Набор предметов, символизирующих Восток, был строго ограничен: во-первых, это дракон, который почему-то часто напоминал юркого морского конька; во-вторых женская фигура в кимоно; в-третьих - неизменная пагода; в-четвертых жирные иероглифы. Их можно было рисовать смело в любом порядке, поскольку людей, понимавших иероглифы, было ничтожно мало, и поэтому на вывесках могли, не опасаясь разоблачения, ехидно написать: "Отвали, моя черешня" вместо традиционного: "Добро пожаловать!" Иногда названия заведений для гурманов напоминали о возвышенном и прекрасном: "Актер", "Баркарола", "Маэстро", "Меценат", иногда они свидетельствовали о юморе их создателей: "Шуры-муры", "Шестнадцать тонн", "Свалка" - или манили экзотикой: "Ангеликос", "Санта-Фе", "Тамерлан".
Самым стильным было "Ностальжи". Этот ресторан пленял интерьерами, старинной мебелью, граммофоном, раскрывшим свою пасть, как удав, которому не дали кролика. Уже само название ресторана невольно рисовало в воображении атмосферу тридцатых годов: роскошных красавиц в длинных платьях, холеных мужчин в смокингах, парочки, увлеченно танцующие танго и чарльстон, горько-пряный аромат духов...
В "Одессе-маме" царила чарующая интимность. Половина стены напротив Кати была закрашена сине-бирюзовой краской. Внизу корявыми буквами было написано: "Море" и нарисована стрелка, указывающая вверх. Справа был изображен мужчина неопределенных лет, почему-то в шляпе и с большой трубкой во рту. Самым примечательным у мужчины были усы, старательно вырисованные, что придавало ему сходство с полевой мышью. Ноги, естественно, были босыми. Надпись на боковой стрелке гласила, что это - "Костя", а посудина, изображенная рядом, именовалась "шаландой". Это был тот самый знаменитый Костя, который привозил в Одессу "шаланды, полные кефали". Рыбы в шаланде видно не было, скорее всего, сегодня Костя остался без улова, об этом говорил и его несколько печально-задумчивый вид. Столы в зале тоже имели свои названия, на них было выведено: "Ланжерон", "Дерибасовская", "Фонтанка", а стойка носила имя "Дюк Ришелье".
Кате ударил в нос запах сладковатого пива и сушеной воблы. Около единственного окна она увидела пристроившегося на стуле уже знакомого Васю из филиала магазина итальянской сантехники, который многозначительно ей улыбнулся. Катя отвернулась и прошла к столику в противоположном конце зальчика. Через пять минут к ней подошла толстая официантка в переднике, расшитом креветками и морскими звездами. Она молча сунула Кате под нос меню и застыла в величественной позе - руки в боки. В сумке лежала тридцатка мелочью. Это Катя помнила твердо, как в школьные годы таблицу умножения. Пять худосочных креветок с листьями салата, конечно, никоим образом не могли удовлетворить Катин аппетит, но зато колорит "Одессы-мамы" был незабываем. Провожаемая насмешливым взглядом Васи, Катя вышла во двор, и ее обдал пьянящий аромат акации, росшей прямо у входа в ресторанчик, который Катя окрестила про себя "Привет из Одессы". "Теперь опять в "Саломею", вздохнула она, - надо переговорить с теми актерами, с кем еще не успела".
Анжелу Катя перехватила в театральном буфете. Она сидела за столиком и ела сосиски с кетчупом, рядом стоял стакан апельсинового сока.
- Вы ко мне? - Анжела испуганно вскинула на Катю глаза.
- Да. Элла Александровна вас предупредила?
- Конечно. - Глаза Анжелы были изумительной голубизны, казалось, таких больших голубых глаз не может быть, и тем не менее Анжела являлась их обладательницей. Белокурые волосы волнами спадали на плечи. На шее вилась тоненькая золотая цепочка. Руки, правда, были немного грубоваты и слишком крупны. Но лучистый взгляд Анжелы затмевал все ее мелкие недостатки.
- Простите, Анжела, вы приехали из провинции?
- Да, из Смоленска, точнее, из Вязьмы.
- А почему вы решили стать актрисой?
- С детства мечтала, а почему, и сама не знаю.
Да, конечно, сцена как символ другой жизни, которую хочется начать в новом месте и с новыми людьми. Театр - это значит "в Москву, в Москву", как в чеховских "Трех сестрах". Москва не ждет провинциалов, но они и не ищут ее внимания, они завоевывают город всеми возможными хитростями и уловками. Вечный миф об Одиссее, покинувшем Итаку. Почему-то считается, что человек, отчаливший от мест, где он рос, должен непременно испытывать по ним ностальгию. Это не так. Человеку всегда хочется чего-то большего: сломать скорлупу, в которую его заключили с рождения. Он с радостью и страхом вторгается в незнакомый мир. Он не может жить иначе. Возвращение Одиссея было предопределено в восьмом веке до нашей эры, но хочет ли кто-то вернуться обратно в мир, который стал ему безнадежно мал, сегодня, на пороге третьего тысячелетия? Ностальгия - это как сундук со старыми детскими вещами, ты перебираешь их, вспоминаешь себя, наивного ребенка, но ведь не приходит в голову мысль попытаться снова влезть в эти почти кукольные вещи. Что значит вернуться? Ведь все стало абсолютно другим воздух, запахи, дома, людские голоса, даже цветы уже не такие, какими они были много лет назад.
Одних жизнь в большом городе ломала, других фортуна гладила по голове. Девушки старались выйти замуж за столичных жителей, молодые люди - найти престижную работу. Все было просто и понятно и от этого очень грустно. Когда можешь просчитать все ходы заранее, из жизни уходит главное - чудо. Ты должен жить так, чтобы все-таки не знать, что откроется внезапно за новым поворотом дороги... Но Анжела внушала Кате необъяснимую симпатию. В ней сквозило какое-то простодушие, которое, возможно, являлось напускным, но не поддаться его обаянию было трудно.
- Скажите, вы в тот вечер обратили внимание на человека, которого убили, - что вам прежде всего бросилось в глаза?
- Наверное, какая-то странная улыбка.
- А в чем была ее странность? - Кате хотелось услышать это определение от Анжелы.
- Как сказать, будто это и не улыбка, а гримаса, и в то же время улыбка, спокойная такая. Мне так показалось. - Анжела помрачнела. - Это так... страшно!
- Почему?
- Он вроде испытывал и радость, и боль, но боль, ну... будто он был готов к ней.
- Анжела, - Катя задумалась, - а вы можете сказать, в каком порядке вы выходили на поклоны?
- Сейчас вспомню - сперва все актеры, потом еще раз мы вышли все. Потом мы с Артуром, затем минут пять не давали занавес, а напоследок я одна.
- Почему одна? Простите, Анжела, - спохватилась Катя, - я ничего не имею в виду, вам захотелось так?
- Мне, честно говоря, было все равно, но Артур сказал: "Сегодня ты заслужила аплодисменты больше, чем кто-либо из нас, иди".
- Вы вышли, но ведь никого в зале, кроме убитого, уже не было?
- Да, - Анжела с удивлением посмотрела на нее, - действительно, но ведь что-то случилось с занавесом и почти одновременно свет потух, возможно, поэтому зрители и разошлись.
- А обычно вы сколько раз выходите?
- Когда как: иногда два, иногда три, по-разному.
- Слушайте, Анжела, - Катя достала из сумки блокнот и вырвала оттуда лист, - нарисуйте, пожалуйста, кто где стоял.
- Вы думаете, я вспомню? Ну, постараюсь.
Анжела сосредоточенно чертила на бумаге:
- Вот, посмотрите. Здесь, значит, стояла я, вот здесь Рудик и Артур, нет, Артур стоял поодаль, Рита слева от меня, в двух шагах. Женя в глубине, а Лилия Георгиевна сзади меня. Кажется, так, хотя, конечно, никто не стоял на месте. Но какой-то момент, по-моему, все было именно так. Да, еще, вы знаете, это, конечно, мое ощущение, но мне показалось, что на поклоны никто не хотел выходить, я помню, что второй раз я с силой потянула за руку своего соседа.
- А кто это был?
- Рудик... Артур... Нет-нет, Рудик, да, Рудик.
- Мне он показался малосимпатичным. Нудный молодой человек, но это, Анжела, между нами.
- Да нет, что вы, он просто очень замкнутый, у него мать рано умерла, а так он очень симпатичный.
- Может быть, - пробормотала Катя, - правда, до этого надо докопаться. А как вам работается с Эллой Александровной, легко? - осторожно спросила Катя.
- Да, я ее очень люблю, она такая славная. Строгая, но справедливая. И красавица, несмотря на годы. Вокруг нее всегда столько поклонников. Даже молодым людям трудно устоять против ее чар. Я недавно слышала, как она с кем-то беседовала по телефону. "Ну что ты, мой мальчик, - говорила она, потерпи немного, я скоро подъеду к тебе, не переживай". - Внезапно Анжела замолчала. Она украдкой посмотрела на Катю и закусила нижнюю губу, как бы сожалея о вырвавшихся словах.
Кате стало неловко. "Значит, Гурдина имеет молодого любовника, которого скрывает ото всех. Что ж, в принципе, банальная ситуация". Катина собеседница сидела опустив голову. Пауза затягивалась.
- Анжела, а почему Рита не любит Артура?
Лицо Анжелы мгновенно помрачнело.
- Не знаю. - Голос Анжелы звучал раздраженно.
- Спасибо. - То хрупкое взаимопонимание, которое установилось между ними, было нарушено, и Катя испытала досаду.
Почему она так замкнулась? Вспомнив лицо Анжелы, Катя вдруг поняла, что таилось в глубине прекрасных голубых глаз Анжелы: страх, который она стремилась скрыть всеми способами.
Первое воспоминание детства Анжелы было связано с маленьким домом, стоявшим в глубине сада. Там она жила. Отдельно ото всех. Мать хотела таким образом отгородить ее от отца. Анжела подозревала, что отец ей не родной, он никого не любил, а когда выпивал, то становился просто невыносимым. Он избивал все, что попадалось ему под руку. Ее любимую кошку он швырнул так, что она исчезла, а потом пришла к ним через два дня и умерла возле сарая. С детства Анжела испытывала дикий страх перед людьми. Она старалась всем угодить, стать нужной и полезной. Тогда ее никогда не бросят. И она не останется одна. Анжеле хотелось уехать из дому и никого не видеть. Ни мать, ни отца. Крупные руки матери были в вечных синяках от побоев отца, а в глазах таилось странное выражение покорности и ненависти. Один раз мать ударила Анжелу. И девочка запомнила это. Больше она не подходила к матери и не пыталась приласкаться к ней. Мать не любила таких вещей.
Училась Анжела средне. И как только окончила школу, ни слова никому не говоря, собрала чемодан, взяла лежавшие на буфете деньги - остатки материнской зарплаты - и уехала. В Москву. Там много людей и можно найти того, кому станешь необходимой и полезной. Так будет лучше для нее.
В "Саломею" она попала почти случайно. Привел знакомый. Она играла старательно, ей было нетрудно вживаться в чужие образы. Ведь порой ей казалось, что своего у нее ничего нет - даже собственного лица...
От Лины Юрьевны Катя узнала, что Сандула заболел, а Артур находится где-то в театре.
- Посмотри в холле, - посоветовала ей Лина Юрьевна.
В холле Артур откровенно спал. Его лицо было удивительно безмятежно, словно он был мальчишкой, которого сморил сон где-нибудь на лесной лужайке в разгар лета. Катя не могла не признать, что он был как-то утонченно красив почти женской красотой. Но это было первое впечатление. Потом, приглядевшись, можно было отметить четко очерченный подбородок и сильные руки.
Катя задела ноги Артура и громко, как будто он был глухим, крикнула:
- Извините!
- Чего? - Артур лениво открыл один глаз.
- Я не помешала?
- Помешали, - спокойно ответил он, - конечно же, помешали, зачем спрашиваете?
"Такого не проймешь, - подумала Катя, - актер законченный".
- Вы случайно не видели в тот вечер чего-то подозрительного? - подавив невольный вздох, спросила Катя. Сам вопрос показался ей ужасно глупым.
- Видел. У половины зрителей по лицам скользили кровожадные улыбки, а двое незнакомцев в партере сжимали в руках серебряные кинжалы.
- Если вы не оставите ваши шутки, - вспыхнула Катя, - я пойду к Элле Александровне и пожалуюсь, что вы мешаете вести расследование.
- Ну хорошо, не буду. - Артур встал с кресла. - Только сформулируйте вопрос по-другому, а то это звучит у вас как-то по-дурацки. Вы бы еще спросили, не сказал ли мне убитый что-нибудь перед смертью.
Катя рассмеялась. В обаянии Артуру отказать было нельзя.
- Пойдемте в буфет, я вас угощу.
Артур заказал куриные ножки, панированные сыром, крабовый салат и коньяк.
- Вкусно?
- Угу. - Ножка курицы просто таяла во рту, а поджаристая корочка нежно хрустела на зубах.
- Подожди, поешь, потом будешь вопросы задавать.
Катя внезапно ощутила, что ее волосы растрепались, помада давно стерлась, а бежевый топ не очень идет к длинной фиолетовой юбке.
- Артур, вы... давно мечтали стать актером?
- С детства, - Артур наклонился вперед, - ты знаешь, с детства меня пленял запах театра - сладковато-кислый. Сладкий - от цветов и грима, кисловатый - от старинной одежды, которая долго лежала в каких-то сундуках, ее бережно вынимали перед каждым спектаклем, отряхивали, гладили руками, как будто это была величайшая драгоценность. Я даже помню наизусть многие спектакли, которые видел в детстве...
- Твои родители были актерами? - Коньяк приятно обжигал горло.
- Да, они умерли, - Артур внезапно помрачнел, - давай не будем об этом.
Они замолчали.
- А тебя-то как занесло в детективы?
- Да так, попутными ветрами, вообще-то я с детства мечтала о путешествиях в Амазонию, в Гималаи, хотела побывать в Египте, но ничего не вышло.
- Почему?
- Время наступило другое, все романтики вымерли, как мамонты.
Глаза у Артура были светло-голубыми, а руки - загорелыми.
- Ты где-то отдыхал? Так здорово загорел. - В голове у Кати уже слегка шумело.
- Отдыхал, - рассмеялся Артур, - на крыше. Я живу почти на чердаке, как Карлсон, вот там и загораю. Выношу шезлонг и валяюсь на солнце.
Они сидели в буфете одни, буфетчица уже многозначительно гремела посудой. Наверное, наступало время закрытия.
- Ну, я пойду, пора. - Катя поднялась, закидывая на плечо сумку.
- Подожди, ты сейчас домой?
Катя неопределенно пожала плечами.
- Давай немного пройдемся, раз ты никуда не торопишься.
Москва была окутана ленивой дремой. Небо слегка притушило свой блеск приближался вечер. Они плутали в переулках, прилегающих к Покровке, иногда присаживались на скамейки, потом поднимались и снова начинали кружить в бесконечном лабиринте домов и пустынных двориков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32