Демьян не мог в напряженный момент боя защитить своего ведущего. Иван Моря, сбив одного «мессершмитта», изготовился уже для удара по второму, но.
— На моих глазах немец зашел в хвост к его «яку», — возмущался Чернышев. — Моря, конечно, надеялся, что я отобью «месса». И я бы его снял, прицелился хорошо. Нажимаю на кнопки спуска, а оружие молчит. Быстро перезарядил — опять не стреляет. Хотел рубануть винтом, но уже было поздно.
— Вот, глядите на виновника, — показал старший техник эскадрильи Михаил Пронин малюсенькую стеклянную трубочку в металлической оправе на концах.
— Из-за такой плюгавенькой штучки погиб Моря!.. — еще больше расстроился Чернышев. — На кой черт тогда эти кнопки? Когда стоял механический спуск, отказов не было.
Демьян тяжело переживал гибель товарища. Грузный, обычно казавшийся неуклюжим, теперь он был не в меру подвижен и горячился, проклиная конструкторов кнопочного управления вооружением. Летчик ни слова не сказал, как ему самому, безоружному, было трудно в бою. А между тем Чернышев сделал, казалось бы, невозможное. После гибели Моря он один привлек на себя семь немецких истребителей и этим дал возможность нам разгромить бомбардировщиков. Все еще находясь под впечатлением боя, Демьян делал какие-то конвульсивные движения, словно продолжая сражаться. Его большая голова с черными растрепанными волосами то и дело дергалась, руки судорожно сжимались, маленькие глазки, казалось, совсем скрылись под крутым навесом бровей. Помощник командира полка капитан Рогачев, разглядывая перегоревший предохранитель, пошутил:
— Да, невелика штучка, а проволочка-то с волосок. Могли бы сделать и потолще. Ну хоть бы с палец. Демьян, не уловил шутки, подхватил:
— Конечно! Надежнее было бы. — И вдруг, поняв, что говорит не то, понизил голос: — Жалко Моря…
Да, Моря не стало. На фронте часто бывает: блеснет человек ярким светом своей недюжинной натуры, глядь — и нет его, проглотила война.
Мы до тонкостей разбирали действия каждого летчика и делали практические выводы. Очередь дошла и до Дмитрия Аннина. Ослабев от потери крови, он не мог стоять и сидел на земле. Нам не хотелось тревожить его расспросами.
— Не делайте никакой скидки на мое ранение, — глуховато проговорил он. — Я сам виноват, прозевал. Плохим оказался щитом. Из-за моей неосмотрительности «мессершмитты» нас могли сбить.
— Не прозевал, а прозевали, — заметил я, понимая, что в ранении ведомого есть и моя вина.
В самом деле, почему ведомый должен смотреть за ведущим, а не оба взаимно охранять друг друга? Нынешнее построение пары этого не обеспечивает. Ведомый не всегда в поле зрения ведущего. Летя впереди, он если и заметит опасность для напарника, то мгновенно, одним доворотом самолета, не может прийти на помощь.
Теперь ясно — надо изменить боевой порядок пары и летать не в «пеленге», а «фронтом», на одной линии и на увеличенном интервале. Это не только улучшит взаимное наблюдение, но и даст возможность немедленно, обыкновенным доворотом, прийти на помощь друг другу. Деление нары на «щит» и «меч», когда ведомый — «щит» для ведущего, принижает роль ведомого и ослабляет пару как первичную огневую ячейку.
Опыт. С каким трудом ты достаешься на войне! Каждая твоя крупинка — кровь, нервы, кусок жизни. Ни одну твою частичку нельзя не учитывать: она поможет в будущих боях, а их впереди много.
Солнце палило нещадно. Стояла духота. Пока я шел до самолета, взмок и почувствовал приятную усталость, как это бывает после хороших трудов. Роща манила зеленой свежестью. Выбрав удобное местечко, лег прямо на землю, под тень листвы. Прохлада и густой настой леса ласкали тело и успокаивали нервы. Большие деревья плотно стояли кругом, наглухо отделив меня от тревожной аэродромной жизни. Откуда-то доносился стук дятла. Рядом каркала ворона, в листьях тонко пищали синицы.
Как хорошо после тяжелого боя остаться наедине и ощущать мирную жизнь леса с его многочисленными обитателями!
Бой и огонь, запахи бензина, пороховой гари… все улетучилось. Лесная свежесть наполнила необыкновенной легкостью, и я, наслаждаясь отдыхом, закрыл глаза. Лес, небо, птицы, словно испытывая такое же блаженное состояние, как и я, вдруг разом притихли. Сонливая, сладкая вялость овладела мной. Кажется, я успел задремать, но громкий голос Мушкина мгновенно заставил вскочить на ноги.
Предстоял срочный вылет. Первая пара: я и Демьян Чернышев. Вторая — из другой эскадрильи: Георгий Колиниченко и Леонид Хрущев.
Новые товарищи выглядели очень молодо. Во всем виде ни черточки суровости, мужественности. Глядя на них, трудно было поверить, что это летчики-истребители. У меня невольно сорвалось с языка:
— А давно ли вообще летаете?.. — но спохватился, что этот вопрос может посеять у ребят неуверенность в своих силах, тут же уточнил: — В паре друг с другом?
— С начала боев на Курской битве, — в один голос ответили они.
— Значит, слетались?
— Да, мы давнишние друзья, — сказал ведущий — Колиниченко.
— Ну, вот и хорошо. Пара, значит, слетаннал —
В небе ни облачка. Низко опустившееся солнце потускнело от копоти войны. Надо со взлетом поторопиться, а то придется садиться в темноте.
Мы снова над Томаровкой. Правда, этот населенный пункт находился теперь позади наших танков, устремившихся на Богодухсв. Однако здесь осталась мощная вражеская группировка войск. И немцы для ее поддержки бросают большие группы бомбардировщиков.
Летаем уже двадцать минут, а пока никого не видно. От напряжения синева неба кажется сгустившейся, и уже физически начинаешь ощущать ее гнетущую бесконечность. Беспокоюсь: не проглядеть бы врага! Глазам нужен отдых от тяжелой, нависшей над нами синевы. Смотрю вниз, на землю. Там нет сплошной линии фронта, она лопнула от ударов наших войск. Только по дымкам да красным вспышкам можно определить, где идут бои. Всполохи встают и далеко за Томаровкой и за горящим Белгородом и скрываются на горизонте где-то у Харькова.
Вражеские бомбардировщики должны прийти с юга. Углубляемся туда, навстречу врагу. Через несколько минут вокруг нас бесшумно начали расти черные рваные пятна разрывов зенитной артиллерии. Значит, мы уже над территорией противника. Залетаем еще глубже. Вижу Харьков. Пора домой. И только я хотел делать разворот, как глава скользнули по какой-то тени.
Через несколько секунд тень в небе вырисовывается в большую черную группу двухмоторных бомбардировщиков, летевших колонной в несколько девяток. Так много?
Сообщаю об этом на землю.
— Наших бомбардировщиков в этом районе нет, — ответили с КП.
— А может, дальняя авиация где-нибудь отбомбилась и возвращается домой? — спрашиваю я, стараясь разглядеть, чьи это самолеты, и одновременно занимая позицию для атаки.
Если это немцы, то почему нет истребителей? Наши? Но и наши без истребителей прикрытия над фронтом не летают. Запрашиваю еще раз.
— Что вы, сами не можете отличить звезды от крестов? — упрекает земля и советует: — Подойдите поближе!
В это время с бомбардировщиков летят ракеты, подтверждающие: «Я свой самолёт». Сигнал на сегодня правильный. Но мне хорошо известны силуэты всех наших бомбардировщиков, а таких я еще не встречал. Внимательно вглядываюсь. Нет, не наши. Значит, враг, как-то узнав опознавательные сигналы, хочет нас обмануть.
Расходимся с бомбардировщиками по всем правилам движения — левыми бортами. Теперь сомнения не остается! Это противник — «Хейнкели-111», лучшие стратегические бомбардировщики фашистской Германии. Обычно они летают ночью по нашим тылам. На фронте, да еще такими большими стаями, используются редко. А собрались группой затем, чтобы легче пробиться через заслоны наших истребителей. И потом под покровом ночи ударить по городам.
В воздухе находилась лишь наша четверка. Только мы сейчас можем не пустить их в тыл страны.
Мы сзади фашистов. И нам видно, как они вскинули стволы своих пушек и пулеметов. С каждого самолета по нас будут стрелять пять — семь пулеметов и одна пушка. Опасно близко подходить к врагу, по огню немцы раз в двадцать сильнее нас. Это не «Юнкерсы-87»! Чтобы рассредоточить огонь врагов, нужно нападать с разных сторон.
«Хейнкели» невозмутимо спокойно плывут, неся каждый около двух тонн бомб. От холодного, черного вида огромных стальных туш с ощетинившимися стволами оружия жутко. Что мы можем сделать с этой грозной и сильной армадой? Встает в памяти дневной бой с «юнкерсами» — их было не меньше. Но сейчас другие самолеты, с очень мощным оружием защиты. Как лучше построить нападение? Правда; задача облегчается тем, что противник летит без истребителей и от линии фронта находится еще километрах в пятидесяти. Время есть.
Решение зреет медленно. Атаковать заднюю девятку — ничего не даст. Собьем несколько — бомбардировщиков, а остальные успешно отбомбятся. Обязательно надо разбить ведущую девятку, тогда можно заставить противника отказаться от своего замысла.
С высоты веду звено на переднюю группу, направляя свой самолет на флагмана. Белый дождь немецких трасс хлынул навстречу. Более трехсот стволов пушек и пулеметов ощетинилось против нас. Пули и снаряды захлестали по моему «яку», что-то ударило по козырьку, сверкнуло в глазах. Сквозь паутину дымчатых трасс и огня не могу точно прицелиться. Бью длинными очередями, наугад, проскакиваю под строй бомбардировщиков и перехожу на другую сторону.
Колонна по-прежнему невозмутимо продолжает полет. Нас осталось трое. Нет Леонида Хрущева. Слышу его тревожный голос:
— Подбит. Выхожу из боя.
Две пули пробили и мой козырек. Одна пуля распорола шлемофон, опалила волосы и кожу на голове. Первая атака принесла неудачу. Почему? Нас мало. Против такой силищи нужно действовать по-другому. Мы нападали на ведущую девятку сверху, подставляя себя под губительный огонь со всех самолетов. Кроме того, «хейнкели» имеют очень сильную броневую защиту сзади. Любая атака с задней полусферы, когда враг в несколько раз превосходит по огню, вряд ли может принести успех. Самоуверенность противника и раздражает, и пугает. Неужели ничего не сможем сделать? Да, ничего, если будем и дальше так же действовать. Опыт первой атаки подтвердил.. Попробуем ударить спереди. Боевой порядок «хейнкелей» — почти сплошная стена метров двести в ширину и метров пятьдесят по высоте. По такой мишени и в лоб — не промахнешься. К тому же спереди у них нет никакой брони и очень слабый защитный огонь.
Пока враг находится еще над своими войсками, спешу вырваться вперед и передаю оставшимся со мной двум летчикам:
— Атакуем в лоб плотным строем, огонь по моей команде.
И вот летим навстречу врагу. Чернышев словно прилип к моему левому крылу, а у правого идет Колиниченко. Кроме меня, они ничего не видят. Если хорошо прицелюсь я, то их огонь найдет свою цель. А если не рассчитаю момент отворота? Тогда все врежемся в головной «хейнкель». И из-за моей ошибки погибнут все. Значит, просчета допустить нельзя.
Бомбардировщики ложатся в прицел большим прямоугольником. Даже не видно просветов — громадная сплошная мишень. Огонь будет кучен, разителен. Любая пуля или снаряд мимо не пролетят, обязательно заденет какой-нибудь самолет. Но нам нужен не какой-нибудь, а ведущий: только уничтожение флагмана может принудить остальных сбросить бомбы раньше времени.
Держу небольшую скорость, но сближение все равно идет быстро. Ведущий «хейнкель» у меня в перекрестии прицела. Целюсь в верхний обрез кабины и тут же даю команду:
— Огонь!
Пучок сплошных красных, оранжевых и зеленых нитей Протянулся ниже ведущего бомбардировщика, впиваясь в задние самолеты и попадая в них. По мере приближения струи огня поднимаются все выше и выше. Наконец трассы на какое-то мгновение упираются в головной самолет. Хорошо! «Хейнкель» как-то внезапно вырос передо мной в такого великана, что стало жутко. Я рванул ручку на себя и на миг закрыл глаза.
А что стало с другими летчиками? Чуть разомкнувшись, они летят со мной. Строй бомбардировщиков позади. Разворачиваюсь для повторного нападения. Из первой девятки один самолет грузно пошел вниз, другой, чадя, отстал от строя и, сбросив бомбы, начал разворачиваться. Но через секунду-две на место вышедших из колонны «хейнкелей» встали другие. Ведущая девятка, хотя и расстроилась, снова приняла плотный порядок и продолжала полет в прежнем направлении.
Каким-то странным, заколдованным чудовищем представилась мне эта армада. И я подумал, что здесь летят лучшие летчики фашистской Германии, может быть не раз бомбившие Москву, мой родной Горький, Саратов и другие наши города. Отпетых пиратов нелегко заставить повернуть назад: очень уж нас мало. К тому же на исходе боезапасы и горючее.
Неужели не удастся отразить налет? Я чувствую, что весь дрожу, дрожу от бессилия. Захотелось таранным ударом врезаться в эту стальную глыбу. Но злость, как бывало в первых боях, теперь не овладела мною. Она давно перекипела и стала той силой, которая упрямо заставляет управлять рассудком. Без всякой суеты, но с болью в сердце я понял, что наша тройка в таких условиях может выполнить задание только ценой собственной жизни. И сразу все прошлое показалось подготовительной ступенькой к тому, что предстоит сделать сейчас.
У нас остается одно оружие — таран. Но как таранить? Мы можем все вместе врезаться в гущу этой армады и ценой своей жизни унести в могилу еще три «хейнкеля». Но вряд ли из-за этого остальные свернут с курса. Мы уже сбили несколько бомбардировщиков, а они, еще плотнее сомкнув свои ряды, невозмутимо идут. Таранить нужно на встречных курсах. Мы всей тройкой должны врезаться в ведущую группу и, как снарядом, распороть фашистский строй. Только это, только разгром флагманской группы может заставить фашистов сбросить бомбы.
А как летчики? Поймут ли меня? Истинная дружба проверяется в беде, смелость — в бою, мудрость — в гневе» Демьян пойдет за мной, А Колиниченко? Тоже должен.
Решение принято. Разворот навстречу врагу. Говорят, в такие минуты человек забывает себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50