– Вперед, девочки, нас ждут славные дела.
Мы поиграли еще с полчаса. Любопытных вокруг нас стало побольше. Мелочи и даже мелких долларовых купюр – тоже. Наконец, приутомившись, девчонки стали собирать свои шмотки. Я тоже уложил кларнет в футляр.
– А знаете, – сказал я им с таинственным видом и для значительности поднял вверх указательный палец, – у меня к вам предложение…
Они переглянулись. Блондинка инстинктивно прислонила к стенке свой контрабас. Чувства, которые она испытывала, можно было понять. Этакий коктейль любопытства, недоверия и настороженности.
– Деловое, естественно, – самым серьезным тоном добавил я…
Казалось, перед ними вдруг возник инопланетянин, а они не знали, на каком языке с ним разговаривать.
– Что вы имеете в виду? – подозрительно спросила блондинка.
Она была явно заводилой.
– Ну не здесь же, в метро, – с насмешливой укоризной протянул я. – Вы позволите пригласить вас на чашку кофе?
Я галантно протянул руку в направлении выхода и поманил их пальцем. Здесь, в Гринвич-виллидже, ресторанчиков и кафе – как собак нерезаных: на каждом шагу. Уже через полсотни метров мы остановились возле расставленных на тротуаре столиков и сгрузили на свободные стулья плащи и футляры. Я заказал молоденькой официантке кофе и пирожные. Когда она отошла, я, привлекая внимание, слегка постучал по столу. Потом собрал лоб в вертикальные морщины и спросил заговорщицким тоном:
– А хотите вместо халтуры делать что-то более серьезное и оригинальное?
В их взглядах робкая надежда соседствовала с полудетским страхом: а вдруг я над ними смеюсь. Или, хуже того, задумал какую-то пакость.
– Моя область – музыкальный фольклор, девочки. Кроме того, я по образованию – дирижер.
Господи, какими у них стали глаза! А меня словно кто-то накачал изнутри веселым газом.
– Можно переложить на современный лад что-нибудь старинное и поработать над этим. За успех – ручаюсь.
Официантка принесла заказ. Девчонки с удовольствием ели пирожные и запивали их кофе.
– Меня зовут Лизелотта, – представилась блондинка, засовывая ложку в рот и улыбаясь.
– А меня – Сунами, – все еще стесняясь, хлопнула ресницами японочка.
Я покровительственно и по-отечески кивал.
– Вы это всерьез? – робко спросила японочка.
– Более чем, – заверил ее я.
Лизелотта слегка прикусила губу:
– Думаете, так заработаем больше?
Я засмеялся, В романтиках иногда просыпается меркантилизм. Романтика романтикой, а кушать-то надо…
– Фольклор, дщери мои, снова входит в моду, – развел я в подтверждение своих слов руками. – Чем ближе глобализация, тем больше людям хочется ощутить, что они не такие, как все. Что у них есть прошлое. И если еще найти пианистку…
– Пианистку? – спросила насмешливей, чем надо было бы, Лизелотта.
Я чуть осуждающе кашлянул: ты что, не поняла глубину моего замысла, детка? И, чуть нахмурившись, отпил скверный кофе.
– Ну, в метро мы пианино, конечно, не станем брать. Но надо думать перспективнее. Не о сегодня, а о завтра.
Я их окончательно запутал, но это и было моей целью. Иначе бы они меня давно послали куда подальше.
– На первых порах можно использовать маленький орган, – сказал я. – С пианисткой у нас будет уже квартет. А, кроме того, вы ведь музыкантши, и я не должен вам напоминать, что пианино – самый емкий и многоголосый инструмент.
Лизелотта, слегка смутившись, кивнула. «О господи, – подумал я, – до чего доверчива молодость и какой коварной может быть старость!»
– Правда, я должен вас предупредить, все будет зависеть от вас самих.
Они мгновенно насторожились. Но я не дал окрепнуть их закопошившимся сомнениям.
– Придется поработать, и как следует! Руди Грин готов вас подготовить. В принципе, у вас – неплохой профессиональный багаж. Ну и молодой задор, естественно. Но результат, повторяю, зависит только от вас. Сработаемся? Перспективы самые радужные! Нет?..
С ответом я их не торопил. Так и закончил на обрывистой ноте. Девчонки ничего не ответили, но телефон и адрес записали. Покопавшись в телефонной книге, я нашел местечко, где взял напрокат японский орган «Ямаху». А на следующий день мои девахи, предварительно позвонив, явились ко мне в студию. Не одни – с подружкой.
– Заходите, девочки, – широко распахнул я двери. – Покажите-ка папаше Руди, на что вы способны.
– Как тебя зовут, таинственная незнакомка? – обратился я к новенькой.
– Ксана.
Имя было странное, но спросить, откуда она, мне было неловко. У нее были большие голубые глаза и короткий ежик мальчишеской стрижки. Если я смотрел на нее более внимательно, она опускала взгляд.
Я положил перед каждой из них уже размноженные в четырех экземплярах ноты и приготовился.
– Руди, – попросила меня Лизелотта, – только не кричите на нас, пожалуйста!
– Кричать? – удивился я. – И не вздумаю. Выгоню, если что не так…
Они принужденно рассмеялись. Я стал отбивать такты ногой.
Они смотрели и слушали.
Первой вступила Сунами со своей скрипкой, за ней – Лизелотта с контрабасом, и только потом послышались, к сожалению, немножко синтетические, звуки переносного органа. Это играла Ксана. Сначала я подстраивался к ним, чтобы приучить их к своему присутствию, потом начал дирижировать одной рукой.
– Неплохо, неплохо… Вы присутствуете при рождении квартета профессора Руди Грина, дети мои. Слушатели должны лопнуть от сантиментов, когда нас услышат.
Часа через два я почувствовал, что мы сыгрываемся, Ясно было, что репетировать с ними придется долго, но в успехе я уже почти не сомневался.
– Не-не-не! Нет! Я сказал – нет! Скрипка – нежнее! Контрабас – не заглушайте скрипку. Орган – проникновенней…
Они послушно исполняли каждое мое пожелание.
– Так. А теперь снова вступаю я со своим кларнетом… Вот так… Орган, плавно! Еще плавнее! Ксана, что ты делаешь?! Я понимаю, что это не пианино. Но все же… Вообрази, что ты влюблена, и он склоняется к тебе. Чувствует твой запах. Твое дыхание… Ну же… Чему вас там, в академиях, учат?
Мы кончили только к восьми вечера. Голодные, но сработавшиеся. У меня оказались хорошие ученицы. А у них – прекрасный преподаватель и дирижер.
В их отношении ко мне чувствовалось уважение и даже – я не преувеличиваю, так мне, во всяком случае, показалось – трепет.
Когда они ушли, в студии еще долго пахло молодым телом, духами и тем чуть отдающим нафталином душком, который возникает вокруг музыкальных инструментов. Я улыбался самому себе: Руди, все может сложиться интересней, чем ты только мог себе представить.
Но какая-то неведомая мне сила вдруг потянула меня снова в ванную. Я снова приклеился к зеркалу. К счастью, как ни придирчиво я себя в нем рассматривал, ничего нового не обнаружил. Впрочем – прошла только неделя. По моему календарю – это только около трех месяцев.
АББИ
Услышав ее голос на автоответчике, я вздрогнула. Но колебалась недолго и тут же перезвонила.
– Селеста, – спросила я, – что-нибудь с Чарли?
– Нет, – прозвучало в ответ, – я хочу с вами поговорить о себе…
Мы встречались с ней крайне редко, да и то, только если Руди настаивал на том, чтобы поехать и навестить по какому-то поводу Чарли. Не думаю, чтобы он рассказывал Селесте что-то о моих с ним отношениях, но чисто по-женски она могла это почуять. По тону, по взглядам, по незаметному для обычного взгляда выражению лица. Это трудно объяснить, но мы, женщины, наделены каким-то особым инстинктом и ощущаем присутствие возможной соперницы, даже впитывая его из окружающего нас воздуха.
Селеста сказала, что заедет ко мне после работы. Не знаю почему, но на душе у меня было неспокойно. Когда она появилась в дверях, я окинула ее быстрым взглядом, надеясь на свою наблюдательность, но по лицу ее ничего нельзя было сказать. Этакая Кармен из оперы Бизе: огромные серьги в ушах, чуть надменный, но вместе с тем настороженный взгляд и властная осанка.
Ей, конечно, не повезло: она напоролась на Чарли. Любого другого она подмяла бы под себя и исковеркала ему жизнь. Чарли с глумливым смешком рассказывал, что по астрологической карте она – Скорпион. Мне это говорило куда больше, чем что-нибудь другое: я верю в астрологию, и она меня подводила очень редко.
Я почти не сомневалось в том, что могло привлечь Селесту к Чарли. У таких дамочек влюбленностей не бывает, потому что не может быть. Чувства замещают интересы, а сантименты – цель, А кроме того, между ней и Чарли – почти три десятка лет разницы. Селеста, как и Лола, сбежала с Кубы в утлом суденышке и едва не утонула вместе с другими беглецами. И хорошенько после этого намыкалась в Штатах в роли нелегальной эмигрантки. И вдруг – ей удается привлечь внимание старого и блудливого павиана. Причем павиан этот не только прекрасно обеспечен, но и, что куда важнее, – одинок. Почему бы тогда не попытаться прибрать его к рукам? И не бросить надежный якорь в хорошо защищенной и комфортабельной гавани?
Правда, позже из некоторых оговорок и замечаний своего муженька и его похотливого дружка я убедилась, что такое объяснение страдает некоторой однобокостью. Как это ни парадоксально, но даже такие сильные и целенаправленные натуры, как Селеста, порой устают от собственной диктатуры. Бремя власти и ответственности оказывается для них слишком тяжелым, и они невольно попадают в сети ловких и безжалостных шовинистов. В ее случае – в образе доктора Чарльза Стронга. Так мечта обручилась с выгодой.
– Что будете пить? – спросила я.
– Джин с тоником, – пожала Селеста плечами. – Если можно, с ломтиком лимона.
Мы довольно долго обменивались пустяковыми замечаниями и, слегка улыбаясь, разглядывали друг друга. Наконец, резко повернувшись ко мне, она ошарашила:
– Я беременна, Абби…
– Что? – почти вскрикнула я. – Не может быть…
Она посмотрела на меня испепеляющим взором, но взяла себя в руки. В конце концов, я была нужна ей, а не она – мне.
– Почему вы считаете, что не может быть? – сузила она свой прищур.
– Чарли всегда и слышать не хотел о детях, – пожала я плечами. – Ребенок стеснил бы его мужскую свободу. Да вы, наверное, и сами это знаете.
Селеста отпила из бокала глоток джина и неприязненно на меня уставилась. Я попыталась занять оборонительную позицию:
– Во всяком случае, насколько я знаю, он всегда говорил, что ему хватит тех двоих детей, которых он оставил в Йоханнесбурге.
– Я это уже слышала, – кивнула Селеста.
Так она и не пообтесалась в Америке: отсутствие такта и невоспитанность бросались в глаза. Впрочем, винить в этом надо только Чарли: ведь он всегда относился к ней как султан – к одалиске в гареме. А ей как-то надо было себя защищать. Ведь когда она кипятилась, он обращал на нее не больше внимания, чем на капризничающего ребенка. В лучшем случае – позволял себе по-монаршьи ухмыльнуться и снисходительно подождать, пока она кончит. Среагировать значило бы для него встать с ней на одну доску.
Селеста словно угадала мои мысли. Изобразив на лице сморщенную улыбку, она тут же напомнила мне, с кем я разговариваю.
– Единственная проблема – у меня экзамены в колледже. Я делаю вторую степень по организации медицины.
Я кивнула, как бы принимая во внимание полученную информацию. Она хотела таким образом не только повысить свой статус в моих глазах, но и заставить меня первой выйти из укрытия с белым флагом. Но я не позволила ей этого сделать, ответив на ее демарш долгим молчанием.
– Конечно, он не хотел этого, – вынуждена была она продолжить. – Но это мое собственное решение. Мне – вот-вот тридцать шесть. И это – последняя моя возможность.
– Вы правы, – сказала я. – На вашем месте я сделала бы то же самое.
Она посмотрела на меня, как экзаменатор, услышавший слишком хороший ответ от плохого ученика: а не припрятал ли тот шпаргалку?
– Спасибо! – возникла в уголках ее рта высокомерная улыбка.
Но я продолжила в полном соответствии с выбранной для себя к этому случаю ролью:
– И какова же была его реакция?
Селеста усмехнулась:
– Он еще не знает…
Я невольно вздрогнула: ситуация обещала стать неуправляемой. Рискованная же ты баба, подумала я. Ну и ну!
– И сколько же уже прошло времени?
Она чуть скривилась:
– Два месяца.
В душе я ей вполне искренне, по-женски, сочувствовала. Селеста пригубила бокал с джином и сделала вид, что слегка отпила. Но меня не обманешь: игра! Поняла, что я представила себя на ее месте.
– Вы собираетесь ему об этом сказать?
Она кивнула, чуть прикрыв от досады глаза. Видно, сама мысль об этом давалась ей нелегко.
– Но хочу, чтобы сказали ему об этом вы…
– Я?! – вырвался у меня возглас удивления. – Но почему – я?
– Мне будет легче защищаться, чем нападать, – прозвучало в ответ.
Ну и цинизм! «Легче защищаться, чем нападать»… Я даже не знала, как и что ей ответить. Боевой бабец, надо вам сказать! Чарли еще знать не знает, что в его голубятне свил себе гнездо коршун.
Но если честно, я вдруг ощутила странное удовлетворение. Больше того – что-то вроде мгновенного торжества. Месть и злорадство – чувства, конечно, низменные, но поделать с собой ничего не могла. Наконец-то этот наглец будет посрамлен – колоколом било у меня в голове. Унижен и растоптан! Только представить себе: Чарли Стронг, старый сноб и гордец, – с детской коляской. «Какой прелестный у вас внучок, доктор Стронг!» – «Нет, это – мой сын!»
– Вы думаете, это что-то изменит? – собралась я с мыслями, чтобы ответить.
– Нет, – вздернула она брови кверху и снова отпила глоток джина. – Просто мне не хочется звонить ему по этому поводу.
– Но что вы собираетесь делать сами потом?
– Растить ребенка сама, Абби! – В ее словах прозвучал вызов.
Словно она говорила не со мной, а с ним. Но я понимала: она просто готовит себя к этому разговору.
– А если…
– А если – что?
Я была уверена, что все это неспроста: она пыталась использовать ситуацию лишь для одной цели – возвыситься самой в собственных глазах и унизить меня в моих. Ведь я всегда была зависима от Руди и много лет подряд не работала. Меня это разозлило.
– А если он откажется помогать?
Она расхохоталась, словно заранее знала, что я скажу, и уже обдумала ответ:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37