Да и вообще Жак принадлежал к числу тех художников и поэтов, для которых страсть служит материалом для искусства и поэзии: только искреннее чувство пробуждает дремлющие в их душах творческие силы. У Жака творчество было поистине плодом глубоких переживаний, и даже в самые незначительные произведения он вкладывал частицу своей души. Он уже обнаружил, что не может жить одними воспоминаниями и что, подобно тому как мельница изнашивается при недостатке зерна, его сердце изнашивается от отсутствия чувств. Работа утратила для него всякую прелесть, фантазия, некогда бурная и стихийная, теперь требовала с его стороны настойчивых усилий. Жак был недоволен и почти завидовал образу жизни своих бывших друзей «водопийц».
Он попробовал развлекаться, потянулся к веселью, завел новые знакомства. Он сблизился с поэтом Родольфом, с которым встретился однажды в кафе, и они прониклись друг к другу симпатией. Жак поведал поэту о своей тоске, и тот сразу же разгадал ее причину.
— Мне это знакомо, друг мой…— сказал он и, коснувшись рукой груди Жака, добавил: — скорее снова разведите здесь огонь! Влюбитесь без промедления, хотя бы в шутку, и вдохновение вернется к вам.
— Увы! Я слишком горячо любил Франсину, — ответил Жак.
— Ничто не помешает вам любить ее вечно. Вы будете ее ласкать, целуя другую.
— Ах, встретить бы женщину, похожую на нее!
И он расстался с Родольфом в глубокой задумчивости.
Полтора месяца спустя к Жаку вернулся былой пыл, — он весь загорелся под нежными взглядами хорошенькой Мари — девушки, болезненная красота которой несколько напоминала красоту бедной Франсины. Что и говорить, она была прелестна, и ей было восемнадцать лет без двух месяцев — как она всегда говорила. Ее роман с Жаком начался в лунную ночь, на загородном балу, под резкие звуки скрипки, чахоточного контрабаса и кларнета, свистевшего как дрозд. Жак повстречал ее как-то вечером, степенно прогуливаясь вокруг танцевальной площадки. Когда он появлялся здесь в своем неизменном черном сюртуке, застегнутом до подбородка, задорные местные красотки, знавшие его с виду, говорили:
— Что нужно здесь этому факельщику? Разве собираются кого-то хоронить?
А Жак продолжал свою одинокую прогулку, терзая себе душу воспоминаниями, которым музыка придавала еще большую остроту — веселая кадриль звучала в его ушах печально, как De profundis. Именно в состоянии этой задумчивости заметил он Мари — она наблюдала за ним со стороны и как сумасшедшая хохотала над его сумрачным видом. Жак взглянул на нее и услышал смех, раздававшийся из-под розовой шляпки. Он подошел к девушке, что-то сказал ей, она ответила, он предложил ей руку, приглашая пройтись по саду, она согласилась. Он сказал ей, что она хороша как ангел, и она заставила его повторить это два раза, он сорвал для нее с дерева несколько зеленых яблок, она с наслаждением съела их, и ее звонкий смех звучал без умолку словно ликующий ритурнель. Жак вспомнил Библию, и подумал, что никогда не надо терять надежду, имея дело с женщиной, особенно с такой, которая любит яблоки. Он еще раз прошелся вокруг сада с розовой шляпкой, а кончилось тем, что, придя на бал один, он ушел оттуда со спутницей.
Между тем Жак не забыл Франсины, как и предсказывал Родольф, он каждый день целовал ее, целуя Мари, И тайком работал над памятником, который собирался поставить на ее могиле.
Однажды, получив деньги, Жак купил Мари черное платье. Девушка была очень рада, но заметила, что для лета черное мрачновато. Жак возразил, что это его любимый цвет и Мари доставит ему удовольствие, если будет ходить в черном. Мари послушалась.
Как— то в субботу Жак сказал ей:
— Приходи завтра пораньше, поедем за город.
— Какое счастье! — Мари. — Я приготовила тебе сюрприз — вот увидишь! Завтра будет солнышко.
Мари всю ночь просидела за работой — она дошивала платье из материи, которую купила себе на собственные сбереженья, — кокетливое розовое платье. И в воскресенье она явилась в мастерскую Жака в нарядной обновке.
Скульптор встретил ее холодно, чуть ли не грубо.
— А я-то думала порадовать тебя! Для этого я и подарила себе такое веселое платьице! — ответила Мари, она не понимала, чем недоволен Жак.
— За город не поедем, можешь уходить, — бросил он. — Мне надо работать.
Мари ушла совсем огорченная. По дороге она встретила, молодого человека, который когда-то ухаживал за ней и к тому же звал историю Жака.
— Вот как! Вы перестали носить траур, мадемуазель Мари? — он.
— Траур? По ком?
— Как? Вы не знаете? А ведь это всем известно. Черное платье, которое подарил вам Жак…
— Ну и что?
— То был траур. Жаку хотелось, чтобы вы носили траур по Франсине.
После этого Жак больше не видел Мари.
Разрыв их принес ему несчастье. Настали тяжелые дни: работы совсем не было, и он впал в такую нищету, что с отчаяния попросил своего друга-доктора поместить его в больницу. По его виду врач сразу же понял, что устроить это будет не трудно. Жак, сам того не подозревая, уже находился на пути к Франсине.
Его положили в больницу св. Луи.
Он еще мог двигаться и работать, поэтому попросил, чтобы ему предоставили пустую каморку и принесли туда стеку, станок и глины. Первые две недели он работал над памятником, который собирался поставить на могилу Франсины. Это была фигура ангела, стоящего с распростертыми крыльями. У ангела было лицо Франсины, но статуя так и осталась незаконченной, потому что Жак уже не мог подниматься на второй этаж, а вскоре и вообще перестал вставать с постели.
Однажды в его руки попал больничный журнал, и по лекарствам, какие ему прописывались, он понял, что безнадежен. Он написал родным и вызвал к себе сестру общины св. Женевьевы, которая с большой нежностью ухаживала за ним.
— Сестра, — сказал он, — там наверху, в каморке, которую вы выхлопотали для меня, осталась гипсовая фигурка, она изображает ангела и предназначалась для могилы. Я не успел высечь ее из мрамора, хотя мрамор у меня дома есть, — прекрасный белый мрамор с розовыми прожилками. Одним словом… сестра, возьмите эту статую и отдайте ее в часовню вашей общины.
Несколько дней спустя Жак скончался. Похороны его совпали с открытием художественной выставки, поэтому никто из «водопийц» не пришел его проводить.
— Искусство — прежде всего, — изрек Лазар.
Семья Жака была бедная, и своего места на кладбище у нее не имелось.
Его похоронили где пришлось.

XIX
ПРИЧУДЫ МЮЗЕТТЫ
Читатель, вероятно, помнит, как Марсель продал еврею Медичи свою знаменитую картину «Переход через Чермное море», которой суждено было стать вывеской съестной лавки. Продажа ознаменовалась роскошным ужином, который еврей пообещал богемцам как надбавку к плате за картину. На другой день Марсель, Шонар, Коллин и Родольф проснулись очень поздно. Еще одурманенные винными парами, они никак не могли припомнить события минувшего вечера. Когда с соседней колокольни донесся полуденный благовест, друзья переглянулись с печальной улыбкой.
— Церковный колокол сзывает род людской в трапезную, — сказал Марсель.
— Да, — согласился Родольф, — наступил торжественный час, когда всякий порядочный человек направляется в столовую.
— Неплохо бы и нам стать порядочными, — проронил Коллин, для которого каждый день был днем святого Аппетита.
— О молочная ферма моей кормилицы! О лакомство, которым меня угощали в младенчестве четыре раза в день! Где ты? — подхватил Шонар. — Где ты? — повторил он с мечтательной и нежной грустью.
— И подумать только, что сейчас в Париже поджаривают по меньшей мере сто тысяч котлет! — вздохнул Марсель.
— И столько же бифштексов, — добавил Родольф.
В то время как друзья обсуждали ежедневную роковую проблему завтрака, снизу, из находившегося в их доме ресторана, словно на смех неслись голоса официантов, которые наперебой выкрикивали заказы посетителей.
— Хоть бы замолчали, злодеи! — досадовал Марсель. — Каждое слово как удар кирки у меня в желудке: пустота в нем все увеличивается.
— Ветер северный, — глубокомысленно проговорил Коллин, указывая на флюгер, метавшийся на соседней крыше. — Значит, завтрака у нас сегодня не будет. Стихии против нас.
— Откуда ты это взял? — спросил Марсель.
— Это мое метеорологическое открытие, — продолжал философ. — Северный ветер почти всегда приносит воздержание. Зато южный обычно предвещает радость и обильную еду. Философы называют это предуведомлением свыше.
Натощак Гюстав Коллин всегда бывал зверски остроумен.
В этом миг Шонар погрузил руку в бездну, называвшуюся карманом, и тут же с воплем вытащил ее.
— Караул! Кто-то залез ко мне в карман! — кричал он, стараясь высвободить палец из клешней живого омара.
Вслед за ним закричал и Марсель. Он машинально пошарил у себя в кармане и неожиданно открыл там Америку, о которой совсем позабыл, а именно те полтораста франков, которые уплатил ему накануне Медичи за «Переход через Чермное море».
Тут все четверо сразу вспомнили вчерашние события.
— Шапки долой, господа! — воскликнул Марсель, высыпая на стол горсть монет, среди которых трепетно поблескивали пять-шесть новеньких червонцев.
— Как живые! — умилился Коллин.
— Что за звон! — восхищался Шонар, позвякивая золотыми.
— До чего хороши медальки! — Родольф. — Прямо-таки кусочки солнца. Будь я королем, я выпускал бы одни только червонцы и приказал бы чеканить на них профиль моей возлюбленной.
— Подумать только, ведь есть страна, где кусочки золота валяются на земле, как простые камушки, — заметил Шонар. — Было время, когда американцы давали четыре таких кусочка за два су. Один мой предок посетил Америку, и желудок краснокожих стал его могилой. Это нанесло большой ущерб всей нашей семье.
— Но откуда же взялось это существо? — спросил Марсель, глядя, как омар ползет по полу.
— Теперь припоминаю, — признался Шонар. — Вчера я заглянул на кухню Медичи, и это пресмыкающееся, надо полагать, нечаянно свалилось мне в карман — ведь они подслеповаты. Но раз уж он попался ко мне, — добавил Шонар, — мне хочется его у себя оставить. Я его приручу и окрашу в красный цвет, тогда вид у него будет повеселее. Я скучаю по Феми, он составит мне компанию.
— Господа! Обратите внимание, — воскликнул Коллин. — Флюгер повернул на юг. Завтрак у нас будет!
— Еще бы, — поддакнул Марсель, хватая червонец. — Вот мы сейчас его сварим, да еще с приправой!
Началось длительное и обстоятельное обсуждение меню. Каждое блюдо вызывало споры и ставилось на голосование. Омлет, предложенный Шонаром, после тщательного изучения вопроса был отвергнут, а также и белые вина, против которых Марсель произнес вдохновенную речь, доказавшую его солидные познания в виноделии.
— Всякое вино прежде всего должно быть красным! — провозгласил художник. — И слушать не хочу о белых!
— А как же шампанское? — заметил Шонар.
— Ну и что? Это просто сидр пошикарнее, брандахлыст для эпилептиков! Я бы отдал все подвалы Эпернэ и Аи за бочонок бургундского. К тому же, мы с вами не собираемся обольщать гризеток или сочинять водевиль. Я против шампанского!
Когда меню было окончательно принято, Шонар и Коллин отправились в ближайший ресторан заказать завтрак.
— Не затопить ли камин? — предложил Марсель. — Отличная идея, это будет вполне своевременно, — поддержал его Родольф. — Термометр давно уже советует нам это! Затопим камин! Вот он удивится-то!
Родольф выбежал на лестницу и крикнул Коллину, чтобы он попутно распорядился и насчет дров.
Немного погодя Шонар и Коллин вернулись, а вслед за ними явился человек с большой вязанкой дров.
Марсель стал рыться в столе, разыскивая ненужные бумаги для растопки, и вдруг вздрогнул, увидев письмо, написанное знакомым почерком. Незаметно для приятелей он прочел его.
То была записочка, нацарапанная Мюзеттой карандашом и относившаяся к тому времени, когда девушка жила у Марселя. Записочка была написана ровно год тому назад. Она состояла лишь из нескольких строк:
«Мой милый!
Не беспокойся, я скоро вернусь. Я пошла немного пройтись, чтобы согреться, в комнате стужа, а торговец дровами крепко спит. Я отломила у стула две последние ножки, но они сгорели так быстро, что и яйца нельзя было бы сварить. А ветер врывается в разбитое окно и разгуливает по комнате словно у себя дома, он нашептывает мне разные дурные советы, и если бы я его послушалась, ты бы огорчился. Лучше немного погулять, я взгляну, что делается в ближайших магазинах. Говорят, есть бархат по десять франков метр. Просто не верится, надо самой взглянуть. К обеду вернусь.
Мюзетта».
— Бедная девушка! — прошептал Марсель, пряча записку в карман. И он на минуту задумался, обхватив голову руками.
К тому времени богемцы давно уже находились на холостом положении, если не считать Коллина, возлюбленной которого по-прежнему никто не видел и не знал по имени.
Даже Феми, незлобивая подруга Шонара, и та повстречала простака, который подарил ей свое сердце, обстановку красного дерева и колечко из собственных — рыжих — волос. Однако, не прошло и двух недель, как возлюбленный Феми отнял у нее и свое сердце и обстановку, ибо, взглянув как-то на руку любовницы, заметил на ней колечко из черных волос. И он осмелился заподозрить Феми в измене.
Между тем Феми не погрешила против добродетели. Дело в том, что приятельницы не раз подтрунивали над ее рыжим колечком, вот она и отдала перекрасить его в черный цвет. Когда все выяснилось, поклонник так обрадовался, что купил Феми шелковое платье — первое в ее жизни. Нарядившись в обновку, бедная девушка воскликнула:
— Теперь я могу умереть!
Мюзетта вновь стала почти официальным лицом, и Марсель уже три-четыре месяца нигде не встречал ее.
Что касается Мими, то Родольф давным-давно не слыхал ее имени и только шептал его про себя, когда оставался один.
— Что же это! — вдруг воскликнул Родольф, взглянув на Марселя, который в задумчивости прикорнул у камина. — Дрова не желают разгораться?
— Сейчас, сейчас, — ответил художник.
Он поджег поленья, и они запылали, весело потрескивая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38