рот закроют его ребята. Навсегда.
И Холли решил, что единственным выходом в данных обстоятельствах будет уйти из кафе, уйти не оглядываясь, покинуть город. И вот он здесь, глядит, как за дырой, носящей название Эль-Джадида, поднимается солнце.
Он вылез из спального мешка, протер глаза и поднялся на гребень. Из кожаного футляра на поясе вытащил старинный цейсовский бинокль, доставшийся ему в наследство от отца, и, лежа на животе, навел его на дорогу. Машина по-прежнему на месте. Он подождет еще полчаса, затем спустится к ней. Надо надеяться, что парень налил в бак достаточно бензина; в конце концов, ему хорошо заплачено.
Это был длинный спектакль, самый длинный спектакль, в котором когда-либо играл. Ни на дороге, ни поблизости от нее не было никакого движения. Том осмотрел окрестности деревни. Все тихо. Начался снегопад. Большие белые хлопья порхали в воздухе, как птицы. Опустив бинокль, Холли убрал его в футляр. Всюду, куда бы он ни глядел, небо закрыли тучи. Песок уже побелел. С каждым мгновением снег шел все гуще. Настало время для холодной закуски.

Часть X
Сколько разрушили Мы городов в их неправедности.
Коран, 22:45
Глава 66
Бутрос, проснувшись, обнаружил, что его плечо туго перевязано, а мучительная боль, ставшая частью его существа, почти прошла. Отсутствие страданий было равносильно одиночеству. До этого момента никогда в своей жизни он не был настолько наедине с собой, со своим телом и мыслями. Боль была настолько всепоглощающей, что его разум отключился. Он почти ничего не помнил из прошедших суток, а если что и вспомнил, что лишь хаос звуков, картин и ощущений без всякой взаимной связи, услышанных, увиденных и почувствованных через пелену боли.
Он глубоко вздохнул. Боль по-прежнему таилась где-то в глубине тела. Он знал, что только лекарства держат ее в узде, что в любое мгновение она может вернуться и наброситься на него. Но пуля, сидевшая в плече, была удалена, и он больше не боялся, что умрет. Теперь выздоровление — это всего лишь дело времени, а времени у него более чем достаточно. Больше, чем прошло от сотворения мира.
Часов здесь не было. Ночь сейчас или утро — Бутрос не имел понятия. Но что-то заставляло его думать, что около полудня. Он слышал, как по коридору катится тележка, как на нее ставят посуду.
Кажется, кто-то сказал ему, что он находится в церкви, но это казалось Бутросу чепухой. Он лежал в госпитале, здесь ходили врачи и сестры в белых халатах, он не видел ни одного человека, похожего на священника. Нет, он не совсем прав: прошлой ночью здесь был священник, которого англичанин называл «отцом», — коптский священник, старик.
Он помнил что-то о путешествии по канализации, но так, как вспоминаются кошмары, — отрывочно, без всякой последовательности и логики: вода, луч фонарика на заплесневелых стенах, узкий карниз, убегающий в темноте, зловоние. Внезапно он понял, что ему нужно сделать, и, помогая себе правой рукой, сел на кровати.
Там был ребенок. Маленькая девочка. На нее еще напала какая-то тварь. Интересно, что с ней. А еще там была Айше и англичанин — ее любовник. Да, подумал Бутрос, он точно знает, что ему делать.
Встать с кровати оказалось не слишком сложно. Он по-прежнему чувствовал себя одеревеневшим и очень слабым и нетвердо держался на ногах из-за наркотика, которым его напичкали, чтобы снять боль. Но боль прошла, а сила воли вернулась. Он может заставить себя сделать это — он знал, что может. Его поместили в маленький альков, вход в который закрывала занавеска. Одежда, по-прежнему мокрая и вонючая, была сложена на стуле. Бутрос снял с себя ночную рубашку, в которую его одели, и, дрожа от холода, заставил себя надеть брюки. Это было все, что ему удалось с одной рукой на перевязи. На шее у него висел маленький металлический крестик. Бутрос вспомнил, что предыдущей ночью сестры успокоились, увидев крест. За ним не будут особенно следить.
Бутрос ухитрился засунуть одну руку в рукав пальто, затем, натянув пальто на левое плечо, застегнул почти все пуговицы. Шнурки из ботинок он вытащил: завязать их он не мог, а если оставить их болтаться, можно споткнуться. Он был рад, что в маленькой комнатке нет зеркала, в котором можно увидеть себя.
С бесконечными предосторожностями Бутрос подошел к занавеске и выглянул. Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы разобраться, где он находится. Если это действительно церковь, то здесь, судя по всему, склеп. Лестница напротив должна вести в главную часть здания.
Он видел людей, но, в отличие от обычного госпиталя, здесь не было заметно никакой суматохи.
Бутрос сразу же понял, что ему придется совершить диверсию.
Он стал ждать. Около одной из кроватей стояла группа врачей и сестер, и все их внимание было приковано к пациенту. Но они загораживали Бутросу путь к лестнице. Он неслышно выскользнул из своей комнаты и отодвинул занавеску соседнего помещения.
Отлично. Кто-то лежит в кровати, крепко спит или без сознания, окруженный разнообразной медицинской аппаратурой. Бутрос проскользнул за занавеску, задвинув ее за собой. Он еще не решил, что делать, но знал, что ему в голову что-нибудь придет.
Он не ошибся. К больной — женщине лет пятидесяти на вид — были присоединены капельницы и какие-то трубки. Маленькие зеленые экраны на стойке рядом с кроватью контролировали пульс и работу других органов. От стойки наружу уходил провод. Бутрос решил, что это сигнал тревоги.
На тележке лежал металлический поднос с различными хирургическими инструментами, в числе которых были два скальпеля. Бутрос взял один из них и вытер о пальто. Ему понадобилось мгновение, чтобы перерезать два провода, соединяющих женщину с аппаратурой. Приборы сразу же словно обезумели. Замигали лампочки. Пульсирующая дорожка на экране судорожно задергалась и разгладилась. Где-то зазвенел сигнал тревоги. Бутрос не стал задерживаться. Опустив скальпель в карман пальто, он шагнул за занавеску и вернулся в свою палату. Никто его не заметил, — персонал, отвлеченный сигналом тревоги, пытался разобраться, кому из пациентов нужна помощь. Через несколько секунд в комнате, где только что был Бутрос, раздались шаги. Громкие голоса. Звук тележки, быстро катящейся по полу.
Бутрос дождался, когда все успокоится, и снова выглянул наружу. Путь свободен. Весь дежурный медицинский персонал собрался в соседней палате. Сейчас или никогда. Бутрос выскользнул из-за занавески и поспешно зашагал по длинному залу, не осмеливаясь взглянуть назад. Сердце громко стучало. Кружилась голова. Он был уверен, что у него ничего не получится. До лестницы еще так далеко! Он прошел всего несколько ярдов, а уже шатался как пьяный. Каждую секунду он ожидал услышать за спиной погоню. Он не забыл бегство по переулкам, выстрелы в темноте.
Бутрос добрался до лестницы незамеченным. Здесь он почувствовал себя спокойнее и, прислонившись к стене, перевел дыхание. Головокружение прекратилось. Он уже давно ничего не ел и чувствовал голод и тошноту одновременно. Ладно, пора идти.
Он медленно поднялся по лестнице. Пока что удача на его стороне. Если только удастся выбраться на улицу... Ему хотелось увидеть в последний раз Айше, но, подумав об этом, он решил, что лучше не надо. Это его только расстроит. Бутрос точно знал, что ему нужно сделать. Сжав зубы, он поднялся еще на несколько ступенек. Что, если действие болеутоляющего кончится раньше, чем он доберется до цели? Ничего, кто-нибудь наверняка проводит его.
Лестница привела к деревянной двери. Даже здесь он чувствовал аромат церкви, запах ладана и воска. Чуть-чуть приоткрыв дверь, Бутрос выглянул в щелку. Неф был пуст. Справа от себя он увидел алтарь. Сверху смотрела фигура Христа Пантократора, а над головой статуи по нарисованному небу плыл золотой серафим.
Бутрос пробрался в церковь. Сколько здесь теней! Ему вспомнилось детство, тайна литургии, произносимой на языке, которого не понимал никто, кроме священников. Свечи и тени, тусклый свет, падающий на лица прихожан, на его лицо. Бутрос почувствовал укол стыда за то, что собирался сделать.
Он был на полпути к двери, когда его окликнули. Повернувшись, Бутрос увидел, что к нему со стороны алтаря приближается моложавый человек в джинсах и футболке. У Бутроса не было сил убежать.
Человек подошел и удивленно посмотрел на него, затем вздохнул, как будто с облегчением.
— Простите, — сказал он. — Я думал... Вы — тот человек, которого прошлой ночью привез мистер Хант, верно? Что вы здесь делаете? Неужели доктор Рашид позволил вам уйти в таком состоянии? И в этой одежде?
— Кто вы?
— Извините, вы были почти без сознания, когда вас привезли сюда прошлой ночью. Я отец Юаннис. Это моя церковь. Послушайте, я действительно не понимаю, что происходит. Мне говорили, что вам нужно по крайней мере два дня постельного режима.
— Я должен уйти. У меня важные дела... я должен их сделать.
— Возможно, но вы больны. Ваше плечо еще не залечено до конца. Если вы сейчас уйдете, мы не позволим вам вернуться. Вы понимаете? Вам больше некуда идти. Вы нигде не найдете ни болеутоляющего, ни бинтов, ни антибиотиков.
— Это неважно. Все равно мы все умрем.
— Вы не правы. — Священник потянулся к Бутросу, положил руку на его левое плечо, где под пальто прощупывалась толстая повязка. Бутрос попытался отстраниться, но Юаннис удерживал его настолько крепко, насколько осмеливался.
Бутрос незаметно опустил правую руку в карман пальто и нащупал ручку скальпеля.
— Пойдемте со мной. Когда вы почувствуете себя лучше, вы сможете пойти туда, куда вам нужно.
Бутрос чувствовал, что по его щекам катятся слезы.
— Все в порядке, — шептал отец Юаннис. — Вы были в шоке. Мы можем побеседовать позже — столько времени, сколько вы захотите.
— Простите меня, отец. Мне очень жаль. Она должна была любить меня.
Священник заглянул в его глаза и едва не отшатнулся, как от удара, почувствовав скрытую в них боль.
— Простите меня, отец.
Скальпель был очень острым. Это оказалось не сложнее, чем погладить кошку, — легкое движение руки поперек горла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54