Защищаясь, мы направили навстречу врагу носы своих «яков». Лобовая атака! Прямо в глаза засверкал огонь. Мы тоже отвечаем огнем. Разошлись по правилам уличного движения — левыми бортами. Не теряя ни секунды, Хохлов и я проваливаемся вниз, а Лазарев с Коваленко удачно приняли нас под свои крылышки.
Задышалось свободнее. И только сейчас я вспомнил о темном расплывшемся пятнышке на севере. Это же могла подойти помощь противнику! И наверное, рядом…
— О-о! — радостно воскликнул я.
Шесть девяток наших бомбардировщиков под прикрытием «лавочкиных» уже на боевом курсе, и вот-вот с них посыплются бомбы.
Мы, истребители, в этот момент снова заняли прежний боевой порядок. Штурмовики 525-го полка, взяв курс на Скоморохи, прижались к земле. На фашистском аэродроме развеваются огромные багряно-красные факелы с черной окантовкой. От них то и дело взлетают клубы дыма и огня. Это взрываются бензиновые баки. После нашего удара фашисты наверняка недосчитаются двух-трех десятков самолетов.
— Хороши цветочки! — раздался чей-то веселый голос в наушниках шлемофона.
Действительно, костры горящих самолетов на фоне снега напоминали бутоны алых цветов. Целое ноле цветов.
Кто-то запел:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой…
Однако меня насторожила четверка «фоккеров». Она почему-то демонстративно ушла на солнце, и оттуда одна пара, нырнув вниз, пропала, а другая, словно получив взбучку от начальства за пассивность, настойчиво начала клевать нас сверху. Что это могло значить?
Эх, черт побери, да ведь «фоккеры» специально выкрашены под цвет снега, чтобы, маскируясь под местность, подкрадываться к штурмовикам снизу! Это же излюбленная тактика немецких истребителей. Сколько раз приходилось встречаться с такими приемами! А сейчас забыл. И все из-за кислородного голодания. Ушедшая вниз пара, слившись со снегом, может быть, уже подбирается к «илам». Так и есть. Растворившись в блеске снега, она уже сидит па хвосте замыкающих «илов», которые считают, что находятся в полной безопасности.
Стало ясно: наши истребители, сосредоточив все внимание на паре «фоккеров», назойливо клюющих нас сверху, не видят подкравшуюся к ним опасность. Сообщать о противнике уже поздно: непосредственная охрана штурмовиков в такой обстановке не может быстро найти ловко замаскировавшихся «фоккеров». Только нам с Хохловым удастся своевременно защитить «илов». И то успех зависит от быстроты и точного расчета.
Оборвав передачу о противнике, с шести тысяч метров я ринулся вниз. «Як» метеором несется к земле. «Фоккер» передо мной. Однако от него уже потянулись белые шнуры трасс к заднему «илу». От штурмовика полетели щепки. Задел-таки. Не дать добить!
К счастью, мой расчет получился удачным. Очередь! И чтобы не столкнуться с противником, круто ухожу ввысь. Отсюда мне хорошо видно, что же произошло.
Один «фоккер», словно во хмелю, вяло, неуверенно опускает нос, переворачивается вверх животом и шлепается на землю. Ни взрыва, ни огня. Один снежный бурун — вот и все, что осталось от вражеского истребителя. Но и у меня нестерпимая боль в ушах. Это пройдет, успокаиваю себя. Должно пройти. Сказалось резкое изменение высоты. Где же второй «фоккер»?
— Улизнул, — как бы в ответ на мой безмолвный вопрос виновато сообщил Хохлов, пристраиваясь ко мне.
Верхнюю пару немецких истребителей взяли на себя «лавочкины», а я подошел к пострадавшему штурмовику.
Дыры зияли у него в крыле. Летчик Саша Кучеренко и его стрелок показывают мне большой палец. Экипаж доволен, что отделался повреждением самолета. Но и этого могло бы не случиться.
Снова готовился удар по винницкому аэродрому. Но после первого прошло двое суток. Враг мог перебазироваться. Комдив поставил задачу мне с напарником слетать на доразведку.
— Близко к аэродрому не подходить, — напутствовал меня Герасимов у КП полка. — Посмотри на него со стороны. И посмотри так, чтобы немцы и следа вашего не заметили, и звука не услышали! А то еще догадаются, в чем дело, тогда лучше не лететь. Результаты разведки сразу же передашь по радио. — И Герасимов показал на штурмовиков, уже стоящих на старте: — А то они задержатся со взлетом.
— Понятно. Но от Винницы наш аэродром может не услышать: далеко.
— Передай приблизительно с линии фронта.
— А как? Открытым текстом нельзя.
Герасимов вопросительно посмотрел на Василяку.
— Наши позывные наверняка известны немцам, — начал командир полка. — Пользоваться ими нельзя. — У Василяки в глазах заискрились смешинки. Видимо, он придумал что-то простое и оригинальное. — Если в Виннице будет подходящий куш и ничто не помешает нашему вылету, спой первую строчку из «Катюши»: «Расцветали яблони и груши». В прошлый раз кто-то из вас на радостях это спел. Потом спроси: «Ну как, алый цветочек, хорошо пою?» Я отвечу: «Хорошо, очень хорошо!»
Чтобы скрытно разведать аэродром, мы рассчитывали обойти его с тыла и осмотреть со стороны, как предложил командир дивизии. Но в районе Винницы стояла пелена, похожая на дымку, и аэродром издали невозможно было рассмотреть. Нельзя также было и определить, прикрывается ли он патрульными истребителями. Пришлось подвернуть ближе и лететь с особой осмотрительностью, чтобы не наскочить в этой дымке на вражеский патруль.
И вот прорезается ближний угол аэродрома, а в воздухе темнеют какие-то бесформенные пятна. Пятна, словно их спрыснули особым проявителем, моментально оформились в самолеты. Две группы — «мессершмитты» и «фоккеры». Мы врезались в «мессершмитты». Они шарахнулись от нас вправо, в строй «фоккеров». «Фоккеры», опасаясь столкновения со своими, метнулись в нашу сторону. Внезапно мы попали в окружение примерно десятка самолетов. Хорошо, что заранее были готовы ко всяким неожиданностям. Маневр врага случаен, и сразу созрело решение: не дав противнику опомниться, мы должны оторваться от него.
Как хорошо, что в такие мгновения мускулы не отстают от мысли! Прошла секунда с момента встречи с врагом, а наши «яки» уже нырнули к земле. На пикировании мы повернулись в сторону фашистского аэродрома. За ним — линия фронта, а там — Скоморохи. А если над аэродромом патруль? И в этом случае нас должна выручить быстрота и решительность.
Выйдя из пикирования, мы увидели сзади себя только одну пару «фоккеров». Остальные истребители остались на высоте. Они не привыкли видеть «яков» в пикировании, поэтому, очевидно, потеряли нас в дымке. Но скоро эта пара «фоккеров» передаст, где мы, и тогда все фашистские истребители, как борзые, бросятся вдогон.
Видимость внизу хорошая. Аэродром теперь как на ладони. На нем самолетов не меньше, чем двое суток назад. Значит, гитлеровцы уже восполнили потери. С противоположной стороны летного поля на старте стоят истребители, должно быть, дежурные.
Мое внимание привлек снежный вихрь на самолетной стоянке. Я отчетливо вижу, как белый шлейф вьется из-под стоящей без движения многомоторной машины. Она только что села или же, запустив моторы, готовится к взлету. Важная цель. Уничтожить! Немцы заметили нас, поэтому отпала необходимость прятаться. Через полминуты самолет запылал.
А где Хохлов? Сзади себя не вижу. Ах, вон что! Он снизился и поливает аэродром огнем. Хорошо! Но он далеко отстал от меня, а сверху сыплется остальная свора «фоккеров» и «мессершмиттов». Два уже в хвосте у Хохлова. Разворотами он уклоняется от атаки.
Теперь избежать боя не удастся. Товарищу немедленно нужно помочь. Результаты разведки доложу позже. Ивану Андреевичу одному не вырваться.
— Улетай, я их задержу. Любой ценой, а задержу, — поняв наше положение, передал он.
Голос друга! Он все решил: «Любой ценой». Умереть — не значит победить. А нам нужна победа. Ради нее люди рискуют, выручая одного, как один рискует ради всех. В этом смысл боевой дружбы. Это закон войны. И я рискнул:
— Иван! Будем драться вместе! — И пошел на горку: с высоты можно дальше и чище передать.
И только тут я вспомнил, что должен петь «Катюшу». В такой момент, когда друг в опасности и враг уже нацеливается расправиться с тобой, петь невозможно. А петь надо. И я запел:
Расцветали яблони и груши…
С трудом выдавив из себя слова, больше похожие на стон, чем на пение, спросил:
— Ну. как, алый цветочек, хорошо пою? — И, не дожидаясь ответа, бросил свой «як» на выручку товарища.
Два истребителя противника оставили Хохлова и метнулись под защиту подоспевшей стаи. Выйдя из пикирования, она спокойно занимала над нами удобную позицию для — нападения. И это спокойствие меня тревожило. Вражеские истребители понимали: мы в их руках. Нам, не имеющим высоты, от них не уйти. У нас сейчас одна возможность — драться. Иван Андреевич пристроился ко мне и со вздохом облегчения передал:
— А ведь вдвоем-то веселей.
— Очень весело, — отозвался я, нацеливаясь на одного «фоккера», находящегося в самом центре фашистов.
Удастся мне сразу сбить его — враг потеряет спокойствие и, выйдя из равновесия, будет торопиться поскорее расправиться с нами. Мы этим и воспользуемся.
Я пошел в атаку. И тут случилось непредвиденное — земля открьла огонь, но враг промахнулся, и целая стена зенитных разрывов, переплетенных сетью трассирующих нитей зенитных пулеметов, отгородила нас от фашистских истребителей. Мы немедленно повернули на Скоморохи.
Оказавшись в безопасности, я на случай, если командир полка почему-либо не принял мою передачу, снова пропел — теперь, наверное, лучше:
Расцветали яблони и груши…
— Что распелся? — услышал я голос Василяки.
— От удачи.
Задача выполнена. Мы с Хохловым невредимы. Казалось бы, все основания радоваться. Но, выйдя из самолета, мы сразу почувствовали себя виноватыми, а до предела натруженный рев взлетающих «илов» заставил насторожиться.
С докладом о разведке шли молча. Не отличавшийся словоохотливостью, Иван Андреевич не выдержал и, как всегда при волнении, чуть заикаясь, сказал:
— 3-зря мы штурмовали. П-попадет.
— Поздно каяться. Будем держать ответ.
Часто боевая действительность не дает истребителю времени на обдумывание решения. Она властно требует немедленных действий. Так было и в этом вылете. Штурмовка казалась разумной. Непростительно упустить врага, попавшего на мушку. Здесь, на земле, возникло опасение — не заставили ли мы своими действиями взлететь дежурных истребителей противника? Их было около десятка. Не меньше и в воздухе. Все эти самолеты немцы могут направить на перехват нашей взлетающей группы, в составе которой только двенадцать «яков». Численный перевес в истребителях будет на стороне противника. Это затруднит удар по аэродрому, а то и совсем сорвет его.
Тревога за успех вылета, за судьбу товарищей терзала меня. Хорошо бы, взлет наших сейчас растянулся. Тогда фашистские истребители, с которыми мы встречались в воздухе, израсходуют бензин и сядут на аэродром.
— Давай полетим снова, — предлагает Хохлов. — Может, успеем помочь?
— Надо посоветоваться с командиром полка.
Ушли в воздух последние самолеты. Взлет ни на минуту не растянулся. Василяка, мерно размахивая древком стартового флажка, выслушал меня и с необычным для него спокойствием в таких случаях спросил:
— Может, возвратить группу?
Я не понял, что означает вопрос, но меня поразило равнодушие командира к случившемуся. Несколько секунд я растерянно стоял, потом собрался с духом и выпалил:
— Это не в моей власти! Это в вашей власти! Как хотите, так и поступайте, а мы свою задачу выполнили. Выполнили, как смогли.
Флажок Василяки со свистом рассек воздух.
— Так зачем же советуешься со мной? Нашкодничал, ну и выкручивался бы сам, без меня! Что я теперь могу сделать? Ты же обстановку там знаешь лучше меня.
Действительно, зря я сейчас доложил командиру о штурмовке. Зачем его заставлять терзаться? Надо бы только попросить разрешения на вылет.
— Ладно. — Командир примирительно махнул флажком. Летчики — народ отходчивый. — Надо решать. Своей штурмовкой вы расшевелили осиное гнездо, осы остервенели. В такой момент к ним не подходи. Может, подождать, пока они снова заберутся в гнездо, а уж там их и придавить? Идет?
— Значит, возвратить оба полка?
— Да, да! — подтвердил Василяка. — Или пусть летят?
В минуты колебания человек взвешивает все «за» и «против». Стоит ему в такой момент дать совет — и он перетянет. Какая нужна осторожность!
Штурмовики и истребители уже собрались и взяли курс на Винницу. В удаляющейся ритмичной музыке моторов и спокойном полете чувствовалась хорошая выучка летчиков. Командует истребителями опытный офицер Василий Рогачев. Он сумеет организовать разумно воздушное сражение. Я взглянул на часы. С момента нашего обстрела аэродрома прошло минут двадцать. Столько же займет полет наших до Винницы. У немецких истребителей, встретившихся нам в небе, горючее уже на исходе. К прилету наших они должны сесть.
— Что молчишь? — спрашивает Василяка. — Заварил кашу — так думай, как теперь быть.
— Пусть летят, — уверенно посоветовал я. — Но на всякий случай нужно передать истребителям, чтобы забирались выше, до предела. Да и мне с Иваном Андреевичем разрешите снова туда слетать?
— Правильно. Только быстрей!
Моторов мы не жалели. Спешили, И первое, что я увидел на подходе к фашистскому аэродрому, — столбы черного дыма. Они высоко поднялись в небо. Дым, как мне сначала показалось, выходил из торчащих красных труб. На миг я усомнился в правильности курса: не вышли ли мы на какой-нибудь завод?
Вскоре все прояснилось. Красные трубы — языки пламени. Они виднелись не только на аэродроме, но и далеко по сторонам. Так горят только самолеты. Среди них, наверное, и наши. Идет бой. Мы пришли, как говорится, к шапочному разбору.
Мчимся к аэродрому. На нем виднеются черные пятна воронок от разорвавшихся бомб и бушует пламя на стоянке самолетов. Хорошая работа наших штурмовиков теперь уже не радует. Все испортили костры вне аэродрома. В этот момент передо мной сверкнули огненные нити. «Зазевался, — подумал я, — и вражеский истребитель ударил по мне».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50