Слушай, Майкл, — Том начал снимать собственный промокший плащ, — почему мы стоим здесь? Давай чего-нибудь выпьем, потом подумаем о закуске. Или, может, ты голоден?
Майкл улыбнулся и покачал головой.
— Одну минутку, Майкл. — Том повернулся, передал свой плащ через деревянный барьер слева от него, взял билет и спросил у портье: — Меня не спрашивал джентльмен по имени Перроне?
Портье покачал головой:
— Боюсь, что нет, мистер Холли. Вас не спрашивал никто, кроме джентльмена, с которым вы только что говорили.
— Ясно. Должно быть, он тоже задержался. Когда он прибудет, пропустите его, хорошо? Дорогу он знает. Мы будем в баре.
— Хорошо, сэр.
Холли пошел было прочь, потом снова повернулся:
— Джон, какие последние новости с Кингс-Кросс? Хоть что-нибудь?
Лицо портье помрачнело.
— Последнее, что я слышал, сэр, — восемьдесят три трупа. Когда всех найдут, будет больше сотни. Прямо как на войне. Только это не война, а хладнокровное убийство. Какая злоба — даже хуже. Всех ирландцев надо выслать на родину.
— Да, это хуже, чем злоба, Джон. Гораздо хуже.
Холли глубоко вздохнул и повернулся к своему другу. Как мало люди знают о настоящей злобе!
— Ты ждешь Ронни Перроне?
— Да. Извини, нужно было сказать раньше.
— Полагаю, не для соболезнований.
Холли покачал головой. Его густые рыжеватые волосы редели.
— Нет. Все это мы оставим на завтра. Сегодня другие дела...
— Пользуешься тем, что я оказался в городе?
— Да, если угодно. Слушай, Майкл, пошли наверх. Мы не можем говорить здесь.
Чтобы попасть в коктейль-бар, нужно было подняться по небольшой лестнице. В баре было почти пусто. Не такой был вечер, чтобы приезжать в город или задерживаться после работы. Отблески света на красных, зеленых и желтых бутылках создавали в помещении атмосферу натянутой торжественности. В углу, у окна, смотрящего в сад, сидела средних лет женщина в твидовом костюме, потягивая бренди. Тьма наползала на маленький сад густым сплошным покровом. Бармен медленно поднялся с табурета и неуверенно улыбнулся:
— Рад вас видеть, мистер Холли. Хорошо, когда появляется знакомое лицо.
— Сегодня довольно тихо.
— Да, сэр. Неважный вечер, сэр.
— Да. — Холли сделал паузу. — Сделайте-ка «Гленфиддих» и капельку имбирной.
— Американской, сэр?
— Нет, обычной.
— Конечно, сэр.
Том полуобернулся:
— Майкл, что ты будешь?
— Что? А, сделайте мне кампари с содовой. Без льда.
— Капнуть лимона, сэр?
— Да, спасибо.
Взяв бокалы, они уселись за столик настолько далеко от женщины, насколько позволяла вежливость. Том заметил, что рука его друга слегка дрогнула, когда он ставил свой бокал на стол. Горе... или что-то еще?
Он вспомнил Майкла в МЕКАСе, организованном англичанами Ближневосточном центре арабских исследований. Это было давно, когда школа размещалась в ливанской деревушке Шемлан, в горах Шоуф, поднимающихся над южным Бейрутом. Дни за зубрежкой арабской грамматики, ночи с городскими девушками в тесном кафе Мухтара, прилепившемся на краю высокого утеса, смутные воспоминания о поцелуях и запахе бугенвиллей. «Песни любви и ненависти» на проигрывателе всю ночь, Майкл в неустанных поисках любви или освобождения. Признания, откровения, маленькие, недостроенные убежища, которые каждый человек делает для себя, начало жизни, которая не была жизнью. А на склонах окрестных холмов тьма — тяжелая, напряженная, грязная, насыщенная кровью и смертью.
— Пей, Майкл. К следующему году в Каире никакой выпивки уже не останется.
Майкл, потягивая горький напиток, поднял брови.
— Том, ты осведомлен лучше меня. Твои источники для меня недоступны.
— Неужели, Майкл? Ты живешь там и должен знать, что происходит. При чем тут источники.
Майкл медленно покачал головой. Он был высокий, долговязый, но вполне складный. Черты его лица были египетскими — в мать. Христианка из асьютских коптов, она вышла замуж за его отца в 1952 году, через два дня после того, как толпа сожгла отель «Шеперд» в Каире. В тот момент свадьба казалась безрассудством. Иностранцы — греки, армяне, ливанцы, англичане — паковали вещи и уезжали из Египта. Через шесть месяцев произошла насеровская революция. Такой брак сулил одни неприятности.
Новобрачные остались в стране. У отца Майкла не было выбора. Офицер связи, состоявший при отряде "D" телохранителей, он одним из последних английских солдат должен был покинуть египетскую землю. Майкл родился в Коптском госпитале Каира в 1953 году, его брат Пол — через год. Меньше чем через два года, в марте 1956-го, отряд "D" погрузился в Порт-Саиде на корабль вместе со вторым гвардейским батальоном гренадеров, и берега Египта навсегда исчезли за горизонтом.
Майкл вырос в Оксфорде — английский мальчик с египетскими глазами и египетской кожей. В закрытой школе ребята дразнили его «цыганом», пока он не заставил их бросить эту забаву. Начиная с пятилетнего возраста, мать почти каждый год увозила его в Каир к родственникам. Он научился говорить по-арабски почти как местный житель, кем отчасти и был. Он посещал занятия в Ecole des Freres и завел многочисленных друзей. Но отец никогда не сопровождал его, никогда не возвращался в страну, которая, как он считал, предала и выбросила его. Майор — а впоследствии полковник — Рональд Хант любил египтянку и ненавидел Египет.
Нет, это не вполне верно. Он любил пирамиды на рассвете и фелуки на Ниле, запах пряностей на базаре и прыжки верблюдов в клубе «Джезира». Но, не считая жены, он всем сердцем презирал египтян. Он должен был их презирать, этого требовали его класс и рухнувшая империя, таким извращенным образом проверяя его лояльность. Он называл черномазыми египтян, греков, турок, армян, евреев — всех без разбора, в его глазах все они были из одного теста. Каким образом египетская женщина сумела пробудить страсть в таком человеке, оставалось загадкой. Правда, мать Майкла была очень красивой женщиной, а ее семья — очень богатой.
— Язнаю только то, что вижу и слышу. Яне знаю ничего о том, что творится за сценой. Если ты пригласил меня сюда в надежде узнать какие-нибудь тайны, то зря тратишь время.
— Майкл, почему ты такой недотрога? Ясказал только то, что известно всем. Пройдет всего лишь несколько месяцев — год в крайнем случае, — и хозяевами Египта станут фундаменталисты.
— Ябы не стал говорить так уверенно.
— Тем не менее это так, Майкл. События набирают темп. На прошлой неделе Ахмад Бадри встречался с Юсуфом Отманом.
Майкл с интересом взглянул на друга:
— Отманом? Главой Мусульманского братства?
Холли кивнул.
— В газетах ничего не было, — сказал Майкл. — Даже в «Эль-Итссам».
Том покачал головой и добавил в виски немного имбирной.
— Майкл, нельзя сказать, что эта новость известна широкой публике. Я полагал, что ты это понимаешь. Когда двое старых врагов в фундаменталистском лагере выкуривают трубку мира, можно держать пари, что готовится большое наступление. Ходят слухи, что создана достаточно сильная коалиция, чтобы к концу года скинуть правительство.
— Том, зачем ты мне все это рассказываешь? Это наверняка закрытая информация.
Холли пожал плечами.
— Что-то затевается, верно? — настаивал Майкл. — И ты хочешь впутать меня в эти события. Я прав?
Поставив свой бокал, Майкл медленно поднялся на ноги.
— Том, в чем бы ни было дело, на меня можешь не рассчитывать. Я говорю серьезно. Я уволился из МИ-6 пять лет назад, и это единственный поступок в моей жизни, о котором я никогда не жалел. Никогда. Если тебе нужна помощь, если ты хочешь получить информацию, то тебе придется найти кого-нибудь другого.
Том Холли поднес палец к губам:
— Ни слова больше, Майкл. Сюда идет Ронни Перроне. Он будет расспрашивать тебя об отце.
Глава 3
Перроне спросил аквалибра и «самую чуточку льда, дорогой». Возвращаясь к столику, он нежно похлопывал себя по животу.
— Нужно следить за жирком, — пожаловался он. — Старость — не радость. Пузо бунтует, если не держать ухо востро. Начинает жить собственной жизнью.
Заинтересованный наблюдатель был бы озадачен. Ронни Перроне исполнилось тридцать семь лет, но по лицу и по атлетическому сложению ему никак нельзя было дать больше двадцати четырех. Ему редко приходилось сбрасывать вес — в этом не было нужды, организм делал все сам. Как говорил Ронни, его единственным пороком были спиртные напитки. Он никогда не отказывался выпить в подходящей компании, но не пил ни с кем на пару: это было слишком рискованно.
— Я думал, ты чего-нибудь выпьешь, Ронни. Я только что рассказывал Майклу, что творится у нас дома.
Перроне стал шефом британской секции в Каире после отставки Майкла. Сейчас он уселся за столик. Его гладкое лицо было мрачным. Он бросил взгляд на женщину в углу и тут же отвел глаза.
— Мой дорогой, я не хочу даже думать об этом. — Он поежился. — Это как ссылка в Джидду или Тегеран, но с воспоминаниями о прошлых временах, глядящими тебе в лицо на каждом углу. С ребятами тоже приходится быть поосторожнее. Они — не ребята, а бородатые типы — не слишком всему этому рады.
— Я как раз собирался уходить, Ронни, — извинился, поднимаясь, Майкл.
— Но, мой дорогой Майкл...
— У Майкла умер отец, — произнес Холли ровным, спокойным голосом, как будто отцы умирают каждый день и это не имеет никакого значения.
Ронни тупо уставился на Майкла:
— Боже мой, мне так жаль, Майкл. А я тут разболтался, как большой старый слон. Я и понятия не имел.
— Да, конечно. Ты не мог знать, Ронни. Он умер позавчера. Внезапный сердечный приступ. Мы даже не подозревали, что он болен. Ну, мама, конечно, знала, но она не хотела нас огорчать. Знаешь, как это бывает.
— Наверно, вы ужасно потрясены.
— Да, конечно. Мама страшно расстроена, хотя она обо всем знала. Так мне Пол рассказывал.
— Ты уезжаешь из города?
— Да, похороны завтра. Сегодня еду в Оксфорд. Я нанял машину.
— Останься, и немного поболтаем. Спешить некуда. Я много месяцев тебя не видел. А старина Том, думаю, не встречался с тобой уже несколько лет. Верно, Том?
— Нет, Ронни. Не несколько лет.
— Ну, порядок! Я тоже пропущу несколько стаканчиков в память о старике. Думаю, он бы это одобрил.
— Ты же встречался с ним раза два, Ронни?
— Встречался? Разумеется. Ты еще не забыл ту отвратительную вечеринку, которую сам устроил? Когда вы с Кэрол жили в той жалкой маленькой квартирке в Эль-Азбакийе. Конечно, тогда ты еще работал в старой фирме.
В то время Ронни был подчиненным Майкла. Они часто встречались, как-никак жили в одном городе, посещали одни и те же вечеринки и приемы, сидели плечом к плечу на семинарах в Американском университете, где Майкл преподавал политику. Ронни Перроне был по-своему привлекателен, хотя и вызывал в памяти воспоминания о временах и людях, о которых лучше бы позабыть.
— Я всегда считал, что твой отец — достойный старый вояка, — продолжал Ронни, подзывая бармена. — Правда, мне кажется, он не любил меня.
— Да, думаю, ты прав. Отец был солдатом до мозга костей и питал глубокое подозрение к людям из разведки. Он никогда не мог мне простить мое дезертирство.
Майкл прослужил два года капитаном при Штабе армейской разведки в Эшфорде, пока кто-то не предположил, что он, с его обликом и хорошим знанием арабского языка, мог бы принести больше пользы в СИС. Отец всегда приравнивал переход Майкла к дезертирству. Даже служба в армейской разведке казалась ему плохим выбором — «фиалки с лаврами», так он всегда называл разведчиков из-за их эмблемы — розы в лавровом венке, — но как можно связываться со штатскими мастерами этого дурно пахнущего дела, лежало вне пределов его понимания.
— Я думаю, он не одобрял меня по другим причинам, — сказал Ронни и повернулся к подошедшему бармену. — Я передумал. Унесите эту кроличью мочу и принесите крепкого Джи энд Ти.
— Со льдом, сэр?
— Положите чего угодно, лишь бы тоник растворялся в джине, а не наоборот.
Бармен улыбнулся, забрал аквалибру, как будто это было что-то не слишком приличное, и бесшумно удалился.
— На самом деле, Ронни, думаю, у отца не было ни малейшего понятия, что ты голубой.
— Ты меня разочаровал. Я яркая личность.
— Ронни, ты же знаешь, что это, вообще говоря, неверно. Но тебе нужно было быть мировой суперзнаменитостью, чтобы привлечь внимание отца. Он был невинным человеком. Чересчур невинным. Он видел мир исключительно в черном и белом свете. В его мире просто не было места для людей с сомнительной моралью.
— Ты хочешь сказать, что я человек с сомнительной моралью?
— Для отца — да. По правде говоря, думаю, он до самого последнего времени не верил, что такая вещь, как гомосексуализм, существует на самом деле. Он считал, что голубые — просто жуткая сказочка, придуманная специально для молодых офицеров. Он испытал большое потрясение, когда такие, как вы, перестали скрываться.
— Бедняга. Должно быть, ему было ужасно тяжело, — сказал Ронни с легкой иронией.
Майкл мрачно взглянул на друга:
— В каком-то смысле, вероятно, да. Иногда мы забываем, что пришлось пережить его поколению. Они родились с такими иллюзиями о мире, и видеть, как все превращается в прах...
Бармен поставил на столик большой стакан джина с тоником. Ронни отхлебнул, кивнул и расслабился. Он поднял стакан. Женщина в углу взглянула на них. Она читала книгу, тоненький роман Аниты Брукнер. Судя по всему, книга ее не интересовала.
— За твоего отца, Майкл, — пробормотал Ронни. — Пусть он пребывает в мире вечной невинности. В гетеросексуальном раю.
— Без египтян, евреев и назойливых женщин, — добавил Майкл, поднимая свой бокал.
Том взглянул на него:
— Не слишком ли ты суров?
— Извини, Том. Это еще не прошло. И прости меня, если я был слишком резок.
— Не надо извинений. Честно говоря, отчасти ты был прав. Я назначил тебе встречу не только для того, чтобы выразить соболезнования. Мне жаль, что твой отец умер, но... Это дало мне возможность увидеть тебя. И поэтому я позвал Ронни. Он прилетел сюда на следующем после твоего рейсе.
— Да. Я предполагал что-то в этом роде. Трудно поверить, что он случайно оказался в городе одновременно со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54