Можно было подумать, что речь идет об инструкциях по уборке сада. Меня передернуло: как можно позволить себе такую черствость? И это вместо того, чтобы сказать несколько, пусть ничего не значащих, но теплых слов участия? Даже смерть не смягчила ее немногословно отчуждающую и многолетнюю нетерпимость к Розе.
Роза была для меня не только матерью – отцом, семьей, родиной, другом, советчицей. И потеряв ее, я вдруг ощутил всю бездну человеческого одиночества. Меня била холодная дрожь, тряс в лихорадке озноб.
В постели я прижался к Абби: мне захотелось уйти в нее, нырнуть, как в толщу воды. Исчезнуть, убежать, раствориться. Хоть на какое-то время спрятаться от сокрушающего душу шторма чувств. Я протянул руку и протиснул ее под ночную рубашку. И вдруг раздался будничный голос Абби:
– Ты не мог найти для секса более подходящее время? Это ведь твоя мать…
Меня отшвырнуло от нее, как теннисный мяч от стенки. Я вскочил и бросился в ванную. Открыв аптечку, разыскал дрожащими руками снотворное и запил таблетку водой из крана.
На меня навалился сон. Он был тяжелым и вязким. Что-то невнятно говорила мне Роза, и я беззвучно кричал в ответ. Но как я ни вслушивался, понять, что она хочет сказать, не мог. И от этого нервничал и страдал еще больше.
А утром за нами заехал Чарли. Мы поехали на кладбище в его «Ягуаре». Я сидел рядом с ним, Абби – сзади. Эту свою дорогостоящую игрушку Чарли купил с полгода назад. Из нее до сих пор не выветрился запах добротной кожи. Она еще не успела пропахнуть ни его любимыми кубинскими сигарами, ни приторным запахом духов его помощницы Селесты. Всю дорогу туда мы промолчали.
В машинах, которые степенно следовали гуськом вслед за нами, ехали наши дети – Эрни и Джессика, десяток моих сослуживцев и раввин из реформистской синагоги. Оказалось, что Роза просила прочесть над ее могилой «Кадиш», чего бы я сам никогда сделать не смог.
Собравшаяся возле зияющей ямы небольшая группка провожающих походила на стайку ворон, облепивших обглоданное ветрами дерево. А в церемонии чувствовалась не столько скорбь, пусть даже на игранная, сколько торопливая деловитость и скука. Слегка раскачиваясь на месте, читал «Кадиш» реформистский раввин, а я, сын покойной, подойдя к краю могилы, молча каялся в своем предательстве…
«Роза, – кричал я внутри себя, – Роза, ты отомщена: я так же одинок, как и ты! Мы с тобой никогда надолго не расставались и не расстанемся, хотя ты – уже там, а я – пока еще здесь. Это ненадолго. Совсем ненадолго! Жена, дети, семья – все это только декорация к сюжету. Сам же сюжет – полное и абсолютное одиночество. Хотим мы этого или нет, всегда наступает момент, когда с тобой остаются лишь те, кто могут тебя понять. Но это почему-то лишь те, кто ушли и уже никогда не вернутся».
Внезапно я почувствовал на своем плече прикосновение Абби. Мне оно показалось настолько наигранным и неуместным, что я решительно отодвинулся. Мои сослуживцы тихо беседовали между собой. Джессика и Эрни делали вид, что скорбят, но тоже явно скучали. В свое время Абби приложила немало усилий, чтобы их отношение к бабушке, хоть и не выходило из рамок приличий, не было бы слишком теплым. Каждый из собравшихся думал о своем. И только Чарли с присущим ему острым взглядом ухватил мой инстинктивный жест. Он приблизился к уху Абби и что-то тихо прошептал. Я знал – что. Догадывался…
Его взгляд задержался на мне на долю секунды, но я поймал его и незаметно кивнул. Темно-шоколадное лицо Чарли с большим ртом и полными скепсиса умными глазами было покрыто крупной, но нисколько его не безобразящей сеткой морщин. Как это ни странно, они лишь подчеркивали его выразительную привлекательность. Чарли был единственным из всех здесь собравшихся, кто мне по-настоящему сочувствовал. Он хорошо знал Розу: с самого начала нашей Дружбы между ними установились теплые и нежно-ироничные отношения.
Забросив нас с Абби домой, Чарли отправился в клинику. Меня донимала головная боль Джессика пошла готовить кофе, Эрни разговаривал с кем-то по сотовому. Абби молчала, но я видел, что ей не терпится начать разговор. Я не выдержал первым:
– Ты что-то хотела мне сказать?
– Руди, – посмотрела она на меня вопросительно, – я все понимаю. Это может показаться бестактным в такой день. Но ты должен понять…
Я знал, что она имела в виду, и ждал, когда она об этом заговорит. Но едва она произнесла первые же слова, взорвался:
– Оставь меня в покое!
Абби вздернула брови и с выражением страдальческого долготерпения на лице продолжила:
– Ты же сам знаешь, как много зависит от этой встречи!
– Ты хоть соображаешь, что ты делаешь? – прошипел я. – Мы ведь только что вернулись с похорон.
Выражение лица у нее было, как у святой, приговоренной к распятию. Но свой крест она несет с уже потусторонней отрешенностью.
– Не кричи и успокойся! И пожалуйста, выслушай меня…
У меня тряслись губы. Я многое готов терпеть и прощать. Но всему есть предел.
– Не хочу ничего слышать, – повысил я голос.
Эрни озадаченно оглянулся. Джессика делала вид, что ничего не слышит.
– Не делай из меня валькирию! – сверкнул в ее голубых глазах священный огонь тевтонских предков. – Приглашения уже разосланы и должны приехать люди. Из Нью-Йорка.
– Да замолчишь ты или нет?! – прикрикнул я. – Как же ты бесчувственна…
– Подумай сам: не можешь же ты не понимать, что для тебя этот день рождения намного важнее, чем для меня. Не меня должны утвердить деканом – тебя…
Я слышал голос Абби, и все во мне кипело. Густой пеной всплывали Розины обиды. С пустым треском булькали и лопались пузыри моих неосуществленных демаршей. Все три десятка с лишним лет, что мы женаты, я уступал ее приземленной железной логике, но сейчас…
– Забудь! Я этого не допущу.
Внезапно засуетился Эрни:
– Мам, мне очень жаль, но у меня срочная встреча. Ты же знаешь, адвокатские дела. Я не могу откладывать. Ты со мной, Джессика?
Встрепенувшаяся Джессика мгновенно среагировала:
– Даг будет ждать… Дети с Барбарой. Я не хочу опаздывать на самолет.
Они ушли, а я заперся в своем кабинете. От гложущей меня тоски я достал из футляра кларнет и заиграл. Мы плакали оба: кларнет и я. Я и кларнет…
АББИ
Смерть Розы выбила Руди из колеи, но мне не оставалось ничего другого, как быть сильной и проявлять недюжинное терпение. Ведь мне приходилось это делать все годы нашей совместной жизни: Руди был не только моим мужем, но и в какой-то степени и моим взрослым ребенком. Его все время приходилось поддерживать и направлять.
Через месяц на факультете, где преподавал Руди, должны были состояться выборы декана, и день рождения Руди оказался единственной возможностью заручиться необходимой поддержкой среди влиятельных лиц. Он понимал это так же, как я. Но действовать мне предстояло одной.
Удачно выбрать компанию, которая взяла бы на себя все хлопоты по организации пати, еще очень мало. Надо тщательно продумать, кого и рядом с кем посадить, создать соответствующую атмосферу, заказать цветы и напитки. И, конечно же, позаботиться о своем внешнем виде.
Как я и ожидала, мне, в конце концов, удалось убедить его не упорствовать. Он сильно нервничал и выглядел то чересчур оживленным, то потерянным и жалким. Я старалась его успокаивать, была с ним особенно ласкова.
Гости уже собрались, но его закадычный друг Чарли почему-то задерживался. Без него Руди чувствовал себя не в своей тарелке: все время оглядывался на дверь и прислушивался. Но Чарли все не появлялся.
Он появился почти в самый последний момент: гости уже садились за стол. Постукивали и поскрипывали стулья, вздрагивали и позванивали ножи и вилки. Внезапно в домофоне раздался хрипловатый голос Чарли. Ему бы петь под саксофон! И я пошла открывать.
Как всегда, Чарли выглядел иронично-элегантным и пах дорогими духами. Скользнув взглядом по уже сидящим за столом гостям, он одарил их обольстительной улыбкой и направился к Руди. Обняв его, Чарли протянул ему сверток с подарком. Руди завопил, как ребенок:
– Чарли! Дружище! Я так ждал тебя!
Только тогда я поняла, что Руди уже успел приложиться к выпивке. Для него достаточно одной-единственной рюмки: она подействует на него, как на кого-нибудь другого – целая бутылка.
К моему стыду, возбуждение Руди вылилось в неприлично громкий хохот. Все еще с жаром обнимая приятеля, Руди призывно поднял руку. Дождавшись тишины, он взволнованно обратился к присутствующим:
– Господа! Позвольте представить вам моего ближайшего друга – доктора Чарльза Стронга. Когда-то мы с ним немало пошалили. Я – беглец из коммунистической Румынии, он – еле спасся из лап охранки в Южной Африке. Его там едва не упекли за решетку лет этак на десять-двадцать!
Шумный и инфантильный демарш Руди произвел на гостей странное впечатление. Один удивленно вздернул брови, другой, насмешливо ухмыльнувшись, кашлянул, третий уронил пепел с сигары мимо пепельницы. Пытаясь сгладить неловкость, я полуобняла Руди.
– Милый, – улыбнулась я широко, – у тебя сегодня день рождения, И ты должен радоваться, а не предаваться печали и неприятным воспоминаниям.
В моих словах прозвучало смущение, но сказаны они были достаточно громко. Гости должны были оценить мою снисходительность к мелким слабостям мужа.
– Неприятным? – продолжал он держать руку на плече Чарли. – Это почему же – неприятным?
Его тон отдавал фальшивой азартностью, но я постаралась сгладить досадный инцидент и громко обратилась к жене ректора Мери. Следы пластической операции на ее лице были еще очень свежи.
– Вы изумительно выглядите, дорогуша. И бордовый цвет вам так к лицу… Говорят, вы с Майком недавно летали в Японию?
Уголком глаза я наблюдала за Руди. Он так и не успокаивался. Взбудораженно топтался на месте и вовсю старался снова привлечь к себе внимание. Алкоголь действует на него слишком возбуждающе.
– Но я хочу рассказать…
Я улыбнулась самой очаровательной из своих улыбок:
– Ты еще успеешь, дорогой! – и игриво добавила: – Ты чуть-чуть выпил, и тебе не терпится поделиться… Но есть и другие, кто хотел бы взять слово.
На губах Чарли застыла улыбка сфинкса. Он явно меня недолюбливает. Но я слишком хорошо знаю, что этот человек значит для Руди, и всегда с ним любезна.
У Чарли недюжинный актерский талант и обаяние. Где бы он ни находился, он всегда выделяется среди окружающих. Людей притягивает к нему прямо как магнитом. Я почти не сомневаюсь, что причиной тому – легкая аура порочности. Почему он стал врачом, а не начал сниматься в кино, было и останется для меня непостижимой загадкой.
Внезапно к Чарли обратилась жена конгрессмена из Вашингтона – энергичная молодящаяся дама с дорогим колье на декольтированной груди. Вопроса ее я не расслышала, но ответ Чарли не оставил сомнений. Он даже повысил голос. Мне показалось, он дразнит меня.
– По матери Руди – Рудольф Гринштейн. Она была танцовщицей в знаменитом бухарестском кабаре…
Как среагировала собеседница Чарли, я не услышала и продолжала с напряжением вслушиваться. Чарли заметил это и лукаво мне улыбнулся:
– А по отцу… а по отцу он – не просто аристократ, а отпрыск королевских кровей… Его папашей был принц Гогенцоллерн…
Разговор этот привлек внимание и самого конгрессмена, скучающего старика с цветной бабочкой под строгим, черного цвета токсидо.
– Она еще жива? – с любопытством спросил он.
Почему-то все, что связано с монархией и дворами, вызывает у публики острейшее любопытство.
Чарли явно забавлялся тем, что оказался в центре внимания. Послав мне озорной взгляд, он незаметно подмигнул и продолжил:
– Нет, Роза Гринштейн умерла неделю назад. Ей так и не привелось примириться с эпохой. Ведь в ее времена короли не были опереточными, а феминизм – религией. Мужья дарили женам обручальные кольца, а любовницам – сердце и честь.
Я не выдержала:
– Чарли, я и не знала, что ты так любишь сплетничать.
Он ухмыльнулся и достал сигару, но, глядя на дам, зажигать ее не стал, а только помял в руках.
– Абби не любит сословных предрассудков. Она – активная республиканка.
Рядом захихикали. Тарелки потихоньку пустели, разговоры становились рассеянней. Каждый был занят соседом или самим собой.
Кто-то из коллег Руди подошел к стоявшему в углу роялю и открыл крышку. Пальцы стали не очень громко наигрывать мелодию из Гершвина. Руди внезапно встрепенулся и исчез в спальне.
Я почувствовала недоброе. Через пару минут он появился снова с кларнетом в руках. Сделав большие глаза, Руди с выражением хитрого торжества на лице принялся осторожно аккомпанировать. При этом он сгибался, подмигивал, строил гримасы и манипулировал кларнетом так, словно в руках у него была женщина, а он вел ее в эротическом танце.
Этого нельзя было допустить. Я улыбнулась и, слегка пританцовывая, приблизилась к нему. Руди понял, что я хочу его остановить, стал уклоняться и отскакивал из стороны в сторону, как заправский клоун. Кларнет в его руках делал озорные пируэты, а звук все больше отдавал глумлением. Я не выдержала:
– Милый, – сказала я, – ну хватит, хватит дурачиться! Ты ведь профессор музыкологии, а не уличный музыкант…
Гости понимающе переглядывались и улыбались. Но тут откуда ни возьмись возник Чарли.
– Да дай же ему расслабиться, Абби! Иначе он ведь и вовсе скиснет…
Кларнет пел. Мелодия была то томительной, то искрометной. Послышались снисходительные аплодисменты.
Следуя своему имиджу, Чарли уже переключился на другую даму. Особых усилий это от него не потребовало. Крашеная блондинка в элегантном костюме через стул от него буквально таяла от удовольствия. Чуть скалясь от распиравшего его смеха, Чарли положил так и не раскуренную сигару обратно в карман.
– Парадокс, но в душе у Руди тевтон мирно уживается с цыганом, а румын – с евреем.
Это было уже слишком! Он явно дразнил меня.
– Как Селеста, Чарли? – спросила я с намеком.
Как и следовало ожидать, он появился на дне рождения один. Кто она для него – эта дамочка? Помощница? Экономка? Любовница? Уже само ее имя явно ассоциировалось с чем-то ветреным и ненадежным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37