— Как же он сюда попал? — Родольф.
— Да еще оплаченный! — добавил Марсель. — Это ты заплатил домовладельцу?
— Я? Бог с тобой! — ответил Родольф.
— Но как же это понять…
— Да уверяю тебя…
«Непостижимая тайна» — запели они вдвоем финальный мотив «Дамы в белом».
Батист, заядлый любитель музыки, тотчас же появился в комнате.
Марсель показал ему счет.
— Да! Забыл вам сказать, — небрежно пояснил Батист, — утром, пока вас не было дома, приходил домовладелец. Я заплатил ему, чтобы он больше себя не утруждал.
— А откуда вы взяли деньги?
— Взял, сударь, из ящика, он был отперт, я даже подумал, что вы нарочно оставили его отпертым, и решил: «Хозяева забыли наказать мне перед уходом: „Батист, домовладелец придет за квартирной платой, заплати ему“, — вот я и отдал ему деньги, словно вы мне так приказали… хоть вы и не приказывали.
— Батист, — проревел в ярости Марсель, — вы злоупотребили нашим доверием: с сегодняшнего дня вы у нас больше не служите! Верните ливрею!
Батист снял с головы клеенчатую фуражку, представлявшую собою всю его ливрею, и подал ее Марселю.
— Хорошо, — сказал тот, — можете идти…
— А жалованье?
— Что, несчастный? Вы получили больше, чем вам причитается. Вам за каких-нибудь две недели выдали четырнадцать франков. Куда вы деваете столько денег? Содержите плясунью, что ли?
— Канатную, — поддакнул Родольф.
— Значит, я окажусь на улице и мне негде будет приклонить голову, — вздохнул бедняга.
— Берите назад ливрею, — ответил на это растроганный Марсель.
И он вернул Батисту фуражку.
— А ведь не кто иной, как этот олух растратил наше состояние, — заключил Родольф, провожая глазами несчастного Батиста. — Где же мы сегодня будем обедать?
— Это выяснится завтра, — ответил Марсель.
VIII
ЦЕНА ПЯТИФРАНКОВОЙ МОНЕТЫ
Как— то в субботний вечер, еще до того как Родольф подружился с мадемуазель Мими, с которой мы вскоре познакомим читателя, он за табльдотом встретился с девушкой по имени мадемуазель Лора, она у себя на дому торговала подержанными вещами. Узнав, что Родольф -главный редактор великосветских журналов «Покрывало Ириды» и «Кастор», модистка решила, что он может посодействовать ей в отношении рекламы, и стала его многозначительно поддразнивать. На выпады девушки Родольф ответил таким фейерверком мадригалов, что ему позавидовали бы Бенсерад, Вуатюр и все Руджеро галантной поэзии. А к концу обеда, когда мадемуазель Лора узнала, что Родольф вдобавок и поэт, она ясно намекнула ему, что не прочь считать его своим Петраркой. Больше того, без всяких обиняков она назначила ему свидание на другой же день.
«Ничего не скажешь, приятная девушка, — думал Родольф, провожая мадемуазель Лору. — по-видимому, кое-чему училась, и у нее недурные наряды. Я готов ее осчастливить».
У подъезда своего дома мадемуазель Лора отпустила руку Родольфа и поблагодарила его за то, что он взял на себя труд проводить ее так далеко.
— Ах, сударыня, — ответил Родольф, отвешивая низкий поклон, — мне хотелось бы, чтобы вы жили в Москве или на Зондских островах, — тогда я имел бы удовольствие еще дальше вас сопровождать.
— Ну, это уж слишком далеко, — ответила Лора жеманясь.
— Мы пошли бы бульварами, — пошутил Родольф. — Позвольте вместо вашей щечки поцеловать вам ручку, — продолжал он и, прежде чем спутница успела что-либо возразить, поцеловал ее в губки.
— Вы слишком торопитесь, сударь! — воскликнула она.
— Чтобы скорее добраться до цели, — отвечал Родольф. — В любви мимо первых остановок надо мчаться галопом.
«Вот чудак!» — воскликнула модистка, возвращаясь домой. «Очаровательная девушка!» — воскликнул Родольф, удаляясь.
Придя к себе в комнату, он поспешил лечь, и ему приснились чудесные сны. Ему грезилось, что на балах, в театрах, на гуляньях он появляется под руку с мадемуазель Лорой, а на ней наряды, превосходящие своим великолепием все прихотливые одеяния Ослиной Шкуры.
На другой день Родольф, по обыкновению, встал в одиннадцать, Первой его мыслью была мадемуазель Лора,
— Весьма привлекательная женщина, — шептал он. — Уверен, что она воспитывалась в Сен-Дени. Наконец-то мне выпадет счастье обладать вполне безупречной любовницей! Конечно, ради нее я пойду на жертвы: как только получу деньги в «Покрывале Ириды», куплю перчатки и приглашу Лору пообедать в каком-нибудь ресторане, где подают салфетки. Костюм у меня неважный, — рассуждал он, одеваясь, — но ничего, черное всегда элегантно.
Он вышел из дому, намереваясь отправиться в редакцию «Покрывала Ириды».
На улице ему попался омнибус, на стенке которого красовалось объявление:
«Сегодня, в воскресенье, в Версале работают большие фонтаны!»
Порази нашего героя гром — и то он не произвел бы на него такого потрясающего впечатления, как эта афиша.
— Сегодня воскресенье! Совсем забыл! — воскликнул он. — Денег мне не достать. Сегодня воскресенье! Все какие ни на есть в Париже экю сейчас находятся на пути в Версаль.
Но вдохновляемый некоей призрачной надеждой, за которую всегда цепляется человек, Родольф все же побежал в редакцию, он рассчитывал, что счастливый случай приведет туда и кассира.
Оказалось, что господин Бонифас действительно заглянул в редакцию, но тут же ушел.
Он спешил в Версаль, — пояснил конторщик.
«Значит, все кончено…— вздохнул Родольф. — Однако, — подумал он, — ведь свидание у меня только вечером. Сейчас двенадцать, — неужели же за пять часов я не раздобуду пяти франков? По франку в час, как плата за верховую лошадь в Булонском Лесу! Вперед!»
Родольф находился неподалеку от дома, где жил знакомый ему журналист, которого он называл влиятельным критиком, поэтому он решил попытать счастья у него.
— Этого-то я наверняка застану! — говорил он, поднимаясь по лестнице. — Сегодня он пишет фельетон и уж никуда не уйдет. Займу у него пять франков.
— Кого я вижу! — воскликнул журналист при появлении Родольфа. — Вот кстати! У меня к вам небольшая просьба.
«Мне везет!» — подумал редактор «Покрывала Ириды».
— Вы были вчера в «Одеоне»?
— Я всегда там бываю.
— Значит, вы видели новую пьесу?
— А кому же и видеть, как не мне? Публика «Одеона» — это я!
— И то правда, — сказал критик, — ведь вы одна из кариатид этого театра. Ходят слухи, что именно вы его субсидируете. Так вот о чем я хочу вас попросить: напишите за меня рецензию.
— Для меня это сущий пустяк. Память у меня как у кредитора.
— Во-первых, кто автор? — критик, в то время как Родольф уже строчил рецензию.
— Один человек.
— Вероятно, пьеса не бог весть как хороша.
— Турок написал бы похлеще, разумеется.
— Значит, совсем из рук вон. Кстати, молва о турецких талантах сильно раздута, турки бы не могли быть трубочистами.
— А почему?
— Да потому, что все трубочисты — овернцы, а овернцы — рассыльные. Да и вообще турки перевелись, турок теперь встретишь только на маскараде в пригороде, да еще в Елисейских полях, где они торгуют финиками. Турок — это предрассудок. У меня есть приятель, большой знаток Востока, так вот он уверяет, что все народности появились на свет на улице Кокнар.
— Остроумно! — сказал Родольф.
— Вы находите? — критик. — Так я включу это в свой фельетон.
— Вот вам рецензия. Написано крепко, — продолжал Родольф.
— Крепко, но маловато.
— Расставьте кое-где тире, добавьте несколько критических замечаний, и рецензия будет готова.
— Дорогой мой, мне некогда, к тому же, мои критические замечания займут очень мало места.
— Вставьте через каждые три слова какое-нибудь прилагательное.
— А не могли бы вы сами добавить хоть краткую, а еще лучше — подробную оценку пьесы? — критик.
— Черт возьми, конечно, у меня есть кое-какие идеи насчет трагедии, но я их уже три раза напечатал в «Касторе» и «Покрывале Ириды», — ответил Родольф.
— Это не важно. А сколько ваши идеи занимают строк?
— Строк сорок.
— Ишь ты! У вас, дорогой мой, грандиозные идеи! Ну так одолжите мне эти сорок строк.
«Что ж, — подумал Родольф, — если я ему напишу черновик на двадцать франков, он не откажет мне в пяти».
— Должен предупредить вас, — обратился он к критику, — что идеи мои не особенно новы. Они несколько поизносились. Прежде чем их напечатать, я трепал их по всем парижским кафе, и любой официант затвердил их наизусть.
— Ну что из того! Вы меня плохо знаете. Да и вообще — есть ли что-нибудь новое на свете? Разве что добродетель.
— Получайте, — сказал Родольф, набросав заметку.
— Гром и молния! Недостает еще двух столбцов… Чем бы заполнить эту прорву? — воскликнул критик. — Раз вы уже вошли в роль, подскажите мне еще каких-нибудь два-три парадокса.
— У меня их нет при себе, — сказал Родольф, — но я с удовольствием одолжу их вам. Правда, не я их сочинил, я их купил по пятидесяти сантимов за штуку у приятелей, которые сидели без гроша. Все они мало подержанные.
— Превосходно! — обрадовался критик.
«В таком случае попрошу у него десять франков, — решил Родольф, снова берясь за перо, — в наше время парадоксы дорожают, как куропатки».
И он набросал строк тридцать всякого вздора, где упоминались и фортепьяно, и золотые рыбки, и школа здравого смысла, и рейнское вино, которое почему-то именовалось туалетной водой.
— Очень мило, — сказал критик. — Будьте другом, добавьте еще, что каторга — место, где больше чем где-либо порядочных людей.
— А зачем?
— Выйдет еще две строки. Отлично, дело в шляпе, — сказал влиятельный критик и позвал слугу, чтобы отправить фельетон в типографию.
«А теперь — в атаку!» — решил Родольф. И, нахмурившись, он изложил свою просьбу.
— Ах, дорогой мой, у меня здесь ни гроша, — ответил критик. — Лолотта разоряет меня в пух и прах, вот только что она начисто обобрала меня, чтобы съездить в Версаль и посмотреть, как нереиды и всякие чудища будут изрыгать струи воды.
— В Версаль? Боже мой, да это какая-то эпидемия! — воскликнул Родольф.
— А на что вам деньги?
— Вот в чем дело, — стал объяснять Родольф. — Сегодня, в пять часов вечера, у меня свидание с одной дамой из общества, весьма тонной, которая выезжает не иначе как в омнибусе. Я хотел бы соединить с ней свою судьбу на несколько дней и считаю нужным дать ей изведать прелестей жизни. Обеды, балы, прогулки и прочее и прочее. Мне до зарезу нужно пять франков, если я их не раздобуду, в моем лице будет опозорена вся французская литература.
— Почему вы не займете эту сумму у нее самой? — воскликнул критик.
— С первой же встречи это совершенно невозможно. Один только вы можете выручить меня.
— Клянусь всеми египетскими мумиями, даю честное благородное слово, что у меня нет даже на покупку грошовой трубки или какой-нибудь девственницы. Впрочем, у меня валяется несколько книжонок, которые вы можете пустить в ход.
— Из этого ничего не выйдет, сегодня воскресенье. Мамаша Манею, Лебигр и все прочие лавчонки на набережных и на улице Сен-Жак закрыты. А что у вас за книжонки? Сборники стихов, украшенные портретами авторов в очках? Такие штучки не продашь.
— Разве что по приговору суда присяжных, — добавил критик. — Постойте, вот еще несколько романсов и билеты на концерт. Если ловко взяться, можно их превратить в звонкую монету.
— Я предпочел бы что-нибудь другое, например, штаны.
— Будет вам! — ответил критик. — Вот возьмите еще этого Боссюэ и гипсовый бюст Одилона Барро, клянусь, это — мечта вдовы.
— Я вижу, вы от души мне хотите помочь, — сказал Родольф. — Что ж, возьму эти сокровища. Но если мне удастся выручить за них хоть полтора франка, я смогу похвастаться, что совершил тринадцатый подвиг Геркулеса.
Родольф прошел по Парижу не меньше четырех лье, и только тут, благодаря своему красноречию, которое становилось совершенно неотразимым при исключительных обстоятельствах, ему удалось уговорить свою прачку, и она дала ему в долг два франка под залог сборников стихов, романсов и бюста господина Барро.
«Что ж, — рассуждал он, возвращаясь от прачки, — теперь соус есть, остается раздобыть жаркое. Вот если дядя…»
Полчаса спустя он сидел у дядюшки Монетти, который по лицу молодого человека сразу догадался, о чем зайдет речь. Он тут же стал в оборонительную позицию и, прежде чем Родольф успел заикнуться о своей просьбе, оглушил племянника потоком жалоб:
— Тяжелое настало время, хлеб дорожает, должники увиливают, за квартиру надо платить, торговля никудышная, — и прочее и тому подобное.
Притворным сетованиям не было конца.
— Поверишь ли, — жаловался он, — мне пришлось занять у моего же приказчика, чтобы оплатить срочный вексель!
— Что же вы не обратились ко мне? — удивился Родольф. — Я бы одолжил вам денег, три дня назад я получил двести франков.
— Спасибо, голубчик, — сказал дядя, — но ведь тебе самому надо… Ах, вот что! Раз уж пришел, не откажи переписать несколько счетов, по которым я собираюсь получить деньги. У тебя такой красивый почерк!
«Дорого же мне обойдутся эти пять франков», — подумал Родольф, принимаясь за работу с намерением поскорее от нее отделаться.
— Любезный дядюшка, — обратился он к Монетти, — я знаю, вы любитель музыки, и потому принес вам билеты на концерт.
— Какой ты внимательный, голубчик! Не пообедаешь ли со мной?
— Благодарю вас, дядюшка. Сегодня я приглашен на обед в Сен-Жерменском предместье. Какая досада! Даже не успею заехать домой за деньгами, чтобы купить себе перчатки.
— У тебя нет перчаток? Хочешь, я тебе одолжу свои?
— Благодарю вас, мне ваши не впору. Вот если бы вы мне одолжили…
— Полтора франка на перчатки? Конечно, голубчик, с удовольствием! Раз бываешь в свете, надо хорошо одеваться. Пусть лучше завидуют, чем жалеют, как говаривала твоя тетушка. Ты, я вижу, идешь в гору. Молодчина! Я дал бы тебе и больше, — продолжал он, — но это все, что у меня есть в конторке, а сходить наверх я не могу, — из лавки нельзя отлучиться ни на минуту, все время приходят покупатели.
— А вы говорили, что торговля совсем захирела.
Дядюшка Монетти сделал вид, будто не слышит, и сказал племяннику, сунувшему деньги в карман:
— Можешь не торопиться их возвращать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38