– Успокойся, Чарли. Никто тебя шантажировать не собирался. И вообще – я устала и не хочу с тобой ругаться.
Но он уже завелся, и остановить его было нельзя:
– Сначала я подумал, что это ты ему все про меня выложила. Но оказалось, знает он куда больше, чем ты. И в частности, о том, о чем ты и не догадываешься. Такие сведения могут быть только оттуда…
– Это откуда же?
– Назвать тебе организацию? Или ты сама сообразишь?
– Что он хотел?
– Тебе лучше знать…
– Мне очень жаль, Чарли…
Он цинично хмыкнул:
– Ты, однако, не очень долго тужила в своем одиночестве, Абби. Признаюсь, я и не ждал, что в тебе столько прыти. Вот тебе и еще одно доказательство того, что ты самая обычная женщина.
Чарли так меня взбудоражил, что я сразу же связалась со Стивом. Он был уже в постели.
– Завтра мы встретимся, и я вам все расскажу…
– Я хочу сейчас, – сказала я упрямо. – Иначе я не засну.
– По телефону? – спросил он буднично.
– По телефону, – повторила я.
И услышала легкий вздох.
– По телефону я не могу…
В этом был весь Стивен Роджерс: человек старой закалки, для которого долг и принципы – священная скрижаль. И никто на этом свете его с этого фундамента сдвинуть не смог бы.
Когда мы на следующий день встретились, он выглядел очень расстроенным.
– Абби, – сказал он, – поймите меня. Есть вещи, о которых говорить по телефону просто немыслимо. – Он осторожно коснулся моего плеча и, вздохнув, продолжал: – Сначала – немножко предыстории.
Я думала, он станет рассказывать о Чарли или Руди, но ошиблась.
– Уже в тридцатых годах наша политическая элита пришла к выводу, что расовая сегрегация – пережиток прошлого. Но для ее отмены созреть должны были обе стороны…
– Но причем здесь Чарли? – не очень вежливо прервала я его. – Его тогда и на свете не было. И вообще – он родился в Южной Африке.
– Я знаю, только дайте мне вам объяснить, – терпеливо улыбнулся Стивен.
Он чуть приподнял указательный палец, обращая мое внимание на еще не высказанный им смысл своей мысли.
– Расовая проблема была на руку большевикам. И тогда, по подсказке из Кремля, американские коммунисты вдруг заговорили о вынужденной необходимости автономии черных граждан в южных штатах. Дело не выгорело: началась Вторая мировая война. Но семена сепаратизма были уже посеяны…
Я закрыла глаза. У меня было странное ощущение: будто все это мне кажется или снится.
Стив продолжал так же терпеливо и, как ему казалось, убедительно:
– Вот почему в шестидесятых, когда расовая сегрегация стала сходить на нет, началось брожение среди черного населения. Ведь, кроме призывавшего к взаимной терпимости доктора Мартина Лютера Кинга, были еще экстремисты: Малькольм Икс и его поклонники, черные мусульмане… – Слова судьи Роджерса доносились до меня, словно он говорил через толстый слой ваты. – Одно время Чарли Стронг и был связным между коммунистами, с одной стороны, и черными радикалами, с другой. Сейчас, когда прошло почти сорок лет, я могу вам это рассказать.
В правом моем виске сверлила боль. Мне хотелось убежать, но я заставила себя дослушать до конца.
– Один из арестованных по делу убитого шерифа…
– Он был расист, Стив…
– Я знаю, но это абсолютно ничего не меняет, – судья Роджерс подчеркнул смысл своих слов долгой паузой.
А потом продолжил:
– Так вот, арестованный этот показал, что в преступлении участвовал и мистер Чарльз Стронг тоже.
– Чарли отказался принимать участие в этой расправе…
– Абби, дорогая, с точки зрения закона, даже если бы вы были правы, Стронг должен был понести заслуженное наказание. Он ведь его не предотвратил… – Я исчерпала все свои доводы, и судья Роджерс удовлетворенно вздохнул: – А мать вашего мужа, как и сам он, потом утверждали, что в ту ночь мистер Стронг ночевал у нее. Им, кстати, не очень поверили: уж слишком велика у них разница в возрасте.
Вид у меня был, наверное, настолько потерянный, что он с беспокойством спросил:
– С вами все в порядке, Абби?
Но я уже справилась со своими чувствами. Мне вдруг стало ужасно обидно за Чарли: даже если все, что говорил судья Роджерс, – правда, Чарли никогда преступником не был и не мог быть уже по самому своему характеру.
– Доктор Стронг, – продолжил мой собеседник, – из племени извечных бунтовщиков. Ему совершенно неважно из-за чего или против кого бунтовать. Главное – всегда быть по другую сторону баррикад. Ну а уж если он на стороне справедливости…
– Стив, – возразила я, – я знаю Чарли много лет и могу ручаться, что идеология была для него только романтикой. А когда он понял, что его товарищи по борьбе думают совсем иначе…
– Это совершенно неважно, – мягко настаивал судья Роджерс.
– Поймите, – не сдавалась я, – он ершист, циничен, любит шокировать, но, уверяю вас, не больше того.
Но я понимала, что переубедить его не смогла. Тогда я сказала, что тороплюсь, и стала собираться. Судья Роджерс покачал головой и настороженно улыбнулся:
– Во всех случаях он должен был сесть в тюрьму, но избежал справедливого наказания.
РУДИ
Я позвонил ей на следующее утро.
– Галатея?.. Руди Грин… Я насчет концерта, помните?
– Да, конечно. Звякните-ка мне вечерком, я свяжу вас с нужными людьми…
– Так не пойдет, – перебил я ее, – я вызвался вам добровольно помогать, а вы со мной играете в бюрократию.
Она слегка опешила, а потом спросила:
– О’кей, а что вы можете предложить?
– Терпеть не могу официальности. Могу я к вам заехать? – Она колебалась. – Галатея, я – враг условностей. И классовых перегородок…
– Хорошо! – сказала она, помолчав немного. – Я живу на авеню де Франс. Но больше чем кофе я ничего вам не обещаю, профессор Грин…
– Это уже другое дело, – с воодушевлением ответил я, не обращая внимания на намек.
Видно, ей показалось, что она как-то должна объяснить мне это свое решение:
– Моя босс и по совместительству приятельница уехала на две недели в Лондон. Обычно я занята допоздна.
До авеню де Франс я добрался за пятнадцать минут на такси. Дом, где она жила, даже для Женевы был слишком буржуазен. Бросался в глаза не шиком, а какой-то сытой и самодовольной добротностью.
В холле возлежал тяжелый ковер. Справа и слева чопорно поглядывали две массивные, из дорогого дерева двери. Я вызвал лифт. Он тоже был задрапирован и поблескивал зеркалами на стенах. Едва вздрогнув, пахнущая дезодорантом кабина бесшумно подняла меня на третий этаж.
В квартире, где я оказался, все было французским: элегантный овальный стол, стулья с высокими, украшенными резьбой спинками, игривые маркизы на окнах. Галатея поймала мой взгляд и улыбнулась:
– Мы обе – франкофилки…
Она посадила меня на старинное и не очень удобное канапе и поправила цветы в вазе на столе.
– Чай? Кофе?
– Если не трудно – кофе. Он у вас хороший?
– Колумбийский, – в медовых ее зрачках сквозили любопытство, легкая усмешка и, как мне показалось, даже шаловливый вызов.
Кожа у нее была белая-белая, и медные завитки волос лишь подчеркивали это. В нежных ушах висели крупные, от хорошего дизайнера, серьги. Они колыхались при каждом ее шаге. Галатея прошла на кухню. Я, не отрываясь, глядел на ее ноги. Она появилась минут через пять с подносом в руках. На нем стояли две музейного вида просвечивающие темным кофе чашки в таких тонких блюдцах, что казалось, они сделаны из папиросной бумаги.
– Вы делаете для земляков великое дело, – поспешил я отдать ей должное и перевел взгляд на ее ноги.
От их длинной и стройной наполненности я почувствовал резь в глазах.
– Когда страна и все мы в таком положении…
Ну не могла она не заметить моего взгляда. Он, как ртутью, был налит либидо. По-моему она чувствовала это далее не глядя на меня. Ногами. Бедрами. Низом живота.
Расставив на столе чашки с кофе, Галатея села сама, спрятав ноги под стол. В общем, мне даже стало как-то неудобно, и я стал оглядывать комнату: приличия есть приличия.
– Довольно удачная репродукция, – кивнул я в сторону противоположной стены. – Писарро?
Галатея улыбнулась и кончиком языка облизала нижнюю губу. Резь в глазах не проходила.
– Да нет – оригинал, – слегка улыбнулась она.
– Ничего себе! – присвистнул я.
Она задорно вздернула брови:
– Тетка моей приятельницы, она же и босс – фрау Гастнер, – француженка. Обожает импрессионистов и терпеть не может швейцарцев. У нее еще шесть полотен в банке.
– Фантастика! – воскликнул я. – Где я нахожусь?
– У фрау Гастнер, – улыбнулась Галатея, – для этого есть свои основания. Ее муж был банкиром. А детей не было. И когда он умер, родственники решили прибрать все к рукам. Они объявили фрау Гастнер недееспособной и стали добиваться опеки над ней.
– И как же она отвертелась, если не секрет?
Галатея насмешливо пожала плечами:
– Швейцарцы – скуповаты, а фрау Гастнер отвалила адвокатам столько, что уже просто невозможно было не выиграть дела. И к тому же вызвала свою единственную племянницу.
Мы отпивали густой и тягучий кофе. Но вкуса я почти не чувствовал.
– Старая истина – скупость всегда самый ненадежный вклад, – откликнулся я.
– Пожалуй, месть – понадежней, – бросила на меня быстрый взгляд Галатея. – Фрау Гастнер прожила еще восемь лет и только и делала, что портила кровь родственникам своего покойного мужа.
– Ей это удавалось?
– Еще бы! Она каждый месяц-полтора летала по всему свету первым классом, останавливалась в самых дорогих отелях и не забывала про казино. И всегда с племянницей…
– Догадываюсь, что стало с наследством, – добавил я в чашку немножко сахара.
Кофе был ужасный. Эта женщина была создана для другого.
Галатея рассмеялась:
– Часть все-таки отошла к ним. Но кое-что, а этого бы вполне хватило на десятерых, осталось и племяннице.
Чуть отпив кофе, Галатея взялась за телефон. После двух звонков она положила трубку и обратилась ко мне:
– Руди, когда бы вы могли начать репетиции, если не очень откладывать?
– Только не завтра. Мне надо съездить по делам на день в Базель…
– Вы ведь на машине? Это всего двести пятьдесят километров.
– Нет, – ответил я, – предпочитаю поездом. У меня нет прав…
– Лихач? – зыркнула она на меня озорным взглядом.
– Вроде, – отозвался я.
– Если вы поедете утренним поездом, к вечеру вернетесь.
Я улыбнулся. Мне вдруг, как мальчишке, захотелось смутить ее. Увидеть, как краска заливает ей лицо. Я уставился на ее бюст и стал представлять себе, как в цепенеющую полусферу моих ладоней вкатываются ее налитые жаром и нетерпением груди. По-видимому, телепатия подействовала: Галатея поджала нижнюю губу и произнесла глуховатым, не терпящим возражения голосом:
– Буду ждать вашего звонка…
– А до этого? – спросил я жалостным тоном. – Вы ведь не оставите мужчину голодным, правда?
В ее взгляде мелькнул блик настороженности.
– Нет-нет, – поспешил я заверить, – я это к тому, что хочу вытащить вас в ресторан…
– Давайте отложим это на следующий раз, – ответила она с некоторой неуверенностью.
– Никогда не оставляю на завтра то, что могу сделать сегодня. Это мой принцип…
Мальчишеская дерзость привела к неожиданному результату: медовые зрачки заблестели озорством и насмешкой.
– У вас что, день рождения? – попыталась она отыграться.
– Нет, – притворно пожал я плечами, – просто чувствую себя здесь чужим и нуждаюсь не только в ужине, но и в сочувствии.
Она снова посмотрела на меня, но уже более снисходительно и неожиданно согласилась:
– О’кей…
– Тогда я туда и обратно на такси, и мы с вами отправимся в гастрономическое Эльдорадо.
Выскочив на улицу, я просигналил первому же таксисту и помчался к себе в пансион.
Сборы заняли всего полчаса: я летел как на крыльях. Наскоро побрившись электробритвой, я протер заново выбритую физиономию душистым кремом. Заказал по телефону такси и, надев легкое пальто, из открытых бортов которого бросался в глаза пышный белый платок, выскочил на улицу.
Шофер уже ждал. Галатея появилась через десять минут. Когда она села рядом со мной, ноздри защекотал терпкий, чуть горьковатый запах – так пахнут чуть залежавшиеся цветы.
– Вы предпочитаете французскую или швейцарскую кухню? – сразу же спросила Галатея.
– Со швейцарской я просто не знаком…
– В получасе езды отсюда есть забавное местечко. Там, в основном, – туристы. Но шале – очень уютное…
В деревянном, а-ля деревня, домике, где со стен свисали охотничьи трофеи – муляжи птиц и зверей, – чинно ужинали немецкие туристы.
Мы сели за столик для двоих у окна.
В сумеречном зале светили свечи в крупных тяжелых шандалах. В широком окне мерцала дальняя россыпь огней, теряющихся где-то в горах. Красота. Правда, как всегда в Швейцарии, – все слишком прилизанное.
Минут через десять подошел официант в охотничьем костюме.
– Фирменное фондю, – попросила Галатея.
Официант многозначительно закивал: гости знают, конечно, сами, что заказывать.
Вскоре он появился снова. Теперь – с давно вышедшей из употребления спиртовкой в одной руке и подставкой – в другой. Несколько ловких движений, и на столе возник настоящий натюрморт. Большие керамические тарелки, длинные, с двумя зубчиками вилки, бутонообразные бокалы для вина.
Что-то загадочное чудилось мне во всей этой полусказочной обстановке. Тусклые лучи света в глазах чучел. Синевато-желтые голограммы огня, переливающегося в спиртовке. Острое шипение расплавившейся магмы сыра в огромной кастрюле. Переговаривающиеся темные фигуры за соседними столиками. Эффект заколдованного царства развеял официант-охотник. В его руках плыло, блестя серебром подноса, овальное блюдо с мелко нарезанными кусочками мяса. Поставив поднос на стол, он жестом фокусника откупорил бутылку итальянского вина.
– И надолго вы в Швейцарии? – спросила моя дама, погружая деревянную вилку с кусочком мяса в расплавленный сыр.
Я почесал висок:
– Пока не получу причитающееся мне наследство.
Галатея усмехнулась:
– И у вас тоже – наследство? Поверьте, занятие не очень перспективное.
– Судя по вашему голосу…
Ее улыбка стала еще шире и ироничней:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37