Как шла работа, вспоминал Алексей Васильевич Чуев, токарь Балтийского завода, депутат Верховного Совета СССР, впоследствии дважды Герой Социалистического Труда:
«По нормам ремонт ледокола занимает три-четыре месяца. А в нашем распоряжении были считанные дни. Говорю „в нашем“, потому что и мне пришлось участвовать в том „великом аврале“. Точил пудовые болты для рулевой системы „Ермака“. Требовалась высокая точность — до двух сотых долей миллиметра. Помню, по сорок часов не выходили из цеха, с самыми малыми перерывами на сон и еду. Завершили работу менее чем в неделю».
Да, вот так Родина заботилась о нас. Я и сегодня, спустя почти четыре десятилетия, не могу без волнения читать документы тех дней. Для меня они прежде всего свидетельство гуманизма нашего советского общества, его беспредельных возможностей. Судите сами: 1700 матросов-балтийцев — экипаж линкора — нагрузили «Ермак» всего за сутки.
В тот же день в Москву ушла телеграмма членам Правительственной комиссии. В ней сообщалось, что 9 февраля в 23 часа 50 минут «Ермак» вышел из Кронштадта, и выражалась горячая благодарность рабочим и инженерам завода имени Орджоникидзе за быстрое окончание ремонта и Краснознамённому Балтийскому флоту — за исключительную помощь при погрузке. «Очень многим мы обязаны постоянному вниманию тов. Жданова, — писал в телеграмме О. Ю. Шмидт. — Ленинградские и московские организации охотно откликнулись, проявляли инициативу, рассматривая помощь группе Папанина как общенародное дело».
Тогда же состоялось решение о посылке к льдине мощного ледокола «Мурман», который имел большой запас угля и шестимесячный запас продовольствия. 7 февраля 1938 года «Мурман» вышел в море.
Спасать нашу четвёрку вызвались очень многие советские люди. Родные мои люди! Они не думали о том, сколь это опасно, они рвались на помощь соотечественникам, попавшим в беду.
Экипаж знаменитого лётчика Чухновского (с острова Рудольфа) телеграфировал в Москву: «Просим разрешить нам полет для снятия группы Папанина… План операции сообщён в Главсевморпути Ушакову».
Лётчики Илья Мазурук и Матвей Козлов сообщали Ушакову из бухты Тихой, что их самолёт готов вылететь из Тихой на Шпицберген для помощи четвёрке.
Марк Иванович Шевелев и его экипаж выдвинули предложение: их самолёт Н-210 грузит У-2 в разобранном виде. В паре с другим самолётом перелетит в Баренцбург, где возьмёт бензин для второго самолёта. Вылетают в Гренландию, поближе к нашей льдине. Н-210 производит посадку. У-2 отправляется к нам, и если «Ермак» задержится в тяжёлых льдах, лётчики доставят нашу четвёрку на берег…
Бесстрашный мотобот «Мурманец» был затёрт льдами, но упрямо, упорно стремился к нам на выручку. Что там был за лёд, ясно по радиограмме с «Таймыра» Шмидту: «13.02.38 г. Мы пока на всём пути продвижения площадок (для посадки самолётов. — И. П.) не видели, везде крупнобитый многолетний лёд, только приходится поражаться, чем его так разбило».
Экипаж «Мурманца» риал аммоналом крупнобитый лёд, охраняя судно. Свободная вода была в трех милях, но у «Мурманца» не хватало мощности пробиться сквозь лёд. К «Мурманцу» выслали траулер и подводную лодку.
Потом вышло из строя рулевое управление ледокола «Мурман». Поломка была ликвидирована за сутки.
15 февраля капитан «Мурмана» Котцов радировал: «Мы стоим недалеко от „Таймыра“, ближе к Папанину, чем „Таймыр“. Но темно, их не видно».
Пока мир шумел и волновался, наша льдина несла нас к югу. Нам предстояли ещё две недели дрейфа.
В начале февраля Женя сообщил о результатах астрономических наблюдений: нас унесло ещё дальше к югу, и очень скоро мы должны увидеть солнце, так как движемся ему навстречу…
Пётр Петрович приводил в порядок свои научные материалы. Все свободное время мы с Кренкелем занимались благоустройством лагеря. Эрнст поставил для своей антенны три мачты. Антенну пришлось натянуть под углом: размеров льдины уже не хватало, чтобы растянуть во всю длину провод в семьдесят метров. Потом он установил связь с «Мурманцем».
Приготовили четыре факела, чтобы в случае сжатия осветить свою ледовую территорию.
В телеграмме, отправленной 8 февраля в шестнадцать часов, мы сообщили: «В районе станции продолжает разламывать обломки полей протяжением не более 70 метров. Трещины от 1 до 5 метров, разводья до 50. Льдины взаимно перемещаются, до горизонта лёд 9 баллов, в пределах видимости посадка самолёта невозможна. Живём в шёлковой палатке на льдине 50 на 30 метров. Вторую мачту антенны ставим на время связи на другую льдину. С нами трехмесячный запас, аппаратура, результаты. Привет от всех».
Движимый желанием собрать с дрейфующих баз как можно больше имущества, Петрович вскарабкался на высокий торос, который торчал на соседней льдине, и стал осматривать окрестности. Ему удалось обнаружить две базы с продовольствием и горючим, но добраться к ним было невозможно: они были отделены от нас широкими трещинами. Однако вскоре льдины сблизились. Мы воспользовались этим и поспешили к своим базам.
Быстро перетащили запасы продовольствия. Перебрались ещё через одну трещину и взяли нарты, которые лежали около гидрологической палатки.
Я остался дежурить на ночь. Показалась луна. Для нас это большая радость: в темноте можно провалиться в трещину.
Днём мы послали телеграммы семьям, чтобы не беспокоились, а то ещё, чего доброго, они начнут думать, что мы здесь погибаем…
В полдень я вышел из палатки и не удержался от радостного восклицания:
— Солнце! Наконец-то!
У горизонта сквозь туман просвечивал долгожданный красный диск. На оранжевом фоне — яркая заря. Резко выделяются зубчатые груды торосов.
Эрнст и Женя заулыбались, вылезая из-под меховой одежды, которую они сортировали.
Эрнст взглянул на нас и удивился:
— Какие вы страшные, измученные, жёлтые! В темноте это было незаметно… Интересно знать, на кого я сам похож?…
Снова надвигалась пурга. О её приближении мы узнали по барометру и по беспокойному поведению Весёлого.
А когда все вместе собрались в палатке, слушали последние известия по радио. В передаче много говорилось о нас.
Председателем правительственной комиссии, узнали мы, назначен Анастас Иванович Микоян. Спасение четырех советских людей, терпящих бедствие на льдине, рассматривалось как государственное дело. Так разве можно было сомневаться в том, что мы не будем оставлены на милость волн Гренландского моря! Мы продолжали спокойно работать на обломке нашей льдины.
Мы отправились, перепрыгивая через трещины, на одну из соседних льдин, где остался технический склад. Выбрали со склада все, вплоть до мелочей, и привезли на нартах в лагерь. Теперь он напоминает цыганский табор. Льдина, на который мы живём, треснула ещё в трех местах. По краям её тоже обнаружились трещины, и мы думаем, что скоро останемся на малюсеньком обломке.
Целый день работали с Эрнстом, приводя все в порядок. После каждого путешествия на соседние льдины, где у нас ещё осталось горючее, мы возвращались в палатку и заводили патефон. Эрнст напоминал мне об этом обычной фразой:
— Отведём душу, что ли?..
Обедаем в палатке, но хозяйство всё время держим наготове: после обеда выносим из палатки всю посуду и примусы.
Решили построить себе снежную хижину, как только стихнет ветер, пошли искать для неё место. Проблема площади приобрела особую остроту: мы «обеднели» и дорожим каждым метром.
Ветер ужасающей силы сотрясал нашу шёлковую палатку, в которой мы не очень-то насиживались: нарты с грузами каждый час приходилось перетаскивать на новое место.
Температура воздуха -одиннадцать градусов холода.
Эрнст перехватил в эфире текст телеграммы, посланной из Главсевморпути капитану «Мурманца» Ульянову, и, когда у нас настала короткая передышка в борьбе со стихией, зачитал нам её:
«Правительство поручило мне передать Вам задание обязательно дойти до лагеря Папанина, спасти героев — снять их со льдины. Вложите все силы в выполнение этого исторического задания. Доносите о продвижении каждые шесть часов. Шмидт».
12 февраля утром Теодорыч поднял всех криком:
— Огонь на горизонте!
Я не поверил, но всё же вылез из мешка. Дело в том, что такие «огни на горизонте» смущали нас уже раза три, и всегда оказывалось, что это близкие к горизонту звезды, случайно выглянувшие из-за облаков.
— Не могут же звезды гореть полтора часа на одном месте! — убеждал меня Эрнст. — Я этот огонь давно уже вижу, но все сомневался, не хотел будить… Посмотри, Дмитрич: по-моему, это прожектор «Таймыра»…
Мы вылезли из палатки и увидели на востоке огонёк. Женя навёл на него теодолит и подтвердил:
— Это не звезда!
На «Таймыре» — а это был он — будто почувствовали наше волнение и начали водить прожектором по горизонту.
Эрнст сообщил по радио на ледокольный пароход, что мы видим его огонь. Там наше сообщение вызвало ликование…
— У нас очень хороший корабль, очень крепкий, — говорил нам по радиотелефону капитан «Таймыра». — Я надеюсь подойти к вам поближе. До скорого свидания!…
Мы условились с «Таймыром», что вечером зажжём факел, а на корабле ответят нам прожектором.
«Ермак», как сообщили нам по радио, пробивается сквозь льды Финского залива.
За обедом согрелись и успокоились, а то от холода всех трясло.
Как было условлено с «Таймыром», я зажёг огонь: привязал ракету к железной трубе; Петрович пошёл на самый высокий торос наблюдать, когда «Таймыр» включит прожектор. Долго ждать не пришлось: на горизонте ярко вспыхнул огонь.
Ракета болталась на шнурке, привязанном к шесту; я крутил шест над головой, и яркое пламя, гудя, рассыпало потоки искр…
«Таймыр» видел наши сигналы хорошо.
Вечером слушали «Последние известия». Мой отец и братья собираются приехать в Москву встречать меня.
Только здесь, на льдине, мы оценили чай: пьём его по пять раз в день. Лишь он даёт нам тепло.
Подул слабый ветер, сгущается туман.
Мы зверски мёрзнем. Решили: если «Таймыру» не удастся снять нас в конце этого месяца, обязательно утеплить жильё второй крышей. Кроме того, сделаем второе полотнище у входа…
Кренкель не сидит в палатке, а всё время разгуливает по льдине: согревается.
«Таймыр» уже нашёл площадку для взлёта самолётов. Лётчики собираются в лунную ночь сделать воздушную разведку.
Видимость улучшилась, мы снова увидели берега Гренландии. Очевидно, льдина ещё приблизилась к ним.
Обсудили план нашего научного отчёта после возвращения на материк.
День прошёл в сильном волнении. Иван Иванович Черевичный, который вылетел на разведку, совершил где-то вынужденную посадку. Женя и Петрович просили разрешить им пойти на розыски Черевичного, но, так как туман сгущался, я категорически запретил.
Температура повышалась, и со стен всё время текла вода.
С «Таймыра» снова передали, что Черевичного ещё нет. В полдень немножко прояснилось, и я разрешил ребятам пойти на розыски самолёта Черевичного. Фёдоров с Ширшовым отправились курсом на восток. Я стоял у палатки, когда неожиданно услышал шум мотора, и радостно закричал:
— Эрнст, самолёт!…
Кренкель немедленно зажёг факел.
Над лагерем появился маленький самолёт. Я начал фотографировать его. Лётчик Власов сделал два круга над лагерем и полетел к посадочной площадке. Я побежал туда — два километра пути через трещины и торосы. Не успел я пробежать и километра, как Власов уже совершил посадку.
Мы встретились на полдороге, бросились друг другу на шею, расцеловались. Оба от волнения не могли говорить. Я положил голову к нему на плечо, чтобы отдышаться, а он думал, что я заплакал. Власов поднял мою голову и сказал:
— Ну, чего ты? Ну, успокойся. Я говорю:
— Ничего, ничего… А ты чего волнуешься?
Потом мы пошли к самолёту. Там оставался штурман Дорофеев.
Власов вынул из самолёта ящик с мандаринами и пивом.
— Это подарок таймырцев, — сказал он.
Власов рассказал, что он искал самолёт Черевичного и случайно наткнулся на наш лагерь.
Власов предложил мне начать погрузку имущества лагеря и переброску на самолёте к судам. Я категорически отказался:
— Пока не найдёте Черевичного, в наш лагерь больше прилетать не нужно!
Он засмеялся и ответил:
— Обещаю тебе, Дмитрич, что Черевичного найду. Твёрдо тебе обещаю!
Вскоре самолёт был уже в воздухе…
Мы условились с Кренкелем не говорить ребятам о том, что нам привезли подарок, а после обеда неожиданно подать пиво и мандарины.
Я, как бы между прочим, завёл разговор о том, что хорошо бы сейчас к обеду кружечку пива и на сладкое — мандарины. Пётр Петрович рассмеялся и ответил:
— Да, было бы неплохо…
Женя почему-то сразу почувствовал нечто подозрительное в моих разговорах и испортил всю затею: начал ощупывать наши спальные мешки и, конечно, нашёл лежавшие там пивные бутылки…
Вечером командование «Таймыра» предложило снимать наш лагерь с помощью самолётов. Я категорически отказался и повторил:
— Надо искать Черевичного. До тех пор пока не найдёте, к нам прилетать не нужно!
Женя воспользовался появлением звёзд и взялся за вычисления. Наши новые координаты — 70 градусов 54 минуты северной широты и 19 градусов 50 минут западной долготы.
В ночь на 18 февраля все мы плохо спали: сказывается нервное напряжение и усталость. Выйдя из палатки, я вооружился биноклем и начал оглядывать горизонт. Неожиданно увидел дым, а спустя некоторое время — пароход: мачты, трубы. Позвал ребят, закричал:
— Идите сюда, виден пароход!
Наступают решающие часы: надо расставаться со льдиной, которая была нашим пристанищем девять месяцев. Хотя в последние дни ледяное поле и сломалось, но даже обломок льдины честно служил нам.
Мне очень не хотелось, чтобы нас снимали со льдины самолётами: на самолёте много не перебросишь. А мы решили взять с собой все оборудование и снаряжение, даже оставшиеся продукты.
Настали ночь и день 19 февраля 1938 года, я их никогда не забуду.
В час ночи на вахту вступил Петя: он дежурил по лагерю. Я был выходным, но мне не спалось. Сел с ним играть в шахматы. Каждые полчаса выходили из палатки и смотрели, не оторвался ли ещё кусок льдины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71