Глаза у нее были закрыты, губы сжаты. Я видел, как она поднялась, собираясь уходить, но остановил ее.
– Абби, одиночество еще хуже. Оставайся, я постелю тебе в кабинете.
Она рухнула там на тахту, как срубленное дерево. А ночью пришла ко мне.
– Чарли, – сказала она, – я не могу сейчас быть одна…
Я понимал, что поступаю как подонок. Но не мог ей отказать. В конце концов, Руди сейчас плевать на это. Я подвинулся. Раньше я ни за что не позволил бы себе ничего подобного.
В тот момент я был уверен в одном: отдаваясь мне, она, несомненно, мстит Руди…
РУДИ
– Бедная Румыния, – сказал Нику и выругался.
Он изрядно выпил, и теперь все, что раньше копил в себе, вдруг хлынуло наружу в потоке ненависти ко всему свету.
Мы сидели в дешевой греческой забегаловке. В оконном проеме в стене перед нашим столиком изредка мелькал колпак усатого повара. Он передавал официанту тарелки с шашлыками и кебабами.
Пахло жареным мясом, овощами и острой приправой. Это невозможно объяснить, но в таких дырах еда в большинстве случаев отчего-то вкуснее, чем в самых фешенебельных ресторанах. В коллизии изыск – простота безыскусность нередко берет верх. Наверное, потому, что она естественней.
– Бедная Румыния! – повторил Нику снова.
Но теперь грохнул по столу рукой так, что зазвенели рюмки.
– После византийцев – венгры, потом на целых пятьсот лет – турки. Мало было – еще на полстолетия русские…
Мелькнувший в окне поварской колпак замер: разносивший тарелки официант повернулся в нашу сторону. Но Нику не обратил на них внимания:
– Для Запада вся наша Восточная Европа – задворки. Там носы морщат в нашу сторону: мы, видишь ли, – плебс, а они – аристократия.
Я его не перебивал: в таких случаях лучше, чтобы скопившийся пар злости и ожесточения вышел наружу, тогда станет легче.
– А ты вот походи по стройкам, по гаражам, по фермам – повсюду мы, иностранные рабочие. Нас эксплуатируют и обирают. Но мы бесправны. И молча все сносим. А что, скажешь, делать? Всюду – презрение и равнодушие…
Я отодвинул от него бокал, но он вновь придвинул его к себе и налил бренди. От скопившейся ярости он выдул его как водку – на одном дыхании.
– Только вот не секут эти идиоты, что если они не подкрасят свою голубую кровь нашей красной, – румынской, украинской, польской, болгарской, – в ближайшем будущем мечетей в Европе будет больше, чем церквей, а латинский шрифт заменит арабский.
Он на мгновение замолчал и стал ожесточенно стучать ножом по тарелке.
– Запад гниет, – гремел он на весь шалман, – Не знаю, как там у вас, в Штатах, но здесь… Десять миллионов арабов во Франции, десять миллионов турок и курдов с арабами в Германии. А Англия, Голландия, Бельгия, Испания?..
Я кивнул: хотел показать, что внимательно его слушаю:
– Так ты, выходит, за Европу без…
– Без черножопых, да! – отрезал он, не задумываясь, и на висках его четче обозначились желваки.
– А я-то думал, что в двадцать первом веке людей делят не по цвету кожи и религии…
– Ты из меня расиста не делай, – Нику с силой топнул ногой по полу. – Для меня – что черный, что желтый – лишь бы такой же европеец по убеждениям, как я. И чтоб не превращал Париж в какой-нибудь Риад, а Лондон – в Тегеран…
Мне с трудом удалось его вытащить на улицу и усадить в такси. Он все еще бушевал, но, слава богу, по-румынски. Утром Нику пришел ко мне извиняться.
– Руди, – скривился от неловкости, – ну, вы сами понимаете, выпил человек…
Я кивнул и жестом руки показал, что все, мол, в порядке, и я нисколько его не осуждаю. Но видно, ему все же хотелось сгладить впечатление, произведенное на меня с пьяных глаз. Он вдруг озорно подмигнул мне и прищелкнул пальцами:
– Как там с Галатеей, а?!
Я сделал вид, что думаю о чем-то другом, и потому не обратил внимания на его слова. Но Нику не намеревался отступать: ему необходим был реванш:
– Знаешь, кем был ее отец? Генералом! Внешней разведкой занимался. За границей жили. Она и языки поэтому знает.
Я думал, что если начну бриться, он уйдет. Не тут-то было. Став за моей спиной так, что мог видеть мое лицо в зеркале, Нику скрестил руки на груди и продолжал:
– И замуж она тоже вышла не за кого-нибудь: за нашего военного атташе. От него у нее и дочь – студентка в Сорбонне. После развода вначале в Париже жила, а потом сюда переехала, в Швейцарию.
Я тщательно рассматривал свою физиономию в зеркале. Надувал поочередно щеки, Двигал за щеками языком. Приближался и отдалялся от зеркала. Морщился. Все, чтобы показать: ни ты, ни твои рассказы меня нисколько не интересуют.
– Тут у нее подружка близкая работает, тоже оттуда. Она-то ее сюда и пригласила, – сказал он с намеком.
Я не сдержался и повернулся к нему лицом:
– Лесбиянка, что ли?
– Спроси у нее сам, – оскалился Нику. – Если такой смелый…
Сносить его хамство я не собирался:
– Слушай, – а откуда у тебя такая информация? Ты что, тоже в разведке работаешь?
Нику дернулся, словно его ударило током. Взгляд стал сразу жестким, колючим.
– Руди, я – только гастарбайтер. Если бы я был тем, за кого вы меня приняли, мне бы не пришлось ехать на заработки за границу. – И перевел разговор на другую тему: – Вы говорили, что собираетесь сегодня ехать? В Лозанну?
– Нет, – выдавил я из тюбика на палец мазь, которую втирал после бритья, – сегодня – во Фрибург…
На следующее утро, перед тем как отправиться на вокзал, я позвонил Пачелли. Трубку сняла секретарша.
– Если вы не соедините меня с ним немедленно, – зловеще произнес я в трубку, – я появлюсь в вашем офисе сам и устрою скандал. Представляете, какое впечатление это произведет на ваших клиентов?
И через полминуты услышал голос Пачелли.
– Мистер Грин, импульсивность в нашем деле – злейший враг успеха, – едва поздоровавшись, поспешил он поставить меня на место.
Я решил сыграть ва-банк.
Накануне вечером, просматривая в телефонной книге Цюриха адреса адвокатских контор, я выбрал самую красочную рекламу:
– Месье Пачелли, я разговаривал с адвокатом Гальдером в Цюрихе, и если вы ничего сделать не в силах…
Меня пощекотал мелкий смешок:
– Милый друг, я делаю все не только возможное, но и невозможное. Вы просто себе не представляете. Я даже созванивался с его высочеством…
– Устройте мне с ним встречу. Я его быстро уломаю.
Пачелли помолчал секунду-другую, по-видимому, чтобы я лучше представил себе свою собственную наивность. Затем, кашлянув, задумчиво произнес:
– Да, но его высочество наотрез отказывается с вами встречаться…
Голос судейского крючка звучал жестче, даже злорадней, чем следовало бы.
– Какого черта?! – обозлился я.
– Повторить вам, что он сказал? – Сталь в голосе Пачелли стала еще острее и теперь могла порезать. – Наверное, все же лучше своими словами, вы не думаете?
– Да скажете вы, наконец, или нет? – гаркнул я.
– Конечно-конечно, – вдруг тихо зазвенел в его голосе веселенький колокольчик. – Его высочество говорит, что вы – бастард, а таких в королевских конюшнях всегда было навалом…
Меня обожгла волна ярости:
– Дайте-ка мне его номер телефона. Я пытался его разузнать, но он засекречен.
– Вы только все испортите, – уже спокойнее, увещевая меня, сказал Пачелли.
– Из какого нафталина вы только вытащили этого червяка?
– Он ведь, если я не ошибаюсь, – ваш сводный брат, – хмыкнула трубка.
– Ладно, – буркнул я, – что вы предлагаете?
Ловкий крючкотвор помолчал – я даже представил себе, как он почесывает подбородок, – и раздумчиво произнес:
– Вначале подпишите генеральную доверенность на мое имя. Если к тому же вы гарантируете, что будете держать себя в рамках приличия, я дам вам номер сотового телефона ее высочества принцессы. Софи – внучка его высочества. Учтите: это ваш главный экзамен, и от него зависит весь наш успех…
– Гарантия, я полагаю, – ваша честь адвоката…
Но его мои колкости не пронимали. Если бы не толстая кожа, он бы не смог работать адвокатом.
Во Фрибурге я купил на книжном развале книгу о генеалогии европейских монархов. На обратном пути, в поезде, я, давясь втихую проклятиями и ругательствами, пытался прорваться через надолбы имен и родственных связей. Они, как и сами династии, уходили в черную дыру истории. От скуки и нетерпения рот сводило зевотой, но я упрямо помечал маркером все, что относилось к моим родичам.
Зато уже назавтра я мог позволить себе позвонить своей титулованной внучатой племяннице. Мне ответил мелодичный женский голос:
– Хеллоу!
– Привет, Софи! Я получил ваш телефон от адвоката Пачелли. Знаете такого? Я – ваш сводный дедушка. Звоню вам по поводу «Ля Шери». Хотите со мной встретиться?
– Мистер… Грин, если не ошибаюсь?
– Он самый, – галантно отозвался я.
– Могу вам предложить встретиться послезавтра.
– Согласен, – тут же откликнулся я.
– В три дня возле фигуры динозавра в Базеле. Это – в зоопарке.
– Что? – повысил я голос. – У вас что, крыша поехала? Из Женевы ехать в Базель? Почему тогда не в Цюрих?
– Потому что я возвращаюсь из Франции, мистер Грин, и туда мне ближе. Но если вас это не устраивает, я через месяц буду в Женеве.
Я заскрипел зубами от ярости, но ничего другого делать мне не оставалось, кроме как согласиться.
– А какого черта зоопарк? Вы что, издеваетесь?
– Мистер Грин, я вовсе не заинтересована, чтобы за мной увязался кто-нибудь из папарацци. Итак, вы будете послезавтра в базельском зоопарке возле динозавра или нет?
– Буду, – буркнул я.
АББИ
Стив Роджерс был полной противоположностью Руди: знал не только чего он хочет, но и как этого достичь. Всегда спокойный, ровный, не просто сдержанный, а уверенный в себе и своих силах, он каждый день часами проделывал сложный и утомительный комплекс физических упражнений. Наверное, поэтому в теле его не было ни жиринки, а руки казались отлитыми из стали.
Я была у него пару раз в Малибу, в большом и просторном доме, обставленном мебелью в стиле шестидесятых. За аккуратно ухоженным садом следит пожилой садовник-мексиканец, а хозяйство ведет – готовит, убирает и делает покупки – его жена.
Стив показывал мне старые фотоальбомы: вот он – малыш рядом с отцом и матерью, вот – школьник, студент, член университетской сборной по регби. А вот – Стив и Сьюзен, его покойная жена: их сфотографировали где-то в гостях на барбекю. Дальше шли фотографии Стива с детьми, Стива в судейской мантии, на работе, а отдельно – Стива на приеме в Белом доме…
Он не позволил себе ни единого двусмысленного намека или жеста. Но в его чувствах невозможно было усомниться.
– Абби, – попросил он меня, ласково коснувшись моей руки, – вы можете мне абсолютно доверять…
– Что случилось, Стив? Почему вы в этом усомнились?
– Я хочу, чтобы вы знали: у меня – самые серьезные намерения. Но вас все время что-то давит, тяготит. Если вы поделитесь со мной, я постараюсь вам помочь.
– Стив, – сказала я, – вы спрашивали меня, замужем ли я, и я сказала, что нет. Это – правда, но не вся. Мой муж уехал и никогда больше не вернется. Но мы с ним не разошлись.
– Что-то такое я и подозревал, – сощурившись, кивнул он.
Тогда-то я и рассказала ему про Руди, про аварию полтора года назад, которая изменила всю нашу жизнь, и про мое странное – ни туда ни сюда – положение.
Стив слушал внимательно, чуть прикрыв глаза. Я обратила внимание: лицо его все время оставалось бесстрастным. Наверное, – привычка, приобретенная за много лет сидения в судейском кресле.
– Вы знаете, где он сейчас?
– Где-то в Швейцарии, – ответила я.
– Может, ваши дети знают больше?
– Нет, Стив. Они бы мне сказали.
– Но остался же у него здесь кто-то, кому он доверяет. К кому может обратиться в случае необходимости?
– Да, конечно, – сказала я, – его друг – Чарльз Стронг. Он – врач, проктолог…
Стив, мягко улыбнувшись, заверил меня:
– Абби, я думаю все утрясется…
Мы довольно часто ездили с ним по окрестностям Лос-Анджелеса. Стив был прекрасным кавалером: веселым, общительным, даже обаятельным. В ресторанах он выбирал для меня такие блюда, о каких я раньше и не слышала, но себе заказывал что-нибудь диетическое. Вместе со мной он пил только вино.
Однажды мне пришло в голову смотаться с ним, как когда-то с Руди, в Лас-Вегас. Мне нравилось вдруг очутиться в этом насквозь искусственном, придуманном, но по-своему ярком и привлекательном городе-балагане. Американский китч там навынос, но этого никто и не скрывает. Наоборот, – все вокруг словно бы подчеркивает: ни о чем не думай, мы позаботимся обо всем сами. Ты, дружок, в сказке, в выдуманной и отлакированной реальности. А раз так – и веди себя как в сказке: будь веселым и бесшабашным, трать деньги и дурачься, как ребенок.
Но Стив, улыбнувшись, отказался:
– Простите меня, Абби. Но я туда не езжу.
– Это потому, что вы – верующий католик? – спросила я, но, взглянув на него, почувствовала себя последней идиоткой.
– Нет-нет, – покачал он отрицательно головой, – к религии это не имеет отношения. Я просто не хочу становиться на одну доску с теми, кто сидел передо мной на скамье подсудимых. А там сейчас некоторые из этих людей – преуспевающие бизнесмены.
И я кивнула: конечно, я его понимаю… А через пару дней услышала на автоответчике голос разъяренного не на шутку Чарли…
– Свяжись со мной, когда бы ни пришла. Неважно, в котором часу. Днем, ночью. В любое время…
Я набрала его номер.
– Это я, Чарли…
Он угрожающе помолчал, а потом произнес незнакомым скрипучим голосом:
– Какого черта ты даешь мой номер телефона людям, о которых я ни разу не слышал и слышать не хочу?
– Но я никому его не давала…
– А судье Роджерсу?
– И ему тоже…
– Не морочь голову, Абби. Он вызубрил наизусть всю мою биографию…
– Чарли, мы встретились в кантри-клабе и от одиночества подружились.
Он издевательски хмыкнул:
– От одиночества… Подружились… Ну, еще бы…
– Прекрати! – гаркнула я. – У него серьезные намерения. Он спрашивал меня про Руди. Я сказала, что он где-то в Швейцарии, что ты – его единственный друг, и связь у него – только с тобой.
– Дурой ты никогда не была, Абби. А значит, инстинктивно не против, чтобы он меня шантажировал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37