В постели он наверняка знал – испытала я оргазм или нет. Меня иногда это пугало. Со временем, правда, я научилась вводить в заблуждение и его тоже. Но вот к его потребностям в сексе я так никогда и не смогла привыкнуть: он был оргазмоманом…
РУДИ
Руди из прошлого ненавидел человека на Розиной фотографии, хотя прекрасно знал, что тот – его отец. Лучше бы ему быть скромным бухгалтером или зубным врачом, скрипел он зубами: тогда он не стал бы отказываться от сына…
Я не видел Розу перед смертью, как Чарли, и меня это мучило. Не знаю почему, но я был уверен, что, умирая, она хотела мне что-то сказать. Только вот что, как я ни силился, ухватить не мог. А самое неприятное – чувство это меня не оставляло.
Она мне часто с гордостью напоминала:
– Не забывай, чей ты сын, Руди! Помни об этом всегда и везде!
Этот рефрен преследовал меня всю жизнь…
От мысли, что я ее уже никогда не увижу, сжимало горло. От обиды за нее и за свою неблагодарность по отношению к ней. Я даже бессильно всхлипнул. Роза была и останется в моей жизни навсегда самым большим стыдом и болью. Такая беспомощная, ранимая, одинокая! Думая о ней, я начинал ощущать невыносимую тяжесть утраты и своей в ней вины.
Свинья, я так и не воздал ей ни за ее доброту, ни за беззаветную преданность. Ведь я был ее единственным и горячо любимым, но таким неблагодарным сыном…
Абби ее не выносила. Впрочем, как и Роза – Абби. Они были противоположностью друг другу. Мать – с ее порывами, волнующей чувственностью, поиском любви и тепла. И жена – воплощение здравого смысла и чувства долга.
Ворочаясь на больничной койке, я пытался представить себе Розу молодой: такой, какой она выглядит на старых фотографиях. С озорной нежностью во взгляде, с черной, модной тогда челкой, доверчиво приоткрытым ртом. Звезда бухарестского кабаре, любовница члена королевской семьи – что от всего этого осталось после шести лет войны и прихода к власти в Румынии коммунистов? Кабаре прикрыли, звезда эстрады стала скромной портнихой.
Единственное утешение, что счастье хоть и ненадолго, всего лишь на несколько лет, но все же выпало на долю Розы. Ни у кого в кордебалете не было такого числа поклонников и такого успеха. Я уверен, что мужчин в ней влекли не только ее одетые в черные чулки длинные ноги, но и вся ее бьющая наружу неотразимая артистичность. Получи Роза образование где-нибудь в серьезной студии, из нее могла бы выйти подлинная кинозвезда. Многочисленных ее почитателей разогнало лишь появление за кулисами моего титулованного папашки. Общее обожание увяло, Уступив место осторожному шепотку: вы слышали?..
Была ли Роза счастлива с этим самовлюбленным смазливым щеголем и обломком пережившей себя эпохи? Не знаю, хотя думаю, что опереточная старомодность его манер и внешний шик не могли не произвести впечатления на дочь рано умершего еврейского музыканта-клезмера. Капризный сноб и волокита, мой титулованный предок витал в тесных гримерных и под зазывающими фонарями на входе, как недоступный, но остро дразнящий мираж. Герой закулисных грез юных дебютанток, он разыгрывал из себя рокового любовника. Уж кто-кто, а он умел ухаживать за женщинами и знал, чем их прельстить. Все изменила встреча с Розой…
До последних своих дней она была уверена, что он искренне ее любил.
– Руди, – повторяла она мне всякий раз, – твой отец был благородным человеком и носил меня на руках.
Я же в ответ давился ненавистью и твердил:
– Он просто свинья, Роза! Дешевый самовлюбленный хряк!
Когда ей не хватало слов, она беспомощно выбрасывала свой последний козырь:
– Но ведь он не забыл нас, когда началась война. Мы выжили только потому, что он сделал нам фальшивые документы и отправил в Венгрию как своих далеких родственников…
Кроме зонтика, белых перчаток с вензелями и блеклых позументов, от него ничего не осталось. Но Роза хранила их всю свою жизнь как память о чем-то сверкающем и незабываемом.
О ее романах я знал очень мало. А может, и было их наперечет? Помню, что к нам стал наведываться советский офицер – еврей: грудь его из-за обилия орденов напоминала музейный прилавок. Но когда этот смельчак узнал, кто был в числе его предшественников, немедленно исчез и испарился: а кто, скажите, его бы упрекнул? Одно дело – скоротечное мужество в бою, другое – долгий и мучительный героизм самопожертвования.
«Роза, – звал я мысленно, словно она могла слышать. – Роза! Единственно, чем я могу перед тобой оправдаться: я в своей жизни не был счастливее тебя. Иначе я чувствовал бы угрызения совести даже еще острее…»
Внезапно в палату вошла медсестра – приземистая блондинка лет двадцати семи – двадцати восьми с цепким и оценивающе-ощупывающим взглядом:
– Так вот вы какой?! Ну-ну…
Серые, чуть подведенные глаза оценивающе задержались на мне, но не мигнули.
– А что – «ну-ну»? – веселея, спросил я.
– Ну и напугали вы Мэри…
– Кого-кого?
– Врачиху. Мэри Спирс. Она докладывала о вас на обходе. Вот уж не думала, что она способна вызвать у мужчин такую реакцию.
Блондинка все еще не сводила с меня взгляда. Только чуть позже до меня дошло, о чем она говорит.
– Это – после долгого поста или от темперамента? – облизнула она губы.
Я усмехнулся, но ничего не ответил, и она подошла поближе: поправить постель. От нее пахло гримом и чуточку – потом. Насколько это все же было приятней запаха стерильности, застоявшихся лекарств и далекого клозета. Грудь у нее была большая, объемистая и, наклоняясь, она придвинула ее ко мне очень близко.
– Эй, – сказал я, чувствуя, как исчезает тошнота и тяжесть на сердце. – Поосторожней! От такого заряда, как у тебя под кофточкой, ведь и взорваться можно…
Она снова, но уже медленно лизнула губы.
– Ты смотри, – сказала она, – какие мы пылкие…
Слова, которые мы оба произносили, были начинены сексом, как порохом. Я улыбнулся и подмигнул. Она все еще не отходила от меня.
– Так что, что-нибудь выйдет? – спросил я.
Она толкнула меня рукой, как будто я приблизился к ней слишком близко. Я в ответ медленно провел рукой по ее бедрам. Блондинка не шевельнулась.
– Как нас зовут? – спросил я протяжно.
– Лайза, – ответила она, не убирая мою руку и продолжая глядеть мне в глаза.
– Лайза… Красивое имя. И сексуальное, – добавил я.
Она усмехнулась и протянула мне маленькую тарелочку, на которой лежало несколько таблеток.
– Примешь все до последней. Ничего не оставляй, – сказала она строго.
Я послушно кивнул. Рука моя все еще лежала на ее бедре.
– Ну, виагра, я вижу, здесь не нужна, – царапнул меня ее смех. – Я еще зайду…
А я с удивлением думал: куда девались моя закомплексованность, унизительный страх и вечное сомнение? Сначала – потому что я не красавчик со страниц «Плейбоя», а потом – поскольку у меня уже тот возраст, когда молоденькая фифочка, попытайся я заигрывать с ней, сморщившись, могла бы и огорошить: а ну вали отсюда, старый козел! Я бы соврал, если бы стал плакаться, что женщины не обращали на меня внимания. Но в этом виде спорта я играл не в первой лиге.
Как это ни поразительно, но я вдруг почувствовал себя бодро и раскованно. Судя по всему, я мог теперь позволить себе то, о чем раньше и мечтать не мог.
После Лайзы ко мне в палату быстренько заскочили, щебеча, еще две сестрички. Они тоже посматривали на меня с любопытством и при этом переглядывались между собой. Меня это забавляло, и я шутил, смеялся и травил старые анекдоты…
– Руди, – сказала одна из них, – с вами весело.
– И приятно, – прибавила другая.
– А где Лайза?
– Она ушла. Но завтра ночью дежурит.
Следующим вечером Лайза заглянула в палату и, проведя по мне долгим взглядом, чуть улыбнулась:
– Ну как?
– Что – как? – ответил я вопросом на вопрос.
– Как мы себя чувствуем? – сложила она губы трубочкой.
– Очень одиноко, – пропел я в ответ.
– Ну, это поправимо, – хмыкнула она.
Около полуночи, когда освещение стало тусклым и ночным, кто-то легко дотронулся до моей руки. Я стряхнул с себя дрему и узнал Лайзу. Приложив палец к губам, она шепнула:
– Минут через десять выйдешь отсюда и пройдешь по коридору направо. Там – лестница. Спустишься вниз на два этажа. Третья дверь слева. Старайся не шуметь…
Я сделал все в точности, как она говорила. Чуть приподняв дверь, чтобы та не скрипнула, проскользнул внутрь. Там было темно и пахло бельем. Но Лайза тянула меня в темноте все дальше и дальше. Наконец, остановилась. Я ничего не видел, только чувствовал. Вот меня взяли за руку, вот – куда-то потянули, потом остановили.
– Ждал? – услышал я знакомый низкий голос.
Я не ответил. Только шумно сглотнул слюну.
– Тогда подожди еще немного. Я так быстро не загораюсь…
Света она не зажигала: по-видимому, боялась. Сначала моя рука ощутила ее грудь: крупную, податливую, ждущую. Потом, слегка подрагивая и постанывая, Лайза довела руку до своих бедер и зажала между ними. Руке стало жарко. Замерев на мгновение, Лайза чуть подтолкнула меня в бок.
– Здесь – стол, – сказала она тихо. – Осторожней…
Я ощущал на себе ее замедляющееся, в ритм движениям, дыхание. Она присела на край стола, выгнулась и, чуть хрипнув, застыла. Потом опять выгнулась и снова застыла. Я почувствовал ее зубы у края уха.
– Ты молодец, не торопишься, – шептала она, покусывая мою мочку.
От ее зубов ухо щипало, но она слизывала боль языком. Кожа у нее была молодая, упругая и щекотала своей податливостью и чутким отзывом на каждое прикосновение. Постепенно меня втягивало в незнакомый ритм, хотя мы все еще оставались двумя разными существами.
– А теперь – все, – со стоном выдохнула Лайза, – давай!
Я не узнавал самого себя: ясная, несмотря на долгое вынужденное воздержание, голова, плавные, уверенные движения и немного замедляющийся до клекота в женском горле ритм. Я услышал ее горячий гортанный шепот:
– Это ведь не последний раз у нас, правда?
– Вот уж не думал, что сумею увлечь такую молоденькую валькирию.
– Не скромничай, – услышал ее задыхающийся ответ и понесся на запредельной скорости вниз, в бездну.
Потом, придя в себя, тяжело дыша и ощущая холодный пот на лбу и спине, я спросил:
– Но чем все же я тебя вдохновил?
– Сказать? – Она помедлила. – Знаешь, что у тебя в глазах, Руди? И не только, кстати, в них?
– Понятия не имею, – удивился я.
– Блядство, – хмыкнула она. – Ты не просишь, ты обещаешь…
ЧАРЛИ
Руди менялся на глазах. Он отпустил косичку, сбрил свои тонюсенькие усики. Больше всего он походил на сытого и довольного кота. Думаю, он перетрахал кучу сестричек, раздатчиц еды и уборщиц. Нельзя изводить нормального мужика жесткими нормами и капризами стареющей дамы. Я уверен, Абби начала обо всем догадываться, но ни разу со мной об этом не заговорила. Сколько браков сломалось от такого испытания на прочность. Сколько отгремело скандалов, пролито слез, пережито трагедий.
В день, когда Руди выписывали из больницы, мне позвонила Абби.
– Ты можешь его взять?
– Нет проблем, – сказал я. – Но ты не думаешь, что лучше, если бы ты это сделала сама?
В трубке зависло гнетущее молчание.
– Он просил, чтобы это был ты…
– Хреновина, – обозлился я. – Какого черта вы должны сводить счеты за мой счет?
Но в ухе уже звучал отбой…
В больнице моим глазам предстала еще та картина. Помолодевший и окрепший Руди в модном прикиде поворачивался перед зеркалом, примеривая на шее большой франтоватый бант. Выросший и уже успевший почернеть хвостик косички вился вслед за каждым его движением. Я вдруг заметил на его руках белые перчатки.
– Когда ты успел все это накупить? – поразился я.
– Сестрички помогли, – ответил он, нисколько не удивляясь моей реакции.
Я обошел его вокруг и иронично присвистнул:
– Руди, а ты, я смотрю, в новом амплуа?!
– А что, не нравится? – улыбнулся он в ответ.
Я с сомнением вздернул и опустил брови:
– Не в этом дело. Просто с тобой, с таким, я не знаком…
– Так познакомься, – хихикнул он.
– Да-а-а… – протянул я. – Уж придется…
– Что, правда, не похож?
– На кого? На себя, каким я тебя знал?.. Нет!..
– Тогда на кого?
– Чем-то, знаешь, на падшего ангела. Небесный трибунал вышвырнул его из рая за прелюбодеяние. Вот он и пижонит на земле, разжалованный в простые смертные.
– Ты шутишь! – все еще посмеиваясь, посмотрел он на меня. – Нет? А в чем тогда это выражается?
– В твоей загадочной полуулыбке, – стебался я. – В этой вот опасной глубине взгляда… Да любая баба всю себя отдаст с потрохами, лишь бы узнать, что там у тебя за этим. Головокружительный порок? Райское блаженство?
– Да ладно!
Глаза Руди лучились от удовольствия.
– Теперь я понял, почему Абби просила меня взять тебя и не приехала сама…
– Это – ее дело, – досадливо фыркнул он.
Так обычно фыркала Роза, когда, подшивая платье клиентке, сплевывала с губ пару булавок.
Он уже собрал свои вещички, и мы вышли в коридор. Медсестра у стойки стрельнула в нас шаловливым взглядом и пошла за врачом. Минут через пять появилась уже знакомая мне молодая врачиха. Не глядя на Руди, она протянула ему медицинское заключение.
– Ты и ее трахнул? – спросил я, отойдя.
Руди невольно скривился:
– Кисель без сахара.
Я покачал головой:
– Ну ты даешь!
Мы уже были возле двери, когда нас нагнала медсестра.
– Профессор Грин, – стрельнула она глазами. – Тут для вас номер телефона.
Руди загадочно улыбнулся.
– Слушай, чем это все объяснить? – разозлился я. – Сначала – все это пижонство. Теперь – дурацкий флирт.
Руди досадливо поморщился:
– И вправду не догадываешься?
Я отрицательно покачал головой.
– Не морочь голову! Не ты ли говорил, что через четыре года я буду шестнадцатилетним юнцом, а через пять стану младенцем!? А что на шестой'? Придется влезать в чью-то вагину? Может, подскажешь, в чью, Чарли?!
Меня задело.
– Эй! Могло быть и хуже…
– Не проснулся бы я, что ли? – презрительно хмыкнул он.
– Хотя бы так…
Руди окинул меня незнакомым взглядом:
– Пусть так. Но раз уж я проснулся, значит, есть в этом какой-то смысл.
– И каков он, если не секрет? – Губы сами сложились в ироническую полуулыбку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37