Родольф был ошеломлен ее признанием.
— А мне хотелось бы «эликсира любви». Это полезно для желудка, — сказала Феми Красильщица и подпрыгнула на пружинах дивана.
Шонар прогнусавил нечто такое, от чего Феми вся затрепетала.
— Ну что ж! Хоть раз в жизни прокутим сто тысяч франков! — возгласил Марсель.
— Тем более что хозяин обвиняет нас в скаредности. Удивим же его не на шутку!
— Вот именно — закатим роскошное пиршество, — заявил Коллин. — Ведь мы должны беспрекословно подчиняться дамам. Любовь всегда самоотверженна, вино — спутник веселья, веселье — неразлучно с юностью, женщины — цветы, их надо поливать. Польем же! Официант! Официант!
Коллин неистово зазвонил в колокольчик.
Официант прилетел словно на крыльях ветра.
Пока он выслушивал распоряжения о шампанском, о бальзаме и всевозможных ликерах, его лицо выражало все оттенки изумления.
— У меня в желудке пусто, — призналась Мими, — хорошо бы ветчинки.
— А мне бы сардинок и масла, — вставила Мюзетта.
— А мне редиски и кусочек мяса в виде гарнира… — добавила Феми.
— Тогда так и скажите, что хотите ужинать, — заключил Марсель.
— Мы не против ужина, — согласились дамы.
— Итак, подайте нам ужин, — важно сказал Коллин.
От изумления официант покраснел как рак. Он не спеша отправился к хозяину и доложил о том, какие необыкновенные вещи ему заказаны.
Хозяин решил, что молодежи вздумалось пошутить. Но когда вновь зазвенел колокольчик, он самолично отправился в зал и подошел к Коллину, который внушал ему некоторое уважение. Философ пояснил, что они решили отпраздновать сочельник в его заведении, и попросил подать все, что они заказали.
Хозяин молча попятился к двери, теребя в руках салфетку. С четверть часа он совещался с женой, как женщина, получившая утонченное воспитание в Сен-Дени и вдобавок питающая слабость к искусству и изящной словесности, она посоветовала мужу подать заказанный ужин.
— Да и в самом деле, в кои-то веки могут же у них оказаться деньги, — сдался хозяин и распорядился, чтобы молодым людям подали все, что они требуют.
После этого он засел за игру в пикет с одним из своих старинных клиентов. Роковая неосторожность!
С десяти часов до полуночи официант, не переставая, носился вверх и вниз по лестнице. Молодые люди то и дело заказывали новые блюда и напитки. Мюзетта требовала, чтобы ей подавали по английскому обычаю и беспрестанно меняли тарелку, Мими отведывала всех вин из всех стаканов, Шонар уверял, что у него в городе сухо, как в Сахаре, Коллин метал на сотрапезников гневные взгляды, жевал салфетку и щипал ножку стола, принимая ее за ножку Феми. Только Марсель и Родольф не теряли самообладания и не без тревоги ждали развязки.
Незнакомец наблюдал кутеж с каким-то сосредоточенным любопытством, временами губы его приоткрыть как бы в улыбке, затем слышался некий скрип, словно кто-то затворял окно с ржавыми петлями, — это он смеялся про себя.
Без четверти двенадцать конторщица прислала счет. Он достигал невероятной суммы — двадцати пяти франков семидесяти пяти сантимов.
— Теперь давайте тянуть жребий — кому идти объясняться с хозяином, — сказал Марсель. — Разговор предстоит нешуточный.
Взяли косточки домино и решили, что пойдет тот, кому выпадет больше очков.
На беду, жребий пал на Шонара. Он был редкостный виртуоз, но никуда не годный дипломат. В контору он вошел как раз в ту минуту, когда хозяин проиграл своему старинному клиенту. Удрученный тремя проигрышами, Мом был в самом убийственном настроении и при первых же звуках Шонаровой увертюры пришел в неописуемую ярость. Шонар был отличный музыкант, но характер у него был прескверный. Он стал дерзить. Ссора разгоралась, хозяин отправился наверх и потребовал, чтобы ему немедленно же заплатили, иначе он их не выпустит. Коллин попробовал было прибегнуть к своему изысканному красноречию, но когда хозяин заметил салфетку, всю изжеванную Коллином и превратившуюся в корпию, он еще больше распалился и, блюдя свои интересы, святотатственно наложил руку на дамские шубки и ореховое пальто философа.
Между молодыми людьми и хозяином завязалась ожесточенная перестрелка — с обеих сторон летели оскорбления и брань.
Тем временем девушки болтали о нарядах и любовных делах.
Но вот сидевший неподвижно незнакомец зашевелился, он встал, сделал шаг, потом другой, затем зашагал, как все люди, подошел к хозяину, отвел его в сторону и стал что-то шептать ему. Родольф и Марсель впились в него глазами.
Наконец хозяин удалился, предварительно сказав незнакомцу:
— На это я, конечно, согласен, господин Барбемюш. Столкуйтесь с ними.
Господин Барбемюш приблизился к своему столику, взял шляпу, надел ее, затем повернулся вправо и стремительно подошел к Родольфу и Марселю, он снял шляпу, поклонился молодым людям, отвесил поклон дамам, вынул из кармана платок, высморкался и робко заговорил:
— Простите меня, господа, за нескромность. Мне уже давно хотелось с вами познакомиться, но до сих пор все не удавалось заговорить с вами. Позвольте мне воспользоваться этим счастливым случаем.
— Пожалуйста, пожалуйста, — ответил незнакомцу Коллин.
Родольф и Марсель молча ему поклонились. Не в меру утонченная щепетильность Шонара чуть было не испортила все дело.
— Позвольте, сударь, — начал он заносчиво. — Вы не имеете чести быть с нами знакомым, поэтому неприлично… Не будете ли вы добры одолжить мне немного табачку?… Впрочем, я тоже не возражаю…
— Господа, — продолжал Барбемюш, — я, как и вы, подвизаюсь на поприще искусства. Насколько я понял но из ваших разговоров вкусы наши совпадают, мне страшно хочется подружиться с вами и встречаться здесь по вечерам… Хозяин — скотина, но я сказал ему несколько веских слов, и вы можете спокойно удалиться… Надеюсь, вы не откажете мне в удовольствии вновь встретиться с вами здесь и примете небольшую услугу, которую…
Шонар покраснел от негодования.
— Он хочет воспользоваться нашим положением, — заявил он, — на это никак нельзя согласиться. Он заплатил за нас. Я отыграю эти двадцать пять франков на бильярде, да еще дам ему десять очков вперед.
Барбемюш принял вызов и догадался проиграть, этим благородным поступком он завоевал расположение богемы.
Расставаясь, условились встретиться тут же на другой день.
— Итак, мы ему ничего не должны. Честь наша спасена, — сказал Шонар Марселю.
— Можно даже опять заказать ужин, — заметил Коллин.
XII
ПРИЁМ В КРУЖОК БОГЕМЫ
В тот вечер, когда Каролюс заплатил из собственного кармана за ужин, съеденный богемцами, он направился домой вместе с Гюставом Коллином. Наблюдая за пирушками четверых друзей, Каролюс особое внимание обращал на Коллина и давно уже чувствовал влечение к философу, не подозревая, что ему суждено впоследствии сыграть по отношению к этому Сократу роль Платона. Поэтому-то Каролюс и обратился именно к Коллину, когда решил попросить ввести его в кружок богемы. По пути Барбемюш предложил своему спутнику зайти в ночное кафе и опрокинуть по рюмочке. Вопреки ожиданию, Коллин не только отказался, но, когда они приблизились к этому заведению, даже ускорил шаг надвинул свою философскую шляпу на самые глаза. Почему вы не хотите зайти? — спросил Барбемюш настаивая деликатно, без назойливости. У меня есть на то причины, — ответил Коллин. — том заведении служит конторщица, любительница точных наук, и у меня с ней непременно завяжется долгий разговор. Во избежание этого, я никогда не появляюсь здесь ни в полдень, ни в другое время дня. Дело объясняется очень просто, — бесхитростно добавил он, — мы с Марселем жили тут поблизости.
— А все-таки мне очень бы хотелось предложить вам бокал пунша и немного поболтать. Не знаете ли вы здесь местечка, где вы могли бы появиться, не испытывая затруднений… математического порядка? — добавил Барбемюш, считая долгом быть чертовски остроумным.
Коллин на мгновение задумался.
— Вот в том подвальчике я чувствую себя, пожалуй, свободнее, — ответил он, указывая на винный погребок.
Барбемюш поморщился, он, видимо, колебался.
— Приличное ли это место? — проронил он.
Его вежливый, холодный тон, молчаливость и сдержанная улыбка, а в особенности часы и цепь с брелоками — все это навело Коллина на мысль, что его новый знакомый — чиновник какого-нибудь посольства и потому боится скомпрометировать себя.
— Не беспокойтесь, никто нас не увидит, — успокоил его Коллин, — в это время весь дипломатический корпус уже спит.
Барбемюш решился войти, но, если говорить начистоту, очень жалел, что у него нет при себе накладного носа. Для вящей безопасности он потребовал отдельный кабинет, а стеклянную дверь завесил салфеткой. После таких мер предосторожности он, видимо, немного успокоился, был заказан графин пунша. Под влиянием вина Барбемюш сделался общительнее. Рассказав кое-что о себе, он выразил надежду, что его официально примут в кружок богемы, и попросил Коллина помочь ему осуществить этот честолюбивый замысел.
Коллин ответил, что лично он весь к услугам Барбемюша, однако не может ничего ему гарантировать.
— Обещаю вам свой голос, — сказал он, — но за друзей решать не берусь.
— А почему бы, собственно, им не принять меня в свою компанию? — возразил Барбемюш.
Коллин поставил на стол бокал, который уж собирался поднести к губам, и с чрезвычайно важным видом повел разговор в таком духе.
— Вы занимаетесь искусством? — он отважного Каролюса.
— Да, я скромный труженик на этой духовной ниве, — отвечал тот, стараясь блеснуть изысканностью стиля.
Коллину фраза показалась довольно удачной, он поклонился и спросил:
— Вы знаток музыки?
— Я играл на контрабасе.
— Инструмент философический, звуки издает внушительные. Так вот, раз вы знаток музыки, то сами поймите, что при исполнении квартета нельзя, не нарушая законов гармонии, ввести пятый инструмент. Это уже будет не квартет.
— Будет квинтет, — согласился Каролюс.
— Что? — переспросил Коллин.
— Квинтет.
— Вот именно. Подобным же образом, если к троим, этому божественному треугольнику, добавить еще одного, то получится уже не троица, а квадрат, и основы вероучения будут подорваны.
— Позвольте, — возразил Каролюс, у которого от Коллиновых софизмов ум за разум зашел, — я не вполне понимаю…
— Слушайте и старайтесь вникнуть…— продолжал Коллин. — Вы знакомы с астрономией?
— Немного. Я бакалавр.
— На этот счет есть песенка: «Лизеттин бакалавр». Мелодию забыл. Значит, вам должно быть известно, что существует четыре страны света. Так вот, если бы вдруг появилась пятая страна света — вся мировая гармония пошла бы насмарку. Произошел бы, что называется, катаклизм. Понятно?
— Я жду выводов.
— Действительно, вывод — предел всякой речи, подобно тому как смерть — предел жизни, а брак — предел любви. Так вот, дорогой мой, мы с друзьями привыкли всегда быть вместе и опасаемся, как бы появление постороннего не нарушило ту гармонию, какая царит в наших нравах, наших убеждениях, вкусах и характерах. Со временем мы должны стать в искусстве четырьмя странами света. Говорю вам это без обиняков. Мы сроднились с этой мыслью, и нам не хотелось бы видеть появление пятой страны света…
— И все-таки, раз вас четверо, то может быть и пятеро, — робко возразил Каролюс.
— Конечно, но тогда нас будет уже не четверо.
— Это пустая отговорка.
— Ничего пустого в нашем мире нет, всё во всем: из ручейков образуются реки, из слогов образуется александрийский стих, а горы состоят из песчинок. Об этом говорится в «Мудрости народов», сейчас ее можно купить у букиниста.
— Значит, вы полагаете, что ваши друзья откажут мне в чести быть принятым в их кружок?
— Надо ждать, — бросил Коллин, никогда не упускавший случая повторить эту шутку.
— Кому дать? — Каролюс.
— Простите… это я так. — И Коллин продолжал: — Скажите, дорогой мой, на какой же борозде благородной духовной нивы вы изволите трудиться?
— Светочи мои — великие философы и несравненные писатели-классики. Творения их — моя пища. Эту страсть первым внушил мне «Телемак».
— «Телемака» у букинистов сколько угодно, — проронил Коллин. — Его всегда найдешь. Сам я купил по случаю экземпляр за пять су. Но я рад быть полезным и могу вам его уступить. Сочинение действительно превосходное и написано для того времени недурно.
— Да, сударь, возвышенная философия и божественная литература — вот мой идеал. Я понимаю так, что служение искусству — это священнодействие…
— Да, да, разумеется…— согласился Коллин. — На этот счет тоже есть песенка.
И он запел:
Мы все — жрецы искусства.
Есть смысл ему служить!
— Это, кажется, из «Роберта-Дьявола», — добавил он.
— Так вот, поскольку занятие искусством — занятие в высшей степени возвышенное, то писатели должны…
— Простите, сударь, — прервал его Коллин, услыхав, пробили часы, — скоро рассвет, и я боюсь, как бы обо мне не стала беспокоиться одна особа, которая мне чрезвычайно дорога.
«Ведь я обещал ей вернуться… Сегодня ее день», — добавил он уже про себя.
— И в самом деле, мы засиделись, — сказал Каролюс, — пойдемте.
— Вам далеко? — осведомился Коллин.
— На улицу Руаяль-Сент-Оноре, дом десять.
Коллину когда-то случалось бывать в этом доме, и он вспомнил, что это роскошный особняк.
— Я поговорю о вас с друзьями, — обещал он Каролюсу на прощанье, — не сомневайтесь, я приложу все силы, чтобы склонить их на вашу сторону… Но позвольте дать вам один совет.
— Прошу вас.
— Будьте предупредительны и ласковы с барышнями Мими, Мюзеттой и Феми, эти особы имеют большое влияние на моих друзей, и если они соответствующим образом нажмут на своих возлюбленных — вам легче будет добиться согласия Марселя, Шонара и Родольфа.
— Постараюсь, — сказал Каролюс.
На другой день Коллин вновь очутился в богемном фаланстере, настал час завтрака, и завтрак явился в положенный час. Три парочки уже сидели за столом, где были поданы артишоки с перцем, и молодые люди предавались неистовой оргии.
— Да, — сказал Коллин, — здесь любят полакомиться, но так продолжаться долго не может.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38