- Если звонит эта подстилка Лесли, скажи ей, пусть катится ко всем
чертям и даст нам спать.
Беверли быстро посмотрела на него, покачала головой - это не Лесли, и
затем снова сосредоточилась на телефоне. Том почувствовал, как мышцы на его
шее напряглись. Это выглядело, как поражение. Поражение от Миледи. Херовой
леди. Похоже было на что-то серьезное. Возможно, Беверли нужен краткий курс,
чтобы напомнить, кто здесь старший. Возможно. Иногда она в нем нуждалась. И
начинала понимать, где ее место.
Он сошел вниз через холл на кухню, рассеянноавтоматически вытаскивая из
задницы шорты, и открыл холодильник. Там не нашлось ничего более
алкогольного, чем синяя посудина с остатками "Томанова". Все пиво выпито.
Даже фляжка, которую он прятал поглубже, тоже, выпита. Его глаза прошлись по
бутылкам с крепкими напитками на стеклянной полке над кухонным баром, и он
на мгновение представил себе, как наливает "Бим" на кубик льда. Затем он
опять подошел к лестнице, посмотрел на циферблат старинных часов с
маятником, висящих там, и увидел, что уже за полночь. Это не улучшило его
настроения, которое никогда, даже в лучшие времена, не было хорошим.
Он медленно поднимался по лестнице, сознавая, ясно сознавая, как тяжело
работает сердце. Кабум, катуд. Кабум, катуд. Он нервничал, когда чувствовал,
что сердце бьется не только в груди, но и в ушах и запястьях. Иногда, когда
такое случалось, он представлял себе, что сердце - вовсе не сжимающийся и
разжимающийся орган, а огромный диск в левой части груди со стрелкой
медленно и зловеще приближающейся к красной зоне. Ему не нравилась вся эта
чертовня, ему не нужна была эта чертовня. Что ему нужно было-так это хороший
ночной сон.
Но эта тупая идиотка, на которой он был женат, все еще висела на
телефоне.
- Я понимаю, Майкл... да... да, я... да, я знаю... но...
Продолжительная пауза.
- Билл Денбро? - воскликнула она, и снова ледяная сосулька пронзила его
ухо.
Он стоял за дверью спальни, пока к нему не вернулось нормальное
дыхание. Теперь оно было катуд, катуд, катуд: сердцебиение прекратилось. Он
быстро вообразил себе, яте стрелка медленно отступает от красного поля, и
затем отбросил это видение. Он был мужиком, да, настоящим мужиком, а не
печью с плохим термостатом. Он был в хорошей форме. Он был железный. И если
ей снова надо будет напомнить об этом, он рад будет ее проучить.
Он собрался было войти, затем передумал и постоял еще минуту, слушая,
но не особенно вникая в то, с кем она говорит, и что говорит, только слушая
интонацию ее голоса. И то, что он чувствовал, было старое, знакомое, тупое
бешенство.
Он встретил ее в чикагском баре для холостяков четыре года назад.
Разговор был очень легкий, потому что оба они служили в "Стэндард Брэндз
Билдинг", и у них были общие знакомые. Том работал у "Кинг и Лэндри,
ПабликРелейшнз", за сорок два доллара. Беверли Марш - так ее звали тогда -
была помощником дизайнера в "Делиа Фэшнз", за двенадцать долларов. "Делиа"
обслуживала вкусы молодежи - рубашки, блузы, шали и слаксы "Делиа" в больших
количествах продавались в магазинах, которые Делиа Калсман называла
"магазинами для молодежи", а Том - "магазинами для наркоманов". Том Роган
сходу узнал две вещи о Беверли Марш: она была желанна и она была ранима.
Менее, чем через месяц он узнал и третью: она была талантлива. Очень
талантлива. В ее небрежных набросках платьев и блуз он видел денежный станок
с редчайшими возможностями.
С "магазинами для наркоманов" надо покончить, думал он тогда, но до
времени не стал говорить об этом. Покончить с плохим освещением, с самыми
низкими ценами, мерзейшими выставками гденибудь в глубине магазина между
наркопринадлежностями и рубашками рокгрупп. Оставь все это говно для плохих
времен.
Он узнал о ней многое еще до того, как она поняла, что он всерьез
интересуется ею, и этого он как раз и хотел. Он всю жизнь искал подобную
женщину, и рванул к ней со скоростью льва, изготовившегося к прыжку на
медленно бегущую антилопу. Не то чтобы ее ранимость выступала на поверхность
- вы видели перед собой шикарную женщину, изящную, и при этом очень
аппетитную. Может быть, бедра были узковаты, зато выдающийся зад и хорошо
поставленные груди - лучшее, что он когдалибо видел. Том Роган любил грудь,
всегда любил, а высокие девочки почти никогда не оправдывали его надежд. Они
носили тонкие рубашки, и их соски сводили с ума, но, заполучив эти соски, вы
обнаруживали, что это все, что у них есть. Сами груди смотрелись как
набалдашники на комоде. "Зря только рука работала", - любил говорить
его сосед по комнате, впрочем сосед Тома был такой говнистый, что Том не
вступал с ним в дебаты.
О, она была великолепна, с этим ее воспламеняющим телом и шикарными,
ниспадающими на плечи красными волосами. Но она была слабая... какая-то
слабая. И будто посылала сигналы, которые только он мог принять. Были у нее
коекакие неприятные привычки: она много курила (но он почти что излечил ее
от этого), никогда не встречалась глазами с собеседником; ее беспокойный
взгляд только мельком касался его, и она тут же отводила глаза. У нее была
привычка слегка поглаживать локти, когда она нервничала; ее ухоженные ногти
были слишком коротки. Том заметил это, когда встретился с нею в первый раз.
Она отодвинула стакан белого вина, он увидел ее ногти и подумал: какие
короткие, верно, грызет их.
Львы, может быть, не думают, по крайней мере, не так, как думают
люди... но они видят. И когда антилопы уходят от источника, чуя пыльный
запах близящейся смерти, львы видят, как одна из них падает в хвосте стада,
может быть, потому что у нее повреждена нога, или она просто медлительнее
других... или у нее менее других развито чувство опасности. Не исключено
даже, что некоторые антилопы - и некоторые женщины - ХОТЯТ быть сломлены.
Вдруг он услышал звук, который резко вывел его из этих воспоминаний -
щелчок зажигалки.
Снова вернулась тупая ярость. Его живот наполнился неприятным теплом.
Курила. Она курила. Они провели несколько спецсеминаров на эту тему,
семинаров Тома Рогана. И вот она снова делает это. Да, она плохо, медленно
училась, но плохим учеником нужен хороший учитель.
- Да, - сказала она. - Угу. Ладно. Да... - она слушала, затем издала
странный, пьяный смешок, которого он никогда не слышал раньше. - Две вещи:
закажи мне комнату и помолись за меня. Да, о'кей... я тоже. До свидания.
Она клала трубку, когда он вошел. Он хотел было войти твердо и с криком
прекратить это немедленно, ПРЯМО сейчас, но когда он увидел ее, слова
застряли у него в горле. Он видел ее такой раньше, но не более двухтрех раз.
Один раз перед их первой большой выставкой, второй - когда была
предварительная демонстрация перед покупателямисоотечественниками, и третий
- когда они поехали в Нью-Йорк за награждением.
Она мерила комнату большими шагами, ночная сорочка с завязками плотно
облегала ее тело, из сигареты, зажатой между передними зубами (Боже, как он
ненавидел, как она выглядит с хабариком во рту), тянется через левое плечо
маленькое белое облачко, как дым из трубы локомотива.
Но его остановило именно ее лицо, оно подавило запланированный крик.
Его сердце ухнуло - кабамп! - и он поморщился, внушая себе, что он
почувствовал вовсе не страх, а только удивление, застав ее в таком виде.
Эта женщина оживала лишь в кульминации своего творчества. Это, конечно,
всегда было связано с карьерой. В такое время он видел перед собой женщину
совершенно отличную от той, какую так хорошо знал - женщину, которой до
лампочки его чувствительный радар страха, которая подавляла его своими
яростными вспышками. Женщина, которая выходила по временам из стресса, была
сильная, но легко возбудимая, бесстрашная, но непредсказуемая.
Щеки ее пылали. Широко открытые глаза искрились, в них не осталось и
намека на сон. Волосы потоком сбегали вниз по спине. И... О, смотрите,
друзья и ближние! Вы только посмотрите сюда! Она вытаскивает чемодан из
шкафа? Чемодан? О, Боже, да!
Закажи мне комнату... помолись за меня.
Нет уж, ей не нужна будет комната ни в каком отеле, во всяком случае в
обозримом будущем, потому что Беверли Роган останется здесь, дома, большое
спасибо, и тричетыре дня будет принимать пищу стоя.
Помолиться ей все же не мешает перед тем, как он разделается с нею.
Она кинула чемодан в ноги кровати и пошла к бюро. Открыла верхний ящик
и вытащила две пары джинсов и пару плисовых брюк. Бросила их в чемодан.
Снова к бюро, с сигаретой, пускающей дым через плечо. Она схватила свитер,
пару рубашек, одну из старых блуз, в которой идиотски выглядела, но
выбросить отказывалась. Кто бы ей ни звонил, человек этот не принадлежал к
кругу путешественниковаристократов.
Не то чтобы его волновало, кто именно ей звонил и куда она собиралась
ехать, все равно она никуда не поедет. Не это долбило его мозг, тупой и
больной от недосыпа и сверх меры выпитого пива.
Причиной была сигарета.
Она говорила, что выбросила их. Но, выходит, надула его -
доказательство было зажато в зубах. И так как она еще не заметила, что он
стоит в дверях, то он позволил себе удовольствие вспомнить две ночи, которые
уверили его в полном контроле над ней.
- Я не хочу, чтобы ты курила рядом со мной, - сказал он ей, когда они
приехали
домой с вечеринки в Лейк Форест. Это было в октябре. - Я вынужден
вдыхать это дерьмо на вечеринках и в офисе, но я не хочу дышать им, когда я
с тобой. Ты знаешь, на что это похоже? Я скажу тебе правду, хотя и
неприятную. Это все равно что есть чьито сопли.
Он ждал хотя бы слабой искры протеста, но она только посмотрела на него
робко, желая угодить. Ее голос был низким, и нежным, и послушным. - Хорошо,
Том.
- Брось ее тогда.
Она бросила. Том был в хорошем настроении весь остаток ночи.
Через несколько недель, выйдя из кинотеатра, она машинально зажгла
сигарету в вестибюле и закурила, пока они шли к матине через автостоянку.
Был ветреный ноябрьский вечер - ветер бил, как маньяк, в каждый квадратный
сантиметр обнаженной поверхности кожи. Том вспомнил запах озера - такое
бывает в холодные ночи - то был одновременно и запах рыбы, и запах какой-то
пустоты. Он позволил ей курить сигарету. Он даже открыл перед ней дверцу
машины. Он сел за руль, закрыл свою дверцу и затем сказал: - Бев?
Она вытащила сигарету изо рта, повернулась к нему, вопрошая, и он
разрядился: его тяжелая рука ударила ее по щеке - достаточно сильно, чтобы
рука задрожала, достаточно сильно, чтобы ее голова откинулась назад. Ее
глаза расширились от удивления и боли... и чего-то еще. Рука потянулась к
щеке, чтобы ощутить ее теплоту и дрожащую немоту. Она закричала: - Ооооо!
Том!
Он посмотрел на нее, его глаза сузились, рот улыбался небрежно. Он
оживился, с интересом ожидая, что будет дальше, как она станет реагировать.
Член в его брюках напрягался, но он едва ли замечал это. Это на потом. На
сейчас урок был в самом разгаре. Он еще раз разыграл происшедшее. Ее лицо.
Что это было за третье, едва мелькнувшее выражение? Первое удивление. Второе
- боль. Затем ностальгия?
Взгляд памяти... чьей-то памяти. Только одно мгновение. Она сама вряд
ли знала, что это было - мысль или выражение.
Теперь - что она не сказала. Он знал это, как знал собственное имя.
Она не сказала: "Сукин сын!"
Не сказала: "До свидания, город настоящих мужчин".
Не сказала: "Все, Том".
Она только посмотрела на него ранеными, карими глазами и произнесла: -
Зачем ты сделал это?
Затем пыталась сказать еще что-то, но - залилась слезами.
- Выброси ее.
- Что? Что, Том? - Ее косметика растеклась по лицу грязными следами. Он
не обращал на это внимания. Ему даже нравилось видеть ее такой. Лицо было
грязным, но в нем было что-то сексуальновозбуждающее. Сучье.
- Сигарета. Выброси ее.
Она поняла. И почувствовала себя виноватой.
- Я просто забыла! - закричала она. - Это все!
- Выброси ее, Бев, или ты получишь еще одну пощечину!
Она открыла окно и выбросила сигарету. Затем повернулась к нему, ее
лицо было бледное, испуганное и какое-то суровое.
- Ты не можешь... ты не должен бить меня. Это плохой фундамент для
дальнейших отношений. - Она пыталась найти нужный взрослый тон, но у нее не
получалось. Он подавил ее. Он был с ребенком в этой машине. Чувственным,
адски возбуждающим, но ребенком.
- Не могу и не должен - две разные вещи, девочка, - сказал он. Он едва
сдерживал свое ликование. - И я один решаю, что будет составлять наши
дальнейшие отношения, а что нет. Если ты можешь жить с этим, отлично. Если
нет, ты можешь пойти пешком. Я не остановлю тебя. Я, может быть, вытолкну
тебя в жопу, но не остановлю! Это свободная страна. Что еще мне сказать?
- Ты уже, вероятно, достаточно сказал, - прошептала она, и он ударил ее
снова, сильнее, чем в первый раз, потому что ни одна девка никогда не должна
перечить Тому Рогану. Он бы стукнул королеву английскую, если бы она
вздумала перечить ему.
Щекой она ударилась о дверцу. Рука ее схватилась за ручку, а затем
упала. Она просто забилась в угол, как кролик, одной рукой закрыв рот, глаза
большие, влажные, испуганные. Минуту Том смотрел на нее, затем вышел из
машины и обошел ее сзади. Он открыл ее дверпу. Он дышал черным ветреным
ноябрьским воздухом, и до него явственно доносился запах озера.
- Ты хочешь выйти, Бев? Я видел, как ты потянулась к ручке дверцы,
поэтому я думаю, что ты, должно быть, хочешь выйти, О'кей. Хорошо. Я просил
тебя что-то сделать, и ты сказала, что сделаешь. Потом ты не сделала. Так ты
хочешь выйти?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25