– Как будто у меня своих неприятностей мало… Как ты думаешь, как отреагировала Ванесса, увидев твой снимок в газете?
– Возбудилась? Воспылала страстью? Томлением духа и плоти?
– Она нашла еще один повод, чтобы укусить меня. Пришлось тебя защищать, а ты же знаешь, как я этого не люблю.
Модель механизма переезда на новое место состоит в черепашьем темпе сборов с внезапным переходом к лихорадочной гонке на время. Пока я делал вид, что улаживаю кое-какие дела на работе, произошел скачкообразный переход к стадии суеты. И все-таки я решил заскочить в кафе «У Патрика» на обед, чтобы поболтать с Трейси и Ру. Я рисковал нарваться на кого-нибудь с работы, но рассчитывал, что прижимание руки к животу и постная рожа упредят ненужные вопросы.
– Что лучше – быть умным или красивым?
– Ну, – отозвался Ру, – я был лишен подобного выбора… С этим трудно смириться, но все же красота требует от ее обладателя гораздо меньших усилий. Красивым человек остаетсядаже во сне, и потом, умному легче изобразить из себя красавца. Гения от безумца отделяет тонкая грань, зато грань между красотой и уродством очень, очень толстая.
– По-моему, некрасивые люди в большинстве своем глупые, – добавила Трейси.
– А это не предрассудок? – спросил я.
– Я не про то, – в знак протеста Трейси энергично замахала руками, – у меня хватает некрасивых друзей. Я хотела сказать вот что: они глупы в своем отношении к красоте. Они отвергают людей, родившихся красивыми, потому что… ну, не знаю… красота досталась им без труда, наверное, поэтому. Мол, природа случайно распорядилась. Однако никто не издевается и не говорит: «Да он просто родился с талантом к музыке» или «Его блестящие способности к математике – всего лишь врожденный дар». Наоборот, такие люди вызывают уважение. Спортсмены, шахматные гроссмейстеры, артисты считаются ужасно положительными людьми. Но если человек принимает участие в конкурсе красоты, над ним смеются. Знаете, откуда это идет? Красота – качество, которое, как правило, ассоциируется с женщинами, поэтому общество, где хозяйничают мужчины, стремится принизить красоту.
– Ни хрена себе, – хором произнесли я и Ру.
– Похоже, ты давно эту теорию вынашивала и только ждала подходящего случая, чтобы донести ее до всеобщего сведения, верно? – поинтересовался Ру.
– Чуть больше трех с половиной лет, – Трей-си наморщила нос, – или около того.
– Господи… А я-то думал, что, отрешенно глядя в голубую даль, ты мечтаешь об Антонио Бандерасе.
– И это тоже.
– Ну ладно, поболтали – и хватит, – непререкаемым тоном объявил Ру. – Есть вещи поважнее. Согласно сообщениям прессы, ты, Пэл, застрял в окне туалета, я правильно понял?
– О-о, ты же знаешь, как любят эти газетчики делать из мухи слона. Я вам не говорил, что мы скоро переезжаем? Сразу, как только вернемся из Германии.
– Правда? Здорово! А насчет туалета…
– Кстати, я для этого и приехал – встретиться со студентами, желающими снять наш дом. Хотел…
– А как же…
–..до конца…
– …насчет…
– …разобраться.
– …туалета?
– Лучше я побегу, перехвачу их до начала лекций.
– Ру, он вот-вот выскользнет у тебя из рук, – предупредила Трейси, поднося чашку кофе к губам.
– У меня много чего скользит в руках, – ухмыльнулся тот.
Трейси хрюкнула прямо в чашку, расплескав кофе по всему столу.
– Извините, некогда любоваться, как вы устраиваете здесь свинарник, надо идти отлавливать квартиросъемщиков, – сказал я.
И ушел. Ру с Трейси сливали кофе со стола в пепельницу закатанным в пластик меню.
Размораживание холодильника – одно из самых серьезных испытаний отношений на разрыв. Я льстил себе мыслью, что кому-кому, а мне хватает мудрости, чтобы понять: ничто на свете не стоит мучений и нервных расстройств, связанных с этой процедурой. Я бы согласился пожертвовать морозилкой, отдав ее во власть цепких толстых щупальцев безжалостного льда. В ловушку, расставленную Урсулой, я угодил за ужином.
– Эй-эй-эй, – сказал я, когда Джонатан начал сползать со стула, стремясь улизнуть из-за стола, – доешь свой горох.
– Я не люблю горох.
– Нет, любишь.
– Не люблю. Горох – гадость. Я его ненавижу.
– Тихо. Раньше ты любил горох.
Первобытный инстинкт родителя заставляет меня говорить за столом самые разные вещи. Например: «Что значит „не люблю“? Горох – прекрасная еда».
– Нет, не любил.
– Когда ты был совсем маленький, ты его ел.
Джонатан метнул в меня взгляд, в котором читалось: «А чего-нибудь пооригинальнее не мог придумать?»
– Ладно, съешь хотя бы половину, – пошел я на попятную. – Я тоже не очень люблю горох, но ем же. Нельзя выбрасывать еду, ведь (я едва удержался, чтобы не сказать: «В мире полно голодающих людей») всего несколько горошин осталось.
– В холодильнике упаковка завалялась, – пожала плечами Урсула, – надо было доесть.
– А я люблю горох, – вставил Питер.
– Несколько? – фыркнул Джонатан. – Целых тридцать четыре штуки, посмотри.
– А я люблю горох, – повторил Питер.
– Вон Питер любит горох, пусть он и доест, – нашелся Джонатан.
– Так не пойдет.
– Почему?
– А потому, что мы – родители и нам решать, кто будет есть горох и сколько.
Сурово сдвинув брови, расправив плечи, я восседал в грозном молчании, словно неумолимый властелин. Урсула же взяла и попросту перебросила горох с тарелки Джонатана на тарелку Питера.
– Займешься укладкой вещей? Только посуду сначала помой.
– Стоит ли? При преждевременных сборах всегда возникает соблазн упаковать лишнее. Потом приходится распаковывать в поисках вдруг понадобившейся вещи, а переезд еще и не начинался.
– До переезда осталось всего ничего. Не забывай, что на следующей неделе мы уже будем в Германии.
– Какая разница… – Я закончил фразу неопределенным жестом.
– Ладно. Может, ты и прав. – Слова Урсулы отозвались в моих ушах тихим щелчком взводного механизма, который слышит солдат, наступивший на противопехотную мину. – Тогда разморозь холодильник.
– Не-е-е-е, – заморгал я.
– Его необходимо разморозить перед отъездом, ясно же. Я уже освободила морозилку.
– Но почему я?
– Твоя очередь. Я размораживала в прошлый раз.
– С чего ты взяла?
– Неужели ты думаешь, – Урсула медленно роняла слова, будто застывшие капли яда, – что я могла забыть, как размораживала холодильник?
– О-о-о-о! – сник я.
– Шевелись, – наседала Урсула. – И так уже поздно.
Если человек сознательно затягивает мытье посуды, значит, дело совсем дрянь. Я даже помыл противень. Урсула задумала акцию давно, судя по тому, что отключила холодильник заранее и обложила его кухонными полотенцами, чтобы те впитывали ручейки влаги, – тоже мне оптимистка. Талые воды все равно прорвут преграды из полотенец и зальют пол кухни. Злобный нрав морозилки давал о себе знать и после отключения от источника энергии.
Демоны безумия, населяющие мир размораживаемых холодильников, исподтишка осаждали мой разум. Я поставил в морозилку миску с кипятком, и он замерз прямо у меня на глазах. Толстый слой льда издевательски смеялся мне в лицо. Я наливал миску кипятком несколько раз, теряя веру в законы физики и стараясь оттянуть последний решительный бой, который – я знал – все равно был неминуем. Прикинув, что шансы погибнуть или оказаться в больнице невелики, я подвесил перед морозилкой фен для сушки волос и врубил его на максимум. Холодильнику хоть бы хны, я же состарился на сорок минут. В конце концов, я поступил так, как на моем месте поступил бы каждый. Выбрал в ящике кухонного стола нож, не слишком погнутый от использования в роли отвертки, и приспособил его под ледоруб. Когда Урсула занята работой по дому, мне достает такта и воспитанности просто сидеть, смотреть телевизор и не мешаться под ногами. Но когда я что-то делаю, она всегда суетится, торчит у меня за спиной и поучает.
– Не надо ножом, морозилку испортишь.
– Не испорчу.
– Нет, испортишь.
– Нет, не испорчу. Я осторожно.
Лед я долбил быстрыми энергичными тычками, при каждом ударе ножом меня осыпала туча мелких осколков.
– Смотри, там подо льдом провода.
– Вижу.
– Ты их сейчас перережешь.
Мне удалось засадить нож под один из пластов льда. Используя проклятия как рычаг, я попытался сдвинуть его с места. Пласт кряхтел и поскрипывал, но не поддавался.
– Не перережу.
– Нож не погни. Это один из наших лучших ножей.
– Я тебе новый куплю.
– Он из набора.
– Тогда куплю новый чертов набор.
– Это особенный набор, его мне бабушка подарила.
– Может, тогда сама попробуешь? Сделаешь по-своему.
– Не злись.
Я был весь покрыт тающими льдинками. Мокрые руки обрели цвет сырого мяса. От долбежки болела кисть. Мне явно предстоял по меньшей мере еще час каторги.
– Я не злюсь!
Отвалилась первая глыба льда. Она грохнулась об линолеум и разлетелась на десять миллиардов мелких кусочков.
– И постарайся не устраивать бардак, – наставляла Урсула.
Мои пальцы стиснули рукоятку ножа.
– А не прогуляться ли тебе?
– Куда?
– До Италии. Как минимум до Италии.
– Кажется, начинать надо было сверху.
– Спасибо. Очень ценное замечание.
– Кстати, ты помнишь, что нам понадобится транспорт для перевозки вещей? Ты еще не договорился? Время поджимает.
– В данный момент я занят холодильником! Ты хочешь, чтобы я бросил разморозку и начал договариваться о транспорте?
– Нет, я просто напомнила. На случай, если ты забыл.
– Я не забыл.
– А жильцов нашел?
– С ними я разобрался.
– Вот как? Мне ты ничего не сказал.
– А что тут говорить?
– Я должна знать. Вечно ты так. Все втихаря норовишь провернуть.
– Потерпела бы немножко, и я бы сам все рассказал без наводящих вопросов.
– Ну и кто же наши жильцы?
– Да какие-то девушки.
– Откуда ты их знаешь?
– Они учатся у нас в университете.
– А почему девушки?
– Э-э… уродились они такими, видимо.
– Ты прекрасно понял, о чем я. Почему ты выбрал девушек?
– Ты о чем? Им требовалось жилье, тут подвернулся я, они вроде нормальные, что еще надо? Какая разница, девушки они или парни?
– Для тебя разница, очевидно, есть.
– Да ну?
– Тогда почему ты сказал «девушки»? Почему не сказал «учащиеся»?
– Ты бы немедленно спросила, какого они пола. Я постарался сразу дать тебе исчерпывающую информацию.
– Симпатичные?
На самом деле потрясающие – все три. Обычно Колин Роубон трудится три года не покладая рук, чтобы довести студенток-гуманитариев до конкурентоспособного состояния, но эти столь ярко выделялись на общем фоне, что Колину наверняка приходилось приглушать их обаяние. Кандидатки в жилички состояли сплошь из сияющих глаз и непокорных темных прядей. Они искрились как шампанское, загадочно улыбались, бретельки кокетливо соскальзывали с их плеч. От них можно было ожидать чего угодно.
– Я не особо присматривался.
– Значит, несимпатичные?
– Повторяю, я не присматривался.
– Ты? Ты не присматривался? Ха!
– Для меня главное – сдать дом.
– Так симпатичные или нет?
– Я не…
– Симпатичные?
Я тихо выдохнул и покачал головой, изображая удивление:
– Ну, нормальные, на мой взгляд. Средние.
– Ах ты, кобель! Стоит восемнадцатилетним англичанкам улыбнуться, и ты уже готов отдать им наш дом. С ума сойти!
– Им уже по двадцать, в общем-то.
– Отлично. Значит, уже можно переспать.
– Я не собираюсь с ними спать, они всего лишь снимают у нас дом. Господи. Если уж на то пошло, с какой радости они станут со мной спать?
– Ты – сотрудник университета, они – студентки, ты для них типа начальник.
– Я работаю в биб-ли-о-те-ке. На всей планете Земля я никому не начальник. Для твоего сведения, правильным ответом было бы: «Потому что ты, Пэл, остроумный и привлекательный мужчина, не лишенный сексуальной притягательности».
– Ты сейчас перережешь провод.
– Не перережу.
Я дошел до стадии, когда ножом (он страшно погнулся, за это мне еще влетит, но позже) выковыривать лед было уже небезопасно. В морозилке засела ледовая гвардия, отборные, самые настырные и злонравные части. Они занимали позиции за металлическими пластинами, притаились под змеевиками, взяв в заложники хрупкие электронные узлы. Их можно было одолеть только врукопашную. Сгибая и выворачивая пальцы под немыслимым углом, я залезал в щели и просветы, вытаскивая на свет божий, выдавливая, выцарапывая и выламывая камешки льда. На самые фанатичные очаги сопротивления – на каждый кусочек льда размером с виноградину – приходилось тратить по пять минут. Ледяная струйка сбегала по моей руке в подмышку, разгонялась, врезалась в резинку трусов и расползалась пятном почти правильной окружности.
– А про родительское собрание ты помнишь?
– Что?
– Сегодня родительское собрание. Я тебе напоминала на прошлой неделе. До начала осталось пятнадцать минут. Еще успеешь.
– Черт, что же ты раньше не сказала?
– Я говорила. На прошлой неделе.
– Значит, на прошлой неделе?
– Ну и сейчас еще раз сказала.
– Огромное спасибо. Вовремя, не поспоришь. Ты неподражаема.
Я зашвырнул нож в раковину и помотал головой, стряхивая с волос ледяные капли.
– Только не надо на меня валить, если не можешь толком организовать свое время.
Галопом я взлетел наверх, в спальню, а через две минуты уже скакал вниз. Урсула по-прежнему стояла, прислонившись к кухонной стойке, и сложив руки на груди. По ее позе легко было догадаться: моего возвращения она ждала не без злорадства.
– Где вся моя гребаная одежда? – Я чуть не плакал.
– Уложена, конечно. Или в чемодан – в отпуск взять, или в коробку – для переезда.
– Вся? Ты что, всю упаковала?
– Конечно, нет. А это что? – Урсула указала на футболку, зажатую в моем кулаке. Ничего другого я не смог найти.
– Не могу же я ехать на родительское собрание в футболке с надписью «Секс-инструктор»? Господи, ты на картинку только посмотри.
– Увы, подозреваю, что все твои вещи лежат на самом дне. Если бы ты сам складывал, то мог бы…
– Ты что, самоутверждаешься таким образом? Самоутверждаешься за мой счет?
– С холодильником закончишь, когда вернешься.
– Ты… ТЫ…
Эпитет, который я подыскивал, еще не придумали, потому я издал отчаянный рев и бросился к машине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39