– Ликвидировать диктатуру носков.
– А-а, понял.
– Нет, не понял.
– Ладно, не понял.
– Носки – это зомбирование, от которого необходимо избавиться.
– Предлагаешь ходить без носков? Полный бред!
– Нет, сами по себе носки не виноваты.
– Он, очевидно, просто не советует носить их на ногах, – перебила Трейси. – Надо завернуть их в газету и засунуть в трусы – могу поспорить, дальше этого его мудрость не простирается.
– Трусы здесь ни при чем.
– Совсем ни при чем?
– Совсем. Я хотел сказать, что носки дурят нам голову. Сколько времени, Пэл, ты проводишь в отчаянных поисках парного носка?
– В неделю?
– Допустим, в неделю.
– Довольно много.
– Вот видишь – «довольно много». А сколько за всю жизнь набегает, знаешь? Нет. И никто не знает. Никто даже не пытается подсчитать, сколько часов уходит на поиски второго носка, никто об этом не задумывается, мы просто идем у носков на поводу. Кроме того, поиски пары вызывают крайнее раздражение и злость. И в какое время дня? Ну, в какое?
– Продолжай, я загипнотизирован.
– Ранним утром, вот в какое. Плохое настроение на весь оставшийся день обеспечено. На работу опаздываешь, завтрак пропускаешь…
– Как говорится, завтрак съешь сам…
– Вот-вот, съешь сам, да только съесть его тебе не дают, отчего ты впадаешь в бешенство и досаду. Поэтому я говорю «нет». Нет, и все. Вынь первые попавшиеся два носка из ящика и надень. Оказались парными – хорошо, нет – не бери в голову. Никто все равно не заметит, а если и заметят, всегда можно прикинуться «экстравагантным чудаком».
– Я будто заново родился, – прошептал я.
– А я носками не пользуюсь, – заметила Трейси. – Получается, что сие откровение не для меня.
– Теорию можно развить. Женщины всегда должны носить черные чулки с поясом с резинками.
– Что-о? Всегда-а? – изумилась Трейси.
– Ну, кроме как… Нет. Короче, всегда.
– Черт, – вставил я, – у него все продумано.
– Главное, с носками разобрались, резинки – дело десятое. Кстати, какого лешего тебе приспичило улучшать жизнь на пятьдесят процентов? Я считала, что у тебя дела идут хорошо – повышение получил, новый дом нашел и… э-э… да и этого хватит. Два таких классных события… а ты, Ру даже не встревай.
– Начнем с того, что повышение дали не просто так, а в придачу к старой работе. Мне по-прежнему придется выполнять обязанности диспетчера. Более того, сегодня утром я был у главного хозяйственника. Оказывается, работы в три раза больше, чем я предполагал. Кое о чем я не имел ни малейшего представления. Только-только начал привыкать к тому, что не понимаю, что я должен делать на посту мукзэпоя, как вдруг рамки моего неведения раздвинулись еще шире. Боюсь, что долго блефовать не получится. Меня скоро выведут на чистую воду.
– Если они сами не блефуют, – заметила Трейси.
– Ну да, конечно, – фыркнул я. – Думаешь, в университете все до единого, включая ректора, понятия не имеют, чем занимаются?
– Он мне не верит, – обратилась Трейси к Ру.
– Да уж, – горестно вздохнул тот. – На глазах теряем друга.
– Вот вам и повышение, – гнул я свое. – Идем дальше. Нам дали ссуду на новый дом, что правда, то правда. Но еще надо сдать в аренду наш теперешний дом, я повесил объявление в студенческом профсоюзе.
– Значит, вы теперь сдаете жилье?
– Ну да. В выходные мы с Урсулой провели семейный совет. Взвесили все «за» и «против», мне пришлось ночевать в ванной, но проблему все-таки разрешили. Покупателя на дом придется искать до посинения – проще сдать студентам. Однако в новом доме дел невпроворот – еще наплачемся, мне ли не знать. Когда надо засучить рукава, у нас всегда искры летят.
– Какая романтика, вместе переехать на новое место! Правда, Ру?
– Смотря на какое. Если на хорошее, тогда ничего.
– Тсс. Если место не очень хорошее – даже лучше. В хороших домах скучно. Романтично, когда дом запущенный и его приходится вместе ремонтировать – красить стены, править двери, ни тебе мебели, ни кастрюль, один электрочайник. Зато можно угощать друг друга чаем, пока кипит работа. Проработали день, потом прикорнули под пуховым одеялом прямо на полу, на матрасе. Света еще нет – одна свеча, приходится согреваться, прижавшись друг к другу.
Мы с Ру минуту молча смотрели на Трейси. Потом Ру спросил:
– А на фига свеча, если есть куда включить электрочайник?
Трейси ответила без затей: обмакнула палец в кофе и брызнула коричневой жидкостью на Ру.
– Между прочим, – напомнил я, – ты упустила из виду двух орущих детей. Я не рассказывал, какой спектакль они устроили перед Карен и Колином Роубон в воскресенье?
– Нет, – Трейси слизывала кофе с пальца, – где?
– В магазине. Мы заскочили за какой-то ерундой, начались вопли, силовые методы – обычное дело, и тут, откуда ни возьмись – Роубоны. Дети катаются по полу, мы с Урсулой лаемся, а они стоят и наблюдают из-за тележки с овощами и минералкой. Карен, похоже, чуть не кончила от удовольствия.
– И что она сказала? – поинтересовалась Трейси.
– «На фоне таких плебеев, как вы, наше величие особенно заметно. Ха-ха-ха». Примерно в таком ключе. Они якобы никогда не ссорятся, у них одинаковые вкусы.
Ру пожал плечами:
– Неудивительно, что не ссорятся. Личные обиды бывают только у того, кто сам личность.
– В таком случае мы с Урсулой личности, обладающие очень яркими характерами. Э-э… Если в человеке одни недостатки, все равно ведь считается, что у него есть характер?
– Ваши несовершенства делают вас совершенной парой, – просияла Трейси. – Джейн Остин. «Наши несовершенства делают нас совершенной парой». Это из «Эммы».
– Сомневаюсь, – скривился я.
– Нет-нет. И этот парень говорит то же самое, как его… актер… Джереми Нортэм.
– Ага, ты фильм имеешь в виду! В книге ни Джереми, ни этих слов в помине нет.
– Какого черта! В кои-то веки выдался шанс блеснуть цитатой, а ты весь кайф обломал.
– Извини, я не хотел. Но таких слов в книге точно нет. Если еще раз представится случай, можешь просто сказать: «Как говорил мистер Найтли в фильме „Эмма“…» – и твоя эрудиция засияет с новой силой.
– Ни черта не засияет. Чтобы выглядеть умной, надо приводить цитаты из книг. Фильмы цитировать нельзя. Если цитировать фильмы, люди подумают, что ты с приветом.
Мы с Трейси машинально перевели взгляд на Ру.
– Вы про меня, что ли? Про меня?
– Глупости, Трейси. В интеллектуальном плане фильмы ничуть не хуже книг. Любой, кто утверждает обратное, – педант и зануда.
– Тогда почему ты меня поправил и сказал, что цитата не из книги?
– Ну… чтобы разговор поддержать.
– Совсем не освежает, правда? – спросил Ру, брызнув мне в лицо кофе.
– Вернемся к сути дела, – призвала Трейси. – Вы с Урсулой как пара гораздо лучше, чем Колин и Карен Роубон. Я у вас однажды была, помнишь? Урсула отчаянно пыталась выглядеть злой, когда дети после перестрелки из водяных пистолетов ввалились со двора на кухню, и с них текло ручьем. У вас настоящая любовь. Роубоны остаются вместе, потому что так удобнее и потому что оба подходят под цвет обоев. Ты бы не обрадовался, если бы Урсула изменилась…
– Ну…
– Помолчи. Не обрадовался бы, и ты это знаешь. Тебе нравится ее своенравность и решительность. Урсула тебя тоже любит. Ты симпатичный, хотя, конечно, не в сексуальном смысле…
– Вот спасибо!
– Ты симпатичный, потому что добряк и умница, непрактичный, немного странный, всегда кажется, что у тебя в голове бродят какие-то дикие мысли, которыми ты ни с кем не делишься, но главное для Урсулы, что ты любишь ее не за то, что она копия тебя, но за то, какая она есть на самом деле.
– Пэл, – сдавленно прошептал Ру, – дай обнять тебя.
– А вот Ру, – продолжала Трейси, – совершенно шизанутый козел.
Ру рассмеялся:
– Не пытайся отрицать, детка, тебя неудержимо притягивают дикие мысли, которые бродят у меня в голове.
Трейси тоже рассмеялась и показала Ру язык.
– Ну ладно, – снова заговорил Ру. – А как у нас обстоят дела с гнусными сплетнями? Человек с большим членом больше не звонил?
– С большим членом?.. А-а, нет, не звонил. Недоразумение вышло, не имеет значения.
– Большой член не имеет значения? – ахнула Трейси. – Теперь моя очередь учить вас уму-разуму, мистер Далтон.
Мы болтали еще минут двадцать, но цитаты из Джейн Остин в разговоре больше не фигурировали.
Некоторые темы сразу становятся ценной недвижимостью в голове – они прочно и настырно занимают удобные участки на самой поверхности сознания. Как и в реальной жизни, обитатели столь престижных участков пролезли в первые ряды, пользуясь грязными методами. Гимн – другого слова не подберу – большому члену в исполнении Трейси против воли не давал мне покоя даже вечером, когда я принимал душ перед сном. Опустив глаза, я только и мог, что пожимать плечами: «Ну и что, под таким углом он всегда выглядит короче». Но сколько раз ни повторял я про себя эту фразу, она ни на секунду не развеивала злокачественные сомнения. Не то чтобы мне казалось, что он бесспорно мал, но гордиться его «внушительностью» тоже не приходилось. Так и проживу всю жизнь, сознавая, что член у меня так себе. Мне срочно требовалась моральная поддержка. Унылый человек – легкая добыча, и вот уже вторая мысль, выползшая из первой, нацелилась дать мне пинка: предаваясь грустным раздумьям от созерцания собственного члена, я заметил, что у меня появился живот. Не бурдюк, обвисший от многолетнего пожирания картошки и рыбы во фритюре, и не выпуклый шар, из-за которого не видно, если только не нагнуться, собственного невзрачного пениса, но определенно животик. Последний раз, когда я туда смотрел, никакого живота не было, нижний край грудной клетки соединялся с лобком отвесной стеной. Теперь между ними возникла небольшая, но заметная выпуклость. И откуда она взялась? Заядлым едоком меня не назовешь, ем я мало и аппетит свой не провоцирую – большую часть дня провожу за компьютером, на физические упражнения не отвлекаюсь. За что мне эта страшная несправедливость! Может, в животе аккумулировалась энергия? Вряд ли. Погоня за взломщиком показала, что запасов энергии хватает на забег длиною в двадцать метров, после чего ко мне приходится вызывать реаниматоров.
По милости моего тела из душа я вышел далеко не в боевом настроении. Урсула уже лежала в постели, я скользнул к ней под одеяло. Она читала книгу «Uber alle Grenzen verliebt – Beziehungen zwischen deutschen Frauen und Auslandern» («Любовь не ведает границ: отношения между немками и иностранцами») с карандашом в руках и то и дело что-то подчеркивала. Книгу Урсуле прислали родственники в одной из многочисленных «благотворительных посылок». Примерно раз в месяц ей приходила из Германии посылка размером в две обувные коробки. Родители, братья, сестры, друзья и просто доброжелатели набивали их всякой всячиной, которую, по их сведениям, невозможно было достать в Англии, – печеньем, мылом, шоколадом, свечами и гигиеническими тампонами. Иногда они подбрасывали фотокопию отчета Евросоюза о состоянии британских пляжей или вырезку из «Зюддойче Цайтунг» с жуткими подробностями о том, что все мясные продукты в Англии делаются в темных подвалах, залитых нечистотами, из разлагающихся собачьих трупов руками отбывающих заключение сексуальных маньяков, специально отобранных за наличие незаживающих язв и ураганной дизентерии.
Общеизвестно, например, что Англия с пятидесятых годов занимается разведением хулиганов и пропагандой сваливания отходов прямо на улицах. Германия чище Англии, уровень жизни выше, правительство и люди, как правило, лучше воспитаны, у них больше совести, крепче трудовая дисциплина, они вежливее и, наконец, просто добрее. Все в Германии лучше, чем в Англии, кроме поп-музыки; в этой области у Англии имеются несомненные таланты, а в Германии, к моей радости, царит безнадежный отстой. Признаю, в Германии жить лучше, и я первым готов вдалбливать этот постулат в головы тех, кто цепляется за дурацкие стереотипы времен Второй мировой войны и жалкий, пещерный национализм. Естественно, когда наши германские друзья и родственники называют Англию – скорее с грустью, чем со злорадством – чуть ли не страной третьего мира, я с той же свирепостью бросаюсь на защиту родной страны, лихорадочно выкрикивая обвинения типа: в Германии не купишь нормального хлеба, банки почти всегда закрыты, светофоры только сбивают людей с толку и т. д. и т. п. Мне нравится думать, что эта двойственность придает нашим с Урсулой отношениям непредсказуемость и упрямую живучесть, какие присущи голодному бунту или драке в бильярдной. Придвинувшись поближе к Урсуле, я обнял ее и погладил по волосам.
– Чего тебе? – подозрительно прищурилась Урсула.
– Мне? Ничего.
Урсула загадочно хмыкнула, но сползла пониже и положила голову мне на грудь, не отрываясь, впрочем, от книги, которую примостила на животе. Вместе с ней я пробегал глазами страницы, не переставая гладить ее волосы. Мой немецкий, на котором я, что называется, «умею объясниться», – одна досада. Понимать треть из прочитанного – еще хуже, чем не понимать ничего.
– Что означает Duldung?
– Терпимость.
– Ага… A einklagbare?
– Э-э… то, что можно вернуть через суд.
– Ух ты… Как ты думаешь, хер у меня достаточно большой?
– А это где написано?
– Шутишь? Очень мило. Я просто спрашиваю: как ты думаешь, хер у меня достаточно большой?
– Мне не нравится это слово. Не можешь сказать «конец»?
– А мне «конец» не нравится – звучит по-детски или как в комиксах. Зато «хер» – грубо и первобытно. Это неистовый, до одышки, исступленный секс, от которого меркнет сознание. А «конец» – то, над чем хихикают двенадцатилетние девчонки. От «конца» всего один шаг до «писи», и, если этот шаг сделать, секс можно смело заменять лабораторными пробирками. Кроме того, член-то мой, как хочу, так и называю. Ты же заставляешь меня говорить «грудь».
– Потому что «сиськи» – просто мерзость.
– Ошибаешься. «Сиськи» – секс в чистом виде. Речевой аппарат издает глухой свистящий звук – вкрадчивый, но отчетливый, который заканчивается коротким, решительным «ки».
– Ой, перестань, я возбуждаюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39