Вдруг из его медвежьей груди вырвался радостный возглас, он вскочил так стремительно, что опрокинул чернильницу и залил свой белый мех: ему в голову пришла идея, некогда осенившая Чаттертона.
Родольф вытащил из-под кровати внушительную связку старых бумаг, среди которых находилось около двенадцати объемистых тетрадей с его знаменитой драмой «Мститель». Над этим творением он работал два года и столько раз переделывал, перекраивал, переписывал его, что в общей сложности рукописи достигли веса в семь килограммов. Родольф отложил в сторону самую позднюю редакцию, а остальные поволок к камину.
— Так и знал, что они пригодятся, — воскликнул он. — Главное — терпение. Вот увесистая вязанка прозы! Знать бы заранее, так я сочинил бы и пролог, — больше получил бы топлива… Да всего не предусмотришь…
Он сжег в камине несколько листков и немного согрел руки. Пять минут спустя первое действие «Мстителя» было уже «разыграно», а Родольф за это время успел написать три строки эпитафии.
Где нам найти краски, чтобы изобразить изумление ветров при виде огня в камине Родольфа?
— Это только нам кажется, — засвистел северный, с увлечением трепавший бороду Родольфа.
— Не дунуть ли нам в трубу, чтобы камин задымил? — предложил другой.
Но только они было собрались помучить беднягу Родольфа, как южный ветер заметил в окне Обсерватории господина Араго: ученый грозил им пальцем.
И тотчас же южный ветер крикнул своим собратьям:
— Спасайтесь скорей! В календаре сказано, что нынешней ночью погода должна быть тихая, разойдемся по домам до полуночи, иначе господин Араго велит посадить нас в карцер за то, что мы противоречим Обсерватории.
Тем временем второй акт «Мстителя» с огромным успехом пылал в камине. А Родольф сочинил уже десять строк. Но за весь третий акт он успел написать лишь две строки.
— Мне всегда казалось, что это действие чересчур короткое, — прошептал Родольф, — но ведь только на премьере и замечаешь недочеты. Зато следующее действие куда длиннее: в нем двадцать три картины, в том числе сцена у подножья трона, которая должна была меня прославить.
Последняя тирада сцены у подножья трона уже разлеталась в языках пламени, а Родольфу предстояло еще сочинить целых шесть строк!
— Перейдем к четвертому действию, — сказал Родольф. — Оно займет не меньше пяти минут, — там сплошь монологи.
Потом он пустил в ход развязку драмы, — она вспыхнула и тут же угасла. А Родольф тем временем в порыве вдохновения перелагал в стихи предсмертные слова усопшего, память которого ему поручили увековечить.
— А это отложим на второе представление, — сказал он, засовывая под кровать уцелевшие рукописи.
На другой день в восемь часов вечера мадемуазель Анжель появилась на балу с прелестным букетом белых фиалок, среди которых выделялись две белых розы. Весь вечер девушка выслушивала похвалы женщин, восторгавшихся ее букетом, и мадригалы мужчин. Самолюбие ее было польщено, и она даже почувствовала нечто вроде признательности к кузену, которому была обязана этой радостью. Быть может, она и чаще вспоминала бы его, если бы не настойчивое ухаживание одного из родственников новобрачной, который несколько раз приглашал ее танцевать. То был белокурый молодой человек с очаровательно закрученными кверху усиками — замечательными крючками для уловления неопытных сердец! Молодой человек уже осмелился попросить у Анжели ее белые розы — всё, что осталось от букета, который гости мало-помалу совсем общипали… Анжель отказала ему, но под конец забыла розы на диване, и белокурый молодой человек поспешил ими завладеть.
На вышке у Родольфа в это время было четырнадцать градусов мороза. А сам поэт, облокотившись на подоконник, смотрел в сторону Менской заставы, на ярко освещенные окна дома, где танцевала кузина Анжель, которая терпеть его не могла.
X
МЫС БУРЬ
Бывают страшные дни: это первое и пятнадцатое число каждого четвертого месяца. Родольф не мог без ужаса думать о приближении этих чисел и называл их «мысами бурь». В такие дни врата Востока отворяет не заря, а кредитор, домовладелец, судебный пристав или какая-нибудь другая светлая личность. И день начинается с ливня счетов, расписок, уведомлений, а, заканчивается градом опротестованных векселей. Поистине это Dies irae! [День гнева господня (лат.)]
И все же утром пятнадцатого апреля Родольф безмятежно почивал… и ему грезилось, будто дядя оставил ему в наследство целую область в Перу со всеми ее сокровищами, включая и перуанок.
Самонадеянный наследник еще плыл по волнам воображаемого Пактола, когда скрип двери нарушил его грезы, оборвав золотой сон в самый блистательный момент.
Родольф подскочил на кровати, еще не вполне очнувшись, и осмотрелся вокруг.
И тут он словно в тумане различил человека, тот вошел и остановился среди комнаты — и притом какой человек!
На раннем посетителе была треуголка, за спиною — сумка, в руке — портфель, одет он был в светло-серый мундир и, видимому очень запыхался, поднимаясь на шестой этаж. Манеры у него были весьма мягкие, а походка легкая — такая поступь была бы у несгораемого шкафа, если бы ему вздумалось зашагать.
Родольф сначала было испугался: при виде треуголки и мундира он подумал, что к нему явился полицейский.
Но, заметив довольно туго набитую сумку, он понял, что ошибся.
«Ах, вот оно что! — мелькнуло у него в голове. — Это насчет наследства… человек, прибывший с Островов… Но тогда почему же он не негр?»
И, поманив к себе незнакомца, Родольф сказал, указывая на сумку:
— Мне все известно. Садитесь. Благодарю вас.
Незнакомец был не кто иной, как разъездной кассир из Государственного банка. В ответ на приглашение он протянул Родольфу бумажку, испещренную какими-то значками и разноцветными цифрами.
— Вам нужна расписка? — продолжал Родольф. — Что ж, это в порядке вещей. Подайте мне, пожалуйста, перо и чернила. Вот там, на столе.
— Наоборот, я пришел с вас получить, — ответил кассир. — С вас причитается по векселю сто пятьдесят франков. Сегодня пятнадцатое апреля.
— Вот как! — удивился Родольф, рассматривая вексель. — Подпись Бирмана. Это мой портной… Увы! — меланхолично вздохнул он, переводя взгляд с векселя на сюртук, валявшийся у него на кровати. — Причины позабыты, а следствия дают о себе знать. Позвольте! Неужели сегодня пятнадцатое апреля? Это просто невероятно! А я еще даже не пробовал клубники.
Кассиру надоело ждать, и он собрался уходить, сказав напоследок:
— Последний срок — четыре часа дня.
— Для порядочных людей часов не существует, — ответил Родольф. — Обманщик! Сумку так и унес! — добавил он с сожалением, наблюдая, как человек в треуголке исчезает за дверью.
Родольф задернул полог и попробовал вновь пуститься вдогонку за наследством, но он уже сбился с пути. Тут ему приснился другой, не менее лестный сон: директор «Французской Комедии» приехал к нему и стал почтительно упрашивать, чтобы он предоставил театру свою драму. Отлично зная театральные нравы, Родольф требовал повышенного гонорара. Но в тот момент, когда директор уже совсем готов был сдаться, Родольфа снова разбудил пришелец, — тоже порождение пятнадцатого числа.
То был господин Бенуа, хозяин меблированных комнат, где жил Родольф, — человек с на редкость неподходящей фамилией. Господин Бенуа являлся для своих жильцов одновременно хозяином, сапожником и ростовщиком, в то утро от него исходил отвратительный запах дешевой водки и просроченного счета. В руках он держал пустой мешок.
«Черт побери, — подумал Родольф, — это уж никак не директор „Французской Комедии“… тот был бы в белом галстуке… и с полным мешком!»
— Здравствуйте господин Родольф! — господин Бенуа, подходя к кровати.
— Господин Бенуа! С добрым утром! Чему я обязан удовольствием видеть вас?
— Да я просто зашел напомнить, что нынче пятнадцатое апреля.
— Уже! Как летит время! Прямо-таки непостижимо! Пора покупать новые брюки! Пятнадцатое апреля! Подумать только! Если бы не вы, господин Бенуа, мне это ни за что не пришло бы в голову! Примите мою сердечную признательность.
— Я готов принять также и сто шестьдесят два франка, — продолжал господин Бенуа, — пора погасить этот должок.
— Я особенно не тороплюсь… Вы не стесняйтесь, господин Бенуа. Я потерплю… И должок подрастет.
— Но вы уже несколько раз откладывали платеж, — сказал хозяин.
— В таком случае — пожалуйста, пожалуйста. Давайте рассчитаемся. Мне, господин Бенуа, совершенно безразлично — что сегодня, что завтра… Да и то сказать — все мы под богом ходим… Рассчитаемся!
Морщины хозяина расплылись в любезной улыбке, и не только его сердце, но даже мешок затрепетал от надежды.
— Сколько я вам должен?
— Во-первых, за квартиру — за три месяца по двадцать пять франков, итого семьдесят пять франков.
— Совершенно верно, — заметил Родольф. — И еще?
— Еще за три пары штиблет по двадцать франков.
— Постойте, постойте, господин Бенуа, не следует смешивать разные вещи! Тут я уже имею дело не с хозяином, а с сапожником… Это уже другой счет. Цифры — вещь не шуточная, не сбивайте меня с толку.
— Будь по-вашему, — согласился господин Бенуа, обольщенный надеждой, что ему наконец удастся получить долг. — Вот отдельный счет за обувь. Три пары штиблет по двадцать франков, итого — шестьдесят франков.
Родольф бросил жалостливый взгляд на пару стоптанных штиблет.
— Увы, даже если бы они побывали на ногах Вечного Жида — и то не пришли бы в столь плачевное состояние. А ведь они так износились от беготни за Марией!… Продолжайте, господин Бенуа…
— Итак, шестьдесят франков, — повторил тот. — Затем взято взаймы двадцать семь франков.
— Минутку, господин Бенуа. Мы условились: каждому святому своя свеча. Взаймы вы мне дали как друг. Поэтому забудем про обувь и перенесемся в область доверия и дружбы, — она требует особого счета. Какой цифры достигло ваше расположение ко мне?
— Двадцати семи франков.
— Двадцати семи франков? Дешево же вам достался друг, господин Бенуа! Итак, мы насчитали: семьдесят пять, шестьдесят и двадцать семь… Итого?
— Сто шестьдесят два франка, — господин Бенуа, подавая Родольфу три счета.
— Сто шестьдесят два франка, — вздохнул Родольф. — Просто невероятно! Какая прекрасная вещь счет! Итак, господин Бенуа, раз теперь все подсчитано, мы оба можем быть совершенно спокойны. Достигнута полная ясность. Через месяц я попрошу у вас расписку, а так как за это время ваше доверие и дружба ко мне только возрастут, вы предоставите мне, в случае надобности, новую отсрочку? А если хозяин и сапожник будут уж очень настаивать, я попрошу своего друга уговорить их. Удивительное дело, господин Бенуа, стоит мне только подумать о вашем тройственном облике — хозяина, сапожника и друга, как я начинаю верить в святую троицу.
От слов Родольфа лицо хозяина гостиницы пошло багровыми, зелеными, желтыми и белыми пятнами, и при каждой новой насмешке эта радуга становилась все ярче и ярче.
— Я не позволю над собой издеваться, сударь! — сказал он. — Довольно уж я ждал. До свидания, а если вы к вечеру не принесете денег… то берегитесь!
— Денег! Денег! А я у вас разве прошу денег? — ответил Родольф. — Впрочем, даже если бы они у меня и были, я бы вам их не дал… Расплачиваться в пятницу — дурная примета.
Негодование господина Бенуа достигло ураганной силы, и не будь мебель его собственностью, он, несомненно, вдребезги разбил бы что-нибудь.
Он ушел, изрыгая угрозы.
— Мешок забыли! — крикнул ему вслед Родольф.
— Ну и занятие! — прошептал несчастный юноша, оставшись в одиночестве. — По-моему, тигров укрощать и то легче! Однако мне нельзя оставаться здесь, — продолжал он, вскочив с постели и поспешно одеваясь. — Нашествие союзников будет продолжаться. Надо бежать, более того — надо где-нибудь позавтракать. Не заглянуть ли к Шонару? Попрошу у него чего-нибудь поесть и заодно позаимствую несколько су. Ста франков мне, пожалуй, хватит… Итак, к Шонару!
На лестнице Родольф наткнулся на господина Бенуа, судя по тому, что его мешок, истинное произведение искусства, был пуст, он потерпел такую же неудачу и с другими жильцами.
— Если меня будут спрашивать, скажите, что я уехал в деревню… на Альпы…— бросил ему Родольф. — Впрочем, нет! Лучше скажите, что я отсюда съехал.
— Я скажу то, что есть, — многозначительно буркнул господин Бенуа.
Шонар жил на Монмартре. Значит, Родольфу предстояло пройти через весь Париж. Это дальнее странствие было чревато всевозможными опасностями.
«Сегодня улицы вымощены кредиторами», — размышлял он.
Тем не менее он не пошел по кольцу опоясывающих Париж бульваров, как собирался. Напротив, какая-то шальная надежда побудила его смело направиться через столь опасный центр города. Родольфу подумалось, что в день, когда на спинах кассиров по улицам разгуливают миллионы франков, быть может, какая-нибудь тысячефранковая ассигнация валяется на тротуаре, поджидая своего Венсана де Поля. Поэтому Родольф шел не спеша, устремив взор на землю. Но попались ему всего лишь три шпильки.
Через два часа он добрался до Шонара.
— А! Это ты! — воскликнул музыкант.
— Я. Пришел закусить.
— Пришел невпопад, дорогой мой. Только что вошла ко мне моя приятельница, мы с ней не виделись целых две недели. Что бы тебе явиться минут на десять раньше…
— Так дай мне сотню франков взаймы, — продолжал Родольф.
— Ну вот! И ты туда же! — ответил Шонар, вне себя от изумления. — Требуешь денег! Ты что же — заодно с моими недругами?
— Я верну в четверг.
— После дождика? Дорогой мой, ты, верно, забыл, которое сегодня число. Ничего не могу для тебя сделать. Но не отчаивайся, впереди еще целый день. Ты еще можешь повстречать Провидение, оно встает не раньше двенадцати.
— Ну, у Провидения достаточно забот и без меня, ему надо накормить всех птичек, — отвечал Родольф. — Пойду к Марселю.
Марсель жил тогда на улице Бреда. Когда Родольф вошел к художнику, тот с грустью любовался своей монументальной картиной, которая должна была изображать переход евреев через Чермное море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38