Кошмары, которые раньше мучили ее, вернулись, и смутная фигура обрела конкретное имя – Рик Фергюсон.
Джесс сбросила с себя влажные простыни и с трудом поднялась на ноги, чувствуя, как они подкашиваются. Она рухнула на пол, ловя ртом воздух, опасаясь, что ее вырвет.
– О Господи! – пробормотала она, потом, обращаясь к чувству паники как к одушевленному предмету: – Пожалуйста, прекрати. Уходи прочь!
Она потянулась к белой китайской лампе на ночном столике, стоявшем возле кровати, и щелкнула выключателем. Комната осветилась – мягкий персиковый цвет с оттенками серого и голубого, двуспальная кровать, индийский хлопчатобумажный ковер, белое кресло-качалка, на котором висела ее одежда на следующий день, комод, небольшое зеркало, плакатная репродукция картины Ники де Сент-Фаль, еще одна Анри Матисса. Она попыталась привести себя в нормальное состояние, сосредоточив внимание на строении дощечек паркета из светлого дуба, на швах бледно-персиковых занавесок, на белом одеяле, на размерах высокого потолка. Один из приятных моментов проживания в старых кирпичных домах, напомнила она себе, заключался в высоких потолках. Такого не встретишь в современных высотных домах из стекла.
Это не помогло. Ее сердце продолжало лихорадочно стучать, а в горле образовался комок. Она снова попыталась подняться на ноги, стояла, покачиваясь, неуклюже двинулась, чуть не падая, к крохотной ванной, которую хозяин со смехом назвал еще одной комнатой, когда она въехала сюда сразу после развода. Она открыла кран и обмыла холодной водой лицо и плечи. Вода затекла под ее розовую комбинацию, смочив ее грудь и живот.
Джесс присела на край ванны и стала смотреть на унитаз. Ничего не было более противного, чем рвота. Она с ужасом думала о рвоте с того самого дня в детстве, когда объелась сладостей и мороженого на дне рождения Алисой Николь. Каждый вечер она спрашивала потом перед сном мать: «Я буду хорошо себя чувствовать?» – И каждый вечер мать ей терпеливо отвечала: «Да, ты будешь чувствовать себя хорошо». – «Ты обещаешь?» – настаивала девочка. «Обещаю», – следовал немедленный ответ.
Какая ирония, что именно мать, а не ребенок, подвергалась опасности.
И вот теперь вернулись кошмары, которые преследовали ее после исчезновения матери, так же как спертое дыхание, дрожь в руках, парализующий непонятный ужас, который пронизывал все фибры ее существа. Это несправедливо, думала Джесс, склонившись над чашей унитаза, скрежеща зубами при мысли о том, что может последовать, прижав руку к груди, которую вновь и вновь прорезала боль, как будто ее касалось тупое лезвие длинного ножа.
Она может позвонить Дону, думала она. Он всегда знает, что надо делать. Сколько раз по ночам он прижимал ее, трясущуюся, к себе, нежно поглаживая руками ее влажные волосы, отодвигая их со лба, заключив ее в объятия своих больших рук, успокаивая ее, как это делала мать, говоря, что все в порядке. Да, она может позвонить Дону. Он ей поможет. Он точно знает, что ей надо делать.
Джесс с трудом вернулась в спальню, примостилась кое-как на краешке кровати, потянулась к трубке телефона, но передумала. Она знала, что ей надо только позвонить Дону, и он тут же ринется к ней, бросит все дела и всех людей, помчится к ней, будет рядом с ней столько, сколько ей нужно. Она знала, что Дон все еще любит ее, не перестал любить. Она знала все это и именно поэтому понимала, что не может позвонить ему.
Теперь он связан с кем-то еще. Триш, повторила она, обдумывая про себя это имя. Возможно, сокращенное от Патриции. Триш со злым смехом. С очень злым смехом, сказал он, и она припомнила гордый огонек в его глазах. Неужели возможность того, что она может потерять Дона, уступить его другой женщине, оказалась достаточной, чтобы ускорить приступ ее беспокойства?
Приступ прошел, вдруг сообразила она. Ее сердце больше не стучало учащенно, дыхание стало нормальным, испарина, прошла. Она откинулась навзничь на подушку, наслаждаясь возвратившимся ощущением здоровья. К своему удивлению, она ощутила чувство голода.
Джесс зашагала по темному проходу на кухню, направляясь прямо к холодильнику. Открыла его, отпрянув от вспышки яркого света. Вынула коробку замороженной пиццы, разорвала целлофановый пакет вокруг одного из кусков и сунула застывший диск в микроволновую духовку, которая находилась на краю стойки. Нажала нужные кнопки и стала прислушиваться к слабому жужжанию микроволн, навалившихся на замороженную добычу. Она позаботилась о том, чтобы не стоять вплотную к духовке.
Дон предупредил ее, что нельзя стоять рядом с духовкой, когда она включена. Несомненно, эти аппараты совершенно безопасны, убеждала она себя. Но все равно, зачем рисковать? – последовала немедленная отповедь самовнушению. Возможно, он был прав, решила она, начав принимать меры предосторожности без напоминаний. Разве узнаешь, какие вредные лучи могут быть вокруг нас, поджидают случая наброситься на более крупную дичь.
Джесс наблюдала, как таймер отсчитывал секунды, потом вызывающе приблизилась к духовке.
– Попробуйте, достаньте меня! – дерзко крикнула она и засмеялась, почувствовав, как закружилась голова. Неужели она в самом деле стояла в своей крохотной кухне в три часа утра и бросала дерзкий вызов своей микроволновой духовке?
Таймер дзинькнул пять раз, сообщая, что пицца готова. Джесс осторожно взяла горячий пирог и понесла в, большую комнату, служившую гостиной и столовой одновременно. Ей нравилась ее квартира, она приглянулась ей с первого взгляда, когда поднявшись пешком по лестнице на третий этаж, Джесс переступила порог. Квартира изобиловала любопытными углами. Углубленное окно с фонарем на западной стороне выходило на улицу Орчард, всего в полутора кварталах от того места, где она жила в детстве. Она была совсем непохожа на шикарную квартиру с тремя спальнями на Лейк-Шор-Драйв, в которой она жила с Доном.
Больше всего ей не хватало общения, кого-то, с кем можно поговорить, с кем можно побыть, к кому прижаться в конце дня, с кем приятно было делиться серьезными мыслями, мелкими успехами, суетными заботами. Было уютно чувствовать себя частью семейной пары, быть частью безопасного сочетания Джесс-и-Донн.
Джесс включила стереосистему, размещенную у стены напротив старой бархатной тахты, которую она купила в комиссионном магазине на проспекте Эрмитаж, и слушала наполнившую всю комнату невыразимо прекрасную музыку концерта для скрипки и фортепиано Сезара Франка. А рядом с ней ее кенар, клетка которого закрыта на ночь, начал петь. Джесс поуютнее устроилась на мягких складках бархатной тахты, внимая милым звукам в темноте и кушая пиццу.
* * *
– Дамы и господа присяжные заседатели, приняли ли вы решение? – спросил судья, и Джесс почувствовала прилив сил. Прошли почти сутки с тех пор, как она произнесла свою заключительную речь. Присяжные прозаседали почти восемь часов, прежде чем убедились, что сразу консенсуса достичь не удалось.
Они возобновили свое обсуждение сегодня в восемь утра. И удивительно, что уже через час они приняли решение.
Старший группы присяжных сказал: «Да, мы вынесли решение», и судья велел подсудимому встать. Джесс слушала, затаив дыхание, торжественные слова старшего заседателя:
– Мы, присяжные заседатели, находим подсудимого Дугласа Филлипса... невиновным.
Невиновен!
Джесс ощутила булавочный укол в боку, почувствовала, что ей начинает не хватать воздуха.
Невиновен!
– Господи, они не поверили мне, – прошептала рядом с ней Эрика Барановски.
Невиновен!
Дуглас Филлипс обнял своего адвоката. Розмари Мишо взглянула на Джесс с победоносной улыбкой.
Невиновен!
– Проклятье! – воскликнул Нейл Стрейхорн. – Честно говоря, я надеялся на успех.
Невиновен!
– Что же это за правосудие? – спросила Эрика Барановски, ее голос зазвучал громче от чувства негодования. – Человек признался, что держал нож у моего горла, Господи помилуй, а присяжные объявляют его невиновным?
Джесс могла только кивнуть. Она слишком долго была частицей системы правосудия, чтобы питать какие-то иллюзии о так называемой справедливости. Концепция вины относительна, как вопрос о привидениях и тенях. Так же, как и представление о красоте, все зависит от восприятия конкретного человека. Так же, как истину, это понятие можно толковать по-разному.
– Что же мне делать? – спросила Эрика Барановски. – Я потеряла работу, ухажера, уважение к себе. Что же мне теперь делать? – Она не стала дожидаться ответа и покинула зал суда, прежде чем Джесс могла придумать подходящий ответ.
Что она могла сказать? Не волнуйтесь, завтра наступит другой день? Утро вечера мудренее? Самое темное время суток наступает перед рассветом? Или все возвращается на круги своя? Судьба накажет его? Что суждено – того не миновать? Конечно, всегда бывают неудачи, в другой раз повезет, судьба поможет тем, кто позаботится о себе. А для дополнительного утешения – время лучший лекарь, вы поступили правильно, некоторое время вы будете болезненно воспринимать это, но жизнь не стоит на месте.
Вот суть всего, подумала она. Вековая мудрость, выраженная в нескольких словах: жизнь не стоит на месте.
Джесс собрала бумаги, глядя, как защитник пожимала руку каждому присяжному заседателю в отдельности. Присяжные старательно избегали ее взгляда, выходя через несколько минут из зала, женщина – присяжный заседатель с умным лицом и мягкими серыми глазами оказалась единственной, которая попрощалась с Джесс. Джесс кивнула ей в ответ, задаваясь вопросом, какую роль она сыграла в окончательном решении присяжных. Была ли она все время убеждена в невиновности Дугласа Филлипса, или именно из-за нее так затянулось обсуждение, потому что она категорически выступала за приговор о виновности и уступила только потому, что ее упрямство может сорвать единодушное принятие решения присяжными заседателями? Или она сидела там и нетерпеливо постукивала носком туфли в ожидании того момента, пока другие образумятся и согласятся с ней?
Невиновен!
– Вы хотите поговорить об этом? – спросил Нейл.
Джесс покачала головой, не зная, рассержена ли она больше или огорчена. Позже времени будет хоть отбавляй для анализа и обсуждения, можно ли было что-то сделать иначе. В данный момент никто ничего сделать не мог. Дело было закончено. Она не могла изменить факты. И такой факт, о котором ясно сказал Грег Оливер день назад, что ни одна группа присяжных заседателей во всей стране не осудит мужчину за изнасилование, если на женщине не было трусов.
Джесс знала, что ей не хочется возвращаться на работу. Помимо неприятной необходимости признать выдающуюся сообразительность Грега Оливера, ей нужно как-то примириться с решением присяжных заседателей, перед тем как заняться другими делами. Нужно было время, чтобы побороть раздражение и разочарование. Примириться с поражением. Нужно было время, чтобы психологически подготовиться к следующему делу.
В конечном Счете в этом заключалась самая большая правда американской системы правосудия: жизнь каждого человека является еще одним персональным делом.
Джесс оказалась на проспекте Калифорния, не помня, как она вышла из здания суда. На нее было непохоже, чтобы она точно не знала, что делает, подумала она, чувствуя, как ее пробирает холод даже через двойной твидовый жакет. Сотрудники метеоцентра все еще предсказывали возможность снегопада. Предсказывать возможность, мысленно повторяла она, находя интересной такую концепцию. Она потуже запахнула свой жакет и прибавила шагу.
– Я все равно что голая, – произнесла она вслух, зная, что никто не обратит внимания. Просто еще один срыв системы правосудия, подумала Джесс, и под влиянием мимолетного импульса села на шестидесятый автобус, который шел в центр Чикаго.
«Что я делаю?» – пробормотала она про себя, садясь недалеко от шофера. На нее было непохоже поступать, повинуясь импульсу. Порывы – это удел тех, кто не контролирует свои действия, размышляла она, закрыв глаза. Ровный рокот мотора отдавался в ней вибрацией.
Джесс не знала, как долго ехал автобус, перед тем как открыла глаза. Как не знала и то, когда впервые поняла, что женщина – присяжный заседатель с золотисто-каштановыми волосами и мягкими серыми глазами сидела в задней части автобуса. И совсем не была уверена, когда именно она решила последовать за этой женщиной. Конечно, это совсем не было связано с сознательным расчетом. И все же именно это она делала полчаса спустя, выйдя из автобуса чуть позже женщины, следуя за ней на проспект Мичиган, следя за ней с расстояния, может быть, двадцати шагов. С какой стати она так поступает?
Пройдя несколько кварталов по проспекту Мичиган, женщина остановилась у витрины ювелирного магазина. То же самое сделала Джесс, смотря невидящими глазами на драгоценные камни и золотые браслеты, видя свое подергивающееся чудаковатое отражение в стекле, как будто это отражение пыталось разглядеть, кто она такая. Она никогда не заходила в ювелирный магазин. Простенькое золотое обручальное кольцо было единственной драгоценностью, которую она когда-либо носила. Дон перестал покупать ей дорогие безделушки во время их совместной жизни, когда обнаружил, что они задвигаются в задний ящик комода. Она объяснила ему, что это не ее стиль. Она всегда ощущала себя маленькой девочкой, которая играет в одевание маминых вещей.
«Ее мать», – подумала она, когда женщина – присяжный заседатель двинулась дальше. Как могла она вообразить, даже на секунду, что эта женщина была чем-то похожа на ее мать? Эта женщина была примерно пяти футов и пяти дюймов роста и весила около 140 фунтов. А ее мать была почти на четыре дюйма выше и на десять фунтов тяжелее. Не говоря уже о различиях в цвете глаз и волос или в количестве употребляемой ими косметики, размышляла Джесс, убежденная, что ее мать никогда бы не стала мазать губы такой розовой губной помадой или применять такие яркие румяна. В отличие от ее матери эта женщина выглядела кокетливо и неуверенно, ее обильная косметика маскировали следы, оставленные на ней временем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51