Все это я высказал ему.
— Ты, пожалуй, прав, — согласился Василяка. — Я летчик и должен воевать. Но как это совместить с наземными делами? Они захлестнули меня. Давай пока выводы не делать. Иди сейчас в эскадрилью, разберись и доложи мне.
Рудько я нашел среди летчиков. Он горячо рассказывал о своем поединке в воздухе. Отзывать его в сторону и специально выяснять, почему не таранил, мне не захотелось. Я внимательно слушал и, выбрав момент, как бы между прочим, спросил:
— А чего не рубанул этого «мессермиттишку» винтом?
— А правда, можно бы, — с непосредственной искренностью согласился летчик. — Но я как-то об этом и не подумал. Я хотел как бы побольше привлечь фашистов на себя, чтобы они не штурмовали аэродром.
— Хорошо, что не таранил! — одобрил Лазарев. — При всем благополучном исходе твой «як» вышел бы из строя. Тебе тут же была бы крышка. Фрицы живым бы не отпустили. И кто тогда помешал бы им штурмовать нас? Они ведь не знали, что у тебя оружие не работало.
Как ни старался я придать своему вопросу безобидный характер, Рудько все-таки почувствовал в нем что-то недоброе, замолчал и задумался. Как легко сейчас обвинить его в трусости! Он сам не защитится. Так было когда-то с Архипом Мелашенко. Чтобы поддержать Рудько, я тоже похвалил его за бой, заметив:
— Удивительно, как тебе удалось из немецких истребителей устроить такую свалку и самому выйти невредимым!
— Сам не знаю. — Летчик снова оживился и откровенно признался: — Но было тяжело.
— Бывает, — посочувствовал Лазарев и кивнул в сторону товарища: — Глаза кровью налились. Сильно крутился. Это и помогло.
Командир полка сидел за столом на КП. Я доложил ему, что с Рудько разобрался, и предложил: за умело проведенный бой вынести ему благодарность и представить к награде.
В этот момент в землянку вошли инженер полка Семен Васильевич Черноиванов и Плясун. Они доложили о результатах налета.
Поврежденных самолетов оказалось много. Большинство из них будут восстановлены. И ни одного уничтоженного.
— Противнику этот налет обошелся дорого, — сказал Плясун. — Зенитчики сбили два истребителя. Они упали недалеко от аэродрома. Ребята работали хорошо. Да и Архип одного кокнул.
В полку только двое раненых. Среди них — Архип Мелашенко. Первый вылет после лечения и отдыха оказался для него неудачным. Архип сейчас не испытывает физической боли. Он безразличен ко всему. Кроме неба. Вглядываясь в него, он нет-нет да и поднимает руку, как бы защищаясь от появившейся в нем опасности. Война испепелила его нервы. Найдутся ли у Мелашенко силы снова стать летчиком?
Разбудил меня резкий свет. Солнце сквозь щелочку в ставнях словно лезвием кинжала разрезало темноту комнаты и уперлось своим острием в постель на топчане. Уже день? Почему нас не разбудили?
Сачков тоже проснулся и торопливо потянулся под подушку за пистолетом. Я спрыгнул с топчана и распахнул створки окна. Солнце залило комнату. На улице никого. И часового нет. Обычно он находился перед окном. Тонкий слой пушистого снега, выпавшего за ночь, запорошил оголившуюся было за вчерашний день землю. Виднелось множество свежих следов машин и конных повозок. Что это значит?
Томясь неизвестностью, мы молча оделись. В хозяйской комнате — ни души. Ни над одной избой не вьется утренний печной дымок. В селе никаких признаков жизни. Собачьего лая, петушиного крика и то не слышно. Мы поняли: случилось что-то скверное. Бандеровцы? Нападение на аэродром? Прорыв противника?
— А где же часовой? — не выдержал я.
Следы его вились вокруг дома. На снегу никаких признаков борьбы. Однако между следами часового (он был обут в валенки с галошами) есть и другой след. Значит, к часовому кто-то подходил. Другого мы ничего не могли определить.
— Куда возьмем курс?
— Куда? — На лице Сачкова досада. — Почему же нас не разбудили? — И решительно махнул рукой: — Пойдем в столовую. Не будем нарушать установленный порядок.
— А если и там никого?
Из проулка с западной окраины села вывернулась извозчичья коляска с бубенчиками. Давно мы не видели таких. Впереди сидели двое мужчин. Сзади, из-за домашнего скарба, выглядывали перепуганная женщина и два детских личика. Мы пошли навстречу. На вопрос «Откуда?» сидевший за кучера мужчина хлестнул кнутом по крупу гнедого и отрывисто бросил:
— От немцев. Они прорвали фронт.
Уставший, взмыленный конь чуть прибавил шагу, но не побежал. Вслед этой коляске по проселочной дороге с запада на восток проехало еще несколько конных экипажей.
— Ну как, нарушим установленный порядок? — спросил я Сачкова.
Миша, плотно сжав губы, посмотрел на удаляющиеся повозки и, взглянув на голубое небо, по которому спокойно плыли редкие завитушки белых облаков, с тоской проговорил:
— Да-а, только бы летать да летать. А мы?.. — И добавил: — Сейчас надо подзаправиться, а потом видно, будет. Начнем день с завтрака.
Не так уж мы проголодались, чтобы рваться в столовую. Но рядом с ней размещались склады аэродромного батальона, и Мы надеялись, что там должны быть люди.
Столовая находилась в большой крестьянской избе. Во дворе стояла запряженная лошадь. Подпруги у нее были ослаблены, и она невозмутимо ела сено, наваленное прямо на землю. На широкой телеге — ящики с мясной тушенкой и сгущенным молоком. Консервы были наши, и мы безо всякой опаски распахнули дверь. В столовой сидели две девушки-официантки и повар. Они удивились и, как мне показалось, даже испугались, увидев нас.
— Почему вы не улетели? — в один голос спросили они.
От девушек мы узнали, что ночью весь гарнизон был поднят по тревоге. С рассветом летчики на исправных машинах перелетели на новый аэродром, а остальные «пешком смылись». Девушки так и сказали: «смылись».
— А почему не на машинах? — спросил Сачков.
— Их не хватило, чтобы увезти склады. Много имущества еще осталось.
— А на аэродроме кто?
— Не знаем. Может, даже и немцы.
— А вы чего ждете?
— Так приказано. Здесь осталась небольшая комендатура. Ждем распоряжения.
Позавтракав, мы поспешили на аэродром. Он находился километрах в пяти от Зубово. Село лежало в речной долине. За околицей мы поднялись на возвышенность, и оба настороженно остановились. Навстречу со стороны аэродрома двигались толпы людей и конные повозки.
— Значит, действительно фронт прорван, — заключил Михаил.
Мы внимательно вглядывались в юго-западную даль и прислушивались. Горизонт дымился, и ухо улавливало еле слышимый гул битвы. На аэродроме, захлестнутом людским потоком, виднелось с десяток самолетов.
— Пойдем, — предложил я Сачкову. — Не может быть, чтобы там никого наших не осталось.
Минут через десять мы встретились с гражданскими, бредущими на Зубово. Они два с половиной года томились в фашистской неволе. Март принес им свободу. Не успели как следует отдышаться — снова угроза порабощения. Ни снег, ни грязь — ничто не могло их удержать. Как застала их опасность, так они и хлынули на восток от приближающейся фашистской армии. Многие босы, в нательных рубашках. Женщины, дети… Беженцы, гонимые войной, — страшное зрелище. Этим несчастным людям не могли мы смотреть в глаза. Мы только прибавили шаг.
Старший инженер полка Семен Черноиванов нашему появлению на аэродроме удивился не меньше, чем девушки из столовой. Но когда услышал, что нас по тревоге никто не разбудил, возмутился:
— А если бы фашистам удалось ворваться в село? Как же Василяка-то про вас забыл? Два командира эскадрильи…
— Зато мы хорошо отдохнули, — не желая сейчас разбираться в этом, мягко говоря, недоразумении, перебил я инженера. — Лучше расскажи, что тут произошло, пока мы мертвецки спали.
Мы узнали, что противник встречными ударами с внутреннего и внешнего фронтов разорвал нашу оборону. Теперь 1-я танковая армия врага выходит из окружения. Ночью отдельным струйкам войск противника удалось просочиться близко к нашему аэродрому и повредить несколько «яков». Полку и батальону обслуживания было приказано немедленно перебазироваться, оставшиеся неисправные самолеты отремонтировать, но если враг прорвется к аэродрому, сжечь. Для этой цели и был оставлен инженер полка с группой механиков.
— Но теперь как будто беда миновала, — Черноиванов кивнул на запад, — бой уже отодвинулся.
Авиационный инженер! Это человек высокой культуры Знаток техники и изобретатель, организатор всей жизни на аэродроме. Без инженера не взлетит ни один самолет. Наша надежда сейчас только на инженера, на его смекалку.
— А из этих калек, — я показал на оставшиеся на аэродроме самолеты, — нельзя ли собрать что-нибудь летучее? А то сто пятьдесят километров в такую распутицу — прогулочка не из приятных.
— К сожалению, пока помочь ничем не могу. — Темное, продубленное лицо Семена Васильевича застыло в задумчивости. В черных глазах сосредоточенность. Черная шапка, черный реглан, черные валенки… Инженер в своей неподвижности походил на какое-то черное изваяние. Немного погодя он сказал с доброй, обнадеживающей улыбкой: — Подождите. Может, что сегодня и удастся скомбинировать. Из десятка самолетов два попытаемся собрать.
Мы с Сачковым пошли на КП, надеясь выяснить обстановку на фронте. Телефон не работал.
К середине дня поток беженцев с запада на восток прекратился. Наблюдатель, стоявший у КП в кузове вездехода, выделенного инженером полка, чтобы было на чем уехать в случае прорыва противника к аэродрому, с тревогой доложил:
— На горизонте появились войска.
Я взял у наблюдателя бинокль. Действительно, юго-западнее аэродрома маячили какие-то войска. Требовалось уточнить. Я воспользовался вездеходом.
Проехав с километр, мы с шофером наткнулись на троих убитых наших солдат. В неглубоком свежем окопе двое лежали с противотанковыми ружьями, а один с ручным автоматом. В окопе много гильз от бронебойных патронов и автомата. Впереди виднелись два обгоревших танка с черными крестами, подбитый бронетранспортер и десятка два фашистских трупов.
Выйдя из машины, мы молча постояли с обнаженной головой, отдавая последнюю честь погибшим бойцам.
Смерть обычно угнетает и давит человека. Теперь, глядя на этих солдат, я не испытывал тягостного чувства. Перед нами не смерть, а бессмертие. Перед нами герои. Они погибли, но собой заслонили аэродром, нас, Родину.
Но кто же эти герои? Никаких документов мы у них не нашли. Неужели такие люди так и останутся безвестными?
Счастье
На каждом фронтовом аэродроме как-то само собой устанавливалось любимое место для отдыха и бесед. На этот раз у летчиков здесь, вблизи села Окоп, что километрах в тридцати восточное Тернополя, таким местом стали бревна, оставшиеся от строительства землянки. Ожидая возвращения самолета из учебного полета, летчики восседали на этик бревнах, слушая шуточную песенку Саши Сирадзе под собственный аккомпанемент на пандури, которую он сам же и смастерил.
Ты постой, красавица,
Рыжий, дарагой.
Ты мне очень нравишься,
Будь маим женой…
Песня оборвалась, когда двухместный истребитель коснулся посадочной полосы.
Самолет остановился недалеко от нас. Первым из него вышел, а точнее, выскочил молодой летчик. За ним неторопливо встал на землю Василяка. Вартан доложил ему:
— Младший лейтенант Шахназаров задание выполнил, Разрешите получить замечания?
— Замечаний нет. Завтра с утра со своим командиром облетаете линию фронта, познакомитесь с районом боевых действий и можете считать, что вы в строю.
Василяка спустился в землянку КП, а Шахназаров подошел к компании. С ним сегодня после завтрака командир полка познакомил летчиков. Родом из Батуми. Четыре месяца назад во Фрунзе закончил летную школу. Отлично стреляет по конусу. Мастер парашютного спорта.
После деловой характеристики Василяка тогда как-то недоверчиво посмотрел на небольшого, тонкого в талии летчика, дополнил:
— Говорят, боксер и борец отменный…
Мы приняли эти слова за шутку, потому что Вартан на вид никак не походил на силача. Но вот нос горца и черные зоркие глаза придавали смуглому лицу какую-то орлиную гордость.
— Вартан! Давай поборемся, — пошутил кто-то из сидящих на бревнах.
— Сомневаюсь, чтобы нашелся соперник. Все засмеялись. Вартан обиделся и с кавказским запалом вспылил:
— А ну, выходи! Любой выходи!
На вызов встал рослый крепыш Дима Мушкин. Оба оценивающе оглядели друг друга. Вартан подал руку:
— Приветствую смелого. И давай для начала проверим крепость рук. Так будет лучше для нас.
После дружеского пожатия Вартан попросил:
— Жми мою.
— Жму.
— Слабо. Теперь я буду.
Техник сначала поморщился, от боли. Потом охнул и присел:
— Сдаюсь, сдаюсь…
— Вот это да! — восторженно отозвался Лазарев,
— Попробуй, — посоветовали ему. — Ты самый высоченный в полку. К тому же борьба тебе знакома по средней школе.
И вот оба — Лазарев и Шахназаров — стоят по пояс раздетые. Один высокий, широкоплечий, другой намного ниже, зато весь как бы из мускулов, и вся фигура походила на конус, острием воткнутый в землю.
Теперь Вартан не казался маленьким. Все смотрели на него с восхищением и, пожалуй, с завистью: что поделаешь — каждый человек хочет быть сильным и красивым.
Борьбы фактически не было. Лазарев мгновенно был уложен на обе лопатки…
Ко мне подошел Рогачев, оставшийся за командира — того вызвали на совещание. Он тихо отозвал меня в сторону и, поставив задачу на вылет, предложил:
— А теперь сходи к капитану Плясуну и ознакомься с обстановкой на фронте, где будете прикрывать войска.
На львовское и станиславское направления враг сумел подбросить подкрепления из Венгрии, Франции и Югославии. Эти свежие силы не только остановили наше наступление в первой половине апреля, но и помогли выйти из окружения в районе Бучача танковой армии, затем даже начали теснить наши войска, и 1-й Украинский фронт перешел к обороне.
Когда я вышел из КП, летчики эскадрильи уже собрались для вылета, а все остальные по-прежнему, пригревшись на солнце, сидели на бревнах и слушали Сашу Сирадзе. Рогачев тоже с ними и, видимо увлекшись, позабыл выделить двух летчиков для полета со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50