Несмотря на языковое родство, румынский акцент во французском звучит очень смешно.
Устав и перенервничав, я, незаметно для себя, задремал.
– Сэр, ваш пансион…
Водитель подчеркнуто объявил это по-английски, но вышло это у него даже хуже, чем у меня по-французски. Давать ему чаевые я демонстративно не стал. Он понял, рывком открыл багажник и что-то проворчал по-немецки. Из подъезда, позевывая, вышел служитель и забрал чемоданы.
Лифта здесь не было. Деревянная лестница с толстыми шарами на поворотах вела вверх. На выкрашенных в лягушечий цвет стенах висели репродукции картин на библейские темы. Остро пахло стираным бельем и мастикой.
– Комната шесть, сэр, – сказал служитель, и я вздрогнул: это был мой соотечественник.
– Сумку я возьму сам, – ответил я ему по-румынски.
Он обернулся. В глазах его сразу же появилось снисходительно-насмешливое выражение.
– Кто тебе посоветовал этот пансион, земляк? Ты что, вконец чокнулся? Знаешь, сколько ты заплатишь? Давно с родины?
– Лет сорок, – ответил я, и он прикусил язык.
Почувствовал себя неловко: он-то думал, что наткнулся на наивного провинциала и над ним можно покуражиться.
На последнем, третьем этаже он молча открыл дверь в угловую комнату и внес туда мои чемоданы.
– Как тебя зовут, парень? – положил я ему, ухмыляясь, в руку монету в пять франков.
– Нику, – выдавил он так, словно я случайно узнал тщательно хранимую им тайну.
– Ну вот что, Нику, – потрепал я его за рукав. – Считай, что мы с тобой – друзья. Небось, в этом городе у нас не так много соотечественников?
– Порядком, – процедил он, – можно начать запись в Железную Гвардию.
Я поморщился. Для служителя он был нагловат.
– И как же давно ты в этом краю точных часов, небрезгливых банков и попранных международных конвенций?
– Три года, – буркнул он. – Моим дипломом инженера-нефтяника можно подтирать жопу.
– Поранишься! Слишком жесткий корешок. Придется обращаться к проктологу, – предупредил я.
Нику ушел, а я, закрыв за ним дверь, уткнулся во вмонтированное в стену большое зеркало. Из него в яично-желтом и, несмотря на яркость, тусклом свете лампочки глядел на меня мужчина лет сорока пяти. Седоватые виски, невеселая улыбка. Рассеянное, немножко удивленное выражение на лице. И темные, с маслинным блеском глаза, полные напряженного ожидания и беспокойства.
Такой тип мужчин обычно привлекает внимание решительных, категоричных женщин.
– Привет, двойничок! – покачал я головой. – Ты кто: Руди-Реалист или Виртуальный Двойник? – Но ответа не последовало.
Скорей всего, срабатывает инстинкт, предупреждающий о появлении поблизости потенциальной жертвы. Или неодолимо влечет роль дамы-патронессы готовой всегда и во всем поучать, поправлять и направлять. Я вдруг вспомнил, как Абби объясняла нелегальным эмигранткам из очередной занюханной мексиканской дыры, как пользоваться стиральной машиной. А еще лучше – для чего нужно биде. При этом лик моей жены озарял нимб неподдельной миссионерской радости…
Со дня аварии прошло шестнадцать месяцев. По шкале Чарли – целых шестнадцать лет. Выходит, мне теперь сорок шесть. Возраст все еще цветущий, но буйное цветение уже связано с джунглями неизвестности. Оп-ля, приехали…
Я старался об этом не думать. Заставлял себя сосредоточиться на положительных эмоциях. Увы, – из этого ничего не получалось.
«Ты что, не получил того, к чему так рвался и чего так хотел? – с досадой набросился на меня Руди-Реалист. – В такой короткий срок – из беглеца – в жеребца с тремя телками? Не жизнь, а мыльная опера…»
Но Виртуальный Двойник смотрел на меня с легкой грустью и осуждением:
«Это все, чего ты ждал, Руди? О чем так долго и страстно мечтал? Неужели? Хоть одна из этих троих милых и симпатичных девчонок всколыхнула тебя по-настоящему? Стала ли для тебя глотком воды в пустыне одиночества? Ты поступил с ними как дешевый соблазнитель!»
– Никого из них я и не собирался соблазнять, – разозлился я. – Они сами…
Это надо же такое придумать!..
«В их возрасте этого и не нужно, – покачал головой Виртуальный Руди. – Они ведь еще почти дети. В них только-только проснулось голодное любопытство».
«Ему бы на церковную кафедру, – едко вставил Руди-Реалист. – И вообще, поменьше слушай этого скопца: у него вместо яиц – сосуд с елеем».
– Заткнитесь вы оба! – заорал я в отчаянии. – Из-за вашей грызни еще станешь шизофреником! Катитесь ко всем чертям, идиоты!
«Ах так?! – злобно взвился Виртуальный двойник, – да ты и этот твой циничный дружок – просто тщеславные нарциссы! – Он имел в виду Руди-Реалиста. – Причем ты – в особенности! Мусорная корзина бесплотных грез… Сентиментальный циник и потаскун!.. Самовлюбленное ничтожество…»
– Я? – От обиды у меня свело горло. – Мало я жертвовал во имя других? Не я ли оставил по просьбе Розы Лолу? И не я ли распрощался с мечтой стать прославленным дирижером, чтобы посвятить себя Абби и семье?
Каждое следующее слово я произносил все тише и нерешительней. Сам себе казался напыщенным индюком и лицемером, который способен засрать мозги самому себе.
«Получил? – Руди-Реалист смотрел на меня с откровенной насмешкой, – Запомни: оправдания – это лотерейный билет. Ты надеешься сорвать с его помощью выигрыш, а он ко всему прочему фальшивый. Думаешь, другие этого не видят? Хочешь выиграть? Никогда не оправдывайся – поступай!»
В моем взгляде засветилась надежда:
– Думаешь, я смогу?
«Должен! – гаркнул он. – Прежде всего – добейся своей доли наследства. И заставь других относиться к себе с уважением».
Я погасил в крохотной прихожей свет и отошел от зеркала. Мне снова требовалось сменить кожу, но я должен был к этому подготовиться…
Утром я позавтракал внизу. Толстуха-сербка лет сорока пяти положила передо мной круассан и поставила чашку кофе.
– У вас здесь что, этнический интернационал? – осведомился я, но моя шутка провисла в воздухе, как намокший флаг…
В контору адвоката Аурелио Пачелли на Рю де Клоз я отправился пешком. В руках у меня была карта, но до Женевского озера я добрался только через час. Слишком много и долго глазел я по сторонам.
Ничто вокруг и ничем не напоминало Америку. Бульвары с деревьями, похожими на дрессированных псов, причесанных старомодным парикмахером. Толстенькие ангелочки и упитанные феи, резвящиеся на округло-пышных, женственных контурах зданий. Финтифлюшки и узоры на окнах. Сексуальные вкусы европейцев сполна отразились в архитектуре. Даже марина с яхтами совсем не походит на калифорнийскую. В Америке все подчинено деловому стандарту. Даже удобства и функционализм продуманы до мелочей. Здесь же мне казалось, что я иду по сцене, только вместо декораций – настоящие дома.
Абсолютно все было другим: уличный ритм, одежда, звуки. Троллейбусные звоночки, а не набат полицейских сирен. Сладковатый аромат кондитерских, а не настораживающий запах бензоколонок. Крохотные бутики, а не торопливые драг-сторы. Никогда раньше я так явственно не ощущал разницу между двумя берегами Атлантики. По обе стороны ее расположились не только разные часовые пояса, но и непохожий стиль жизни. Другое ощущение времени и пространства.
Я с ностальгией вспоминал не раз посрамленную в прошлом американскую бесцеремонность. «Ты еще не привык к своей новой ипостаси», – старался я убедить самого себя. Но территория все равно казалась чужой.
Адрес мэтра Пачелли выяснил Чарли, когда я лежал в коме. Обосновавшуюся здесь и солидную, как городской монумент, адвокатскую контору открыл еще до начала Второй мировой войны отец ее нынешнего хозяина. И именно в ней мой ветреный, но предусмотрительный папаша оформил в свое время документы на владение виллой «Ля Шери».
Чтобы пройти в контору, надо было подняться на второй этаж. В холле все дышало швейцарским вкусом: коврики перед дверями, забавные картиночки на стенах, горшочки с цветами, кокетливое ведерочко для мусора. Переступив порог, я очутился перед секретаршей средних лет. Она возвышалась на вращающемся стуле над большим столом, как дирижер в опере над оркестровой ямой. Стены вокруг нее были увешаны старинными гравюрами. Судейские крючки в париках и мантиях, альпийские луга с пасущимся скотом, похожим на муляжи. На столиках для поджидающих мэтра клиентов застыли стопки старых иллюстрированных журналов.
В величественную, обитую кожей дверь кабинета входили и выходили люди. Наконец, часа через полтора, секретарша дала мне знак: ваша очередь.
Мэтр Пачелли – небольшого роста полный живчик с ленивым и приценивающимся взглядом – был одет в серую «тройку». Благородство вкуса подчеркивал малиново-красный галстук.
– Мистер Грин, – слегка развел он руками в знак некоей растерянности, – ваш случай очень сложный и потребует времени.
– У меня его нет, – буркнул я. – Что делают в таких ситуациях?
Мэтр Пачелли в картинном недоумении поднял брови и пожал плечами:
– Затрудняюсь вам ответить…
– Надеюсь, гонорар преодолеет трудности. Не могли бы вы мне сказать, во что это мне обойдется?
– Надо подумать, – слегка почесал он указательным пальцем щеку. – Приходите недельки через две.
Он посмотрел на мою скисшую физиономию и сжалился:
– Ладно, через неделю…
В моем масштабе времени это целых три месяца!
В пансион я вернулся в самом скверном настроении. Спросил у сербки, где можно поесть. Она была здесь одновременно и портье, и горничной, а мой соотечественник Нику – хозяйственником и разнорабочим. Толстуха показала в окно на маленькую забегаловку на углу. Смотавшись туда, я затолкал в себя сосиски со сладковатым картофельным пюре и вернулся в свою комнату.
Минут через пятнадцать кто-то осторожно постучал в дверь. На пороге стоял Нику. Коротко стриженный блондин с дерзким огонечком в серых, прощупывающих глазах. Его пансионные обязанности подходили ему как водолазный костюм – пустыне.
– Хотите бесплатного гида сегодня вечером?
– Почему же бесплатного? – спросил я. – Могу и заплатить…
В свои финансовые проблемы я посвящать его не собирался. Почему я живу в таком пансионе, а не в отеле – не его дело.
Нику ухмыльнулся, но, сделав над собой усилие, постарался придать своему лицу респектабельное выражение…
Мы бродили с ним до позднего вечера. Путешествие, в которое взял меня с собой Нику, Напомнило мне дни моей молодости. Скудно освещенные предместья, нелегальные эмигранты, нужда, страх, отчаяние. И ненависть. Я уверен – таким образом он мстил той не знающей забот благопристойности, символом которой я был в его глазах.
– Нас много здесь, на Западе, из Восточной Европы, – зло сказал он. – Румыны, украинцы, сербы, болгары, словаки.
Мы проходили мимо задымленной лавчонки, где при свете голой лампочки, висящей на длинном шнуре, играли в шеш-беш двое – то ли турок, то ли арабов.
– С черножопыми мы не смешиваемся – это другая опера.
– Я не думал, что это обрело такие масштабы…
– А кто бы выполнял грязную работу? Швейцарцы? Французы? Немцы? А вдруг испачкаются?
В Америке я тоже сталкивался с тем же явлением, но не так вплотную. И потом, – положение таких полурабов там все же лучше.
Когда мы приблизились к центру, я пригласил Нику в ближайший паб. Здесь основательно засела шумная команда английских болельщиков, вернувшихся из Италии. Они хохотали и орали так, что я с трудом слышал, что говорил Нику.
– Но, вообще, в Швейцарии черножопых меньше, – сморщился он словно от зубной боли. – Наверное, потому, что у этих нейтралов с Альп своих колоний никогда не было. Зато во Франции! – присвистнул он. – В особенности – на юге…
Спать я лег только в половине четвертого, решив, что уже в ближайшие же дни, как завзятый турист второго класса, начну объезжать Швейцарию на поезде. Никаких водительских прав я с собой не брал: не мог же я каждые несколько месяцев менять там фотографию!
Вот так: приезжать в какую-нибудь деревушку или городок и ходить, ходить, ходить до умопомрачения. До того состояния, когда ты думаешь, глядя на вечность гор, не столько о сексе или своих финансах, сколько о том, кто ты есть и зачем ты здесь на самом деле.
Утром, спускаясь вниз, я увидел Нику. Он чинил кран.
– Привет профессуре! Надеюсь, вас не испачкала вчера окружающая грязь…
Хотя его навязчивое приятельство и вызывало у меня раздражение, других знакомых я еще не завел. Зато информация, которую я мог у него почерпнуть, была бесценной.
– Да, Руди, – поманил он меня пальцем, – на всякий случай – осторожней водите сюда баб! Мадам Дюбуа, наша хозяйка, – ревностная католичка. С мужем не трахается, а обсуждает, какая температура в котлах для грешников в аду.
Весь следующий день я снова бродил по Женеве пешком, отгоняя назойливые мысли. Меня пугало одиночество. Как я успел понять, это – одна из самых дорогих издержек свободы.
АББИ
Руди уехал восемь месяцев назад, и за все это время – ни одного звонка, ни одной, даже самой разнесчастной строчки!
У меня было такое чувство, будто меня поместили в безвоздушное пространство. Пару раз в неделю названивала по телефону Джессика, но она так полна своими заботами и проблемами, что я оставалась и остаюсь для нее лишь еще одним слушателем. Иногда в трубке слышался голос Эрни, но он тоже вечно куда-то спешит и погружен в себя так, что отрывать его от этого занятия кажется недопустимым эгоизмом. Вопреки всей моей общительности между знакомыми и мной пролегла неодолимая стена. Впрочем, наверное, в этом виновата я сама: терпеть всякий раз заново вопросы, куда и почему подевался Руди и что от него слышно, и не знать, что отвечать, – слишком тяжелое для меня испытание.
Все эти месяцы я заставляла себя почти ежедневно ездить на занятия спортом в женском клубе, ревностно посещала концерты и премьеры. Даже взялась быть доброволкой в близлежащей больнице: разносила больным книги, журналы и разную кондитерскую чепуху. Но все равно наступало время, когда приходилось оставаться одной, и это было невыносимо.
В пятьдесят восемь лет выбросить из головы все чаяния и надежды?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37