Оба рослые, сильные, они тут же схватились, и началась свалка…
— А безбилетнику можно посмотреть? — громко спросил незаметно подошедший командир полка. Борьба сразу прекратилась. — А вы, давайте, давайте, резвитесь, — махнул рукой командир. — Интересное развлечение, скоро ведь не до того будет.
Но борьба уже не возобновилась. По таинственно-хитроватой улыбке Василяки мы поняли, что пришел он не для смотра нашей самодеятельности. Двенадцатого, июля перешли в контрнаступление Западный и Брянский фронты, пятнадцатого. — Центральный фронт, а теперь очередь за нашим Воронежским, Степным и Юго-Западным фронтами.
На другой день, в шесть часов тихого, ясного утра третьего августа 1943 года, до нашего аэродрома донесся отдаленный гул, напоминающий ледоход на большей реке. Казалось, что шипение и грохот ломающихся льдин сопровождались чуть приглушенным стоном земли. Шесть тысяч орудий и минометов Воронежского и Степного фронтов возвестили о начавшемся контрнаступлении по разгрому белгородско-харьковской группировки противника. Одновременно на помощь артиллерии с наших аэродромов начала подниматься и авиация.
Ожидая вылета, сидим в кабинах. Солнце светит прямо в глаза, мешая вглядываться в небо. Там вот-вот должны показаться штурмовики. Наша задача — охранять их от вражеских истребителей.
Наконец обостренный слух улавливает шум моторов. К аэродрому на малой высоте подходят двенадцать Ил-2.
Взлетаем. Под крылом плывет курская земля с редкими селениями и маленькими рощами. Издали виден фронт. В степи, залитой солнцем, он выделяется черно-серой полосой, похожей на земляной вал. Более двухсот наших орудий и минометов с каждого километра фронта бьют по фашистской обороне. Сверху хорошо видно, как артиллерийский огонь бурлит и, растекаясь вширь, заливает вражеские окопы и укрепления.
Теперь к этому огненному артиллерийскому валу добавится огненный смерч с воздуха. Прежде чем наземные части перейдут в атаку, по обороне врага ударят бомбардировщики и штурмовики.
С утра и до вечера мы летали на прикрытие штурмовиков. Противник не ожидал наступления. Подавленный внезапным ударом, он не сумел оказать значительного сопротивления ни в воздухе, ни на земле. Однако от его зенитного огня мы потеряли Ивана Козловского. И не было никакого боя, а человека не стало. Это послужило поводом для разговоров о том, что летать со штурмовиками для истребителей — мало хорошего.
— Братцы, с «горбатыми» не работа: вкалывали, вкалывали целый день, а ни одного воздушного боя, — сердито ворчал Лазарев. — То ли дело прикрывать войска — сами себе хозяева, всегда можно отыскать противника, а тут от «илов» ни на шаг, ходишь как на привязи. И зенитки по тебе долбают!
Нам всем, пожалуй, не нравилось летать со штурмовиками. Сказывалась наступательная природа истребителей, привыкших самостоятельно искать и уничтожать врага.
— Правильно, Сергей, — поддержал Моря. — Так и разучишься вести воздушные бои.
— Подожди хорохориться! — заметил рассудительный сосед. — Придется еще вдоволь налетаться на всякие задания.
У столовой Лазарев обратился ко мне:
— Разрешите сходить поужинать к земляку. Он работает в БАО. (Так сокращенно называли батальон аэродромного обслуживания). У него день рождения.
Я знал, что Лазарев утром получил письмо от матери. Она сообщила о смерти его отца. Поэтому отпустил: пусть поговорит с земляком, все легче будет на душе. Однако предупредил:
— Только долго не засиживайся: завтра, может, с рассвета полетим. Надо выспаться.
На другой день около четырех часов утра мы после легкого завтрака уже были на аэродроме. Перед полком стояла задача: прикрывать наземные войска. Первой идет наша эскадрилья. Лазарев от земляка явился прямо к самолетам и доложил, что он готов к полету. Было еще темно, но запах спирта выдал состояние летчика.
— Вчера не перебрал?
— Нет. Только фронтовые сто граммов.
«Надо отстранить его от полетов», — подумал я. Лазарев, видимо, по моему молчанию об этом догадался и поторопился пояснить:
— Я чувствую себя прекрасно!
— А сколько времени спал?
Сергеи по характеру прям и не любил фальшивить, а тут что-то замялся.
— Значит, не спал?
— Проболтали. А потом, вы же знаете, я в эскадрилье все равно бы не заснул: отец из головы не выходит.
— Иди в палатку и отдохни часика три.
— Что я, маленький, и не знаю, что делаю?
— Вот именно не маленький и должен понимать, что бой — не развлечение. До полетов пока не допускаю. Иди спать, — приказал я.
Летали вчетвером. Немецкая авиация, получив подкрепление, перешла к активным действиям. С утра был большой бой. Нашей четверке .досталось. Но все обошлось благополучно. И снова вылет.
Прежде чем подать команду «По самолетам», оглядел каждого и в последний раз убедился в готовности летчиков выполнить задание.
Мой ведомый — лейтенант Дмитрий Аннин — исполнительный и вдумчивый человек. Это, безусловно, положительные качества на земле. В воздухе же, где порой действия опережают мысли, он бывает медлителен. Но это не мешает ему быть храбрым и смелым.
Вторая пара — Алексей Карнаухов и Сергей Лазарев. Карнаухов — осторожный и расчетливый. Ведомым у него Сергей. Как летчик он еще не сформировался, горяч и суетлив, часто допускает ошибки. Но, летая с осторожным ведущим, стал более вдумчив, расчетлив и постепенно изживает свою, залихватскую резвость.
После бессонной ночи я и во второй полет не хотел его брать, но он буквально упросил меня, доказывая, что успел отдохнуть. И все же меня тревожили сомнения. Надо было убедиться в его настроении. Зная, как удручающе действуют перед вылетом всякие вопросы о самочувствии, шутливо говорю:
— Ну, теперь у тебя, после отдыха, силенок хоть отбавляй.
Сергей одернул свою короткую гимнастерку и, вытянувшись в струнку, бодро ответил:
— Готов к любому заданию!
— Его бравый вид и рвение взяли верх над моими сомнениями. К тому же шестеркой-то лететь будет веселее, чем четверкой: сейчас — мы летаем только парами. Тройками уже разучились.
Иван Моря, проявляя бурное нетерпение, переминался с ноги на ногу. Понятно было его душевное состояние. Недалеко отсюда, в селе Рябухино Харьковской области, у него остались в оккупации родные. Поэтому он воюет с особым рвением.
Рядом с Моря — его ведомый Демьян Чернышев. Парень по богатырской комплекции под стать своему ведущему. Его спокойная натура словно уравновешивала буйность Моря.
Демьян, несмотря на кажущуюся неуклюжесть, обладал быстрой сообразительностью и светлой головой. Тесная дружба Чернышева и Моря хорошо помогает им понимать друг друга, в воздухе. Случается, без единого слова, без заметного движения самолета они согласуют маневр и даже замысел боя. Это делает их пару стремительной по натиску и расчетливо-дерзкой по приемам борьбы. Поэтому-то им я и поставил задачу: лететь выше нашей четверки и охранять нас от истребителей противника. Мы же будем бить бомбардировщиков. Сомнений нет. Каждый готов к полету, и все же спрашиваю:
— Все ясно?
Короткая пауза. Потом нестройные, отрывистые ответы.
Такой вопрос задают все командиры перед вылетом. Это не какая-то формальность или традиция, а внутренняя потребность и начальника и подчиненных убедиться в понимании друг друга. В этот момент каждый как бы сливает свою волю с волей коллектива, и группа уже представляет единый кулак по замыслу и цели.
Смотрю на часы. До вылета еще десять минут. Предупреждаю:
— Через пять минут всем спокойно сесть в кабины. Заработает мой мотор — сигнал для запуска. Летчики расходятся по самолетам.
На земле не может быть покоя,
Пока сердце рвется в облака… —
запел Моря, вразвалочку направляясь к своему «яку».
— После войны, Моря, иди в Большой театр, — пошутил Карнаухов. — Михайлов состарится, заменишь его.
Парень расплылся в доброй улыбке, но даже в ней чувствовалась суровая сосредоточенность. Летчик жил уже небом, а пение — не что иное, как предбоевое волнение. При возбуждении Моря всегда что-нибудь напевал.
Медленно надеваю парашют, медленно сажусь в кабину самолета. Медлительность, видимо, свойство натуры, когда ты сосредоточен. Посмотрел на часы. Через минуту запуск. Кругом тишина. Только сорока, виляя хвостом, беспокойно кружится над головой, перелетая с ветки на ветку.
— Тут у нее гнездо, — перехватил мой взгляд техник Мушкин.
Я молча кивнул. Не хочется сейчас ни о чем постороннем ни думать, ни говорить. Любой посторонний звук, любое движение отвлекают, и ты, отмахиваясь от них, словно от надоедливой мошкары, продолжаешь жить в напряжении своими мыслями о предстоящем бое, не замечая ничего, что не относится к полету. Техник это понял и смолк. Шестерка спокойно вырулила на взлет, но вместо разрешения командир полка тревожным голосом передал по радио:
— Отставить взлет! Стоять всем на месте!
Что это значит? Стараюсь отгадать причину задержки, быстро обшариваю глазами небо и землю. На летном поле все застыло, а на опушке леса люди, задрав голову, смотрели в небо. Ах вон оно что! В глубине бесконечной синевы стлалась белая полоса, похожая на большую указку. Ее тонкий конец в черной оправе заметно резал небо. Это шел на большой высоте немецкий разведчик, оставляя сзади себя белый след, который расплывался, а потом и совсем пропадал в синеве. Теперь аэродром известен противнику: разведчик наверняка обнаружил нас. Жди беды. Командир полка, чтобы окончательно не раскрыть наше базирование, решил задержать взлет,
Все внимание на противную букашку, чертившую по небу белоснежную полоску. Но наконец разведчик скрылся, и мы в воздухе.
Под нами Томаровка. Отсюда пятого июля противник наносил главный удар, прорываясь на Обоянь. Здесь немцы бросали в бой на километр фронта более ста танков и до трех-пяти тысяч солдат. Одиннадцать суток они штурмовали наши укрепления и, не выдержав, отступили на старые позиции.
Накануне войска Воронежского и Степного фронтов нанесли здесь главный удар и за один день прорвали всю глубину вражеской обороны. Гитлеровцы считали ее бастионом, преграждающим путь для наступления русских армий на Украину. В образовавшуюся брешь хлынули две танковые армии. Наша задача — прикрыть их от ударов вражеской авиации.
Ниже нас десять «яков». Мы и прибыли им на смену. Связываюсь с наземным командным пунктом управления авиацией.
— Вас видим, — отвечают с КП. — В воздухе пока спокойно. — И я слышу, как земля командует сменившейся десятке истребителей идти домой, затем снова нам: — Будьте бдительны!
— Есть быть бдительным! — отвечаю громко. Собственный голос и голос земли придают уверенность и спокойствие.
Видимость отличная. Вчерашний вал дыма и огня от артиллерийской и авиационной подготовки рассеялся, оголив поле боя. Сверху оно теперь кажется сплошь усыпанным темными букашками. «Букашки» ползут по земле, оставляя за собой серые пушистые хвосты, изредка выбрасывая вперед языки пламени. Это наступают наши танки, поднимая гусеницами пыль и стреляя на ходу. Здесь наше превосходство в танках и самоходной артиллерии тройное. Колоннами и россыпью продвигается пехота, движется множество различных машин.
Глядя на эту массу войск, вышедшую из своих укрытий, грозную и могучую на земле, невольно думаешь, как она беспомощна и уязвима с воздуха. От нас сейчас во многом зависит успех наступления. Несколько прорвавшихся немецких бомбардировщиков могут вызвать сотни, а то и тысячи человеческих жертв и уничтожить много техники.
Глаза цепляются за какие-то плывущие в лучах солнца точки. Пока вдали, на юге, они плохо различимы. А солнце ярко и беспощадно слепит. Загораживаю рукой его раскаленный диск. Он велик, и брызги лучей срываются с краев ладони. В этих брызгах, может, и прячется враг. Точки приближаются, явственно вырисовываются силуэты самолетов.
Идем навстречу. Строй не похож на наш: самолеты летят «не попарно, а как-то одиночно, беспорядочно, широко расплывшись в пространстве. Должно быть, „мессеры“? Да, так и есть. Сообщаю об этом на землю.
— Вас поняли, — услышал я тут же ответ.
Фашистские истребители ниже. Нужно немедленно атаковать. А зачем? Ведь это истребители. Избежать с ними боя, обязательно избежать! Но почему бы, имея высоту, не ударить по ним и не рассеять, а потом снова уйти ввысь? Мы же хозяева положения! Этим мы облегчим себе бой о бомбардировщиками, если они придут. «Мессершмитты», конечно, явились не для прогулки. Скорее всего, они прокладывают дорогу «юнкерсам».
Стараясь не выдать себя, держу немцев на пределе видимости. А солнце? Оно сзади немцев и прячет их в своих лучах, а от нас словно нарочно отошло, чтобы на фоне чистой синевы мы были хорошо заметны для врага.
«Мессершмитты» круто полезли кверху: значит, обнаружили нас. Мы тоже набираем высоту. В этот момент замечаю, что со стороны, откуда пришли «мессершмитты», плывут у земли стайки самолетов. Может, наши штурмовики возвращаются с задания? Но сам не верю этому. Конечно, «юнкерсы»!
А фашистские истребители находятся уже под нами. Только бей! Трудно удержаться, чтобы не ударить, но боюсь, что в таком случае не успеем вовремя атаковать «юнкерсов». Не буду рисковать.
— Чего не атакуем? — спрашивает кто-то.
— Молчи! — резко бросаю я, обдумывая, как лучше разбить бомбардировщиков.
Условия подсказывают, что план боя должен быть типичным и во многом походить на вариант, который мы разыгрывали еще перед вылетом: Моря с Демьяном, находясь выше нас, нападают на истребителей, связывают их боем, а мы четверкой громим «юнкерсов». Только вот сил маловато — два наших истребителя против восьми. Надежда на Моря и Демьяна. На их опытность и изворотливость. Решение принято.
— Моря, захлестни всех «мессов», а мы расправимся с «юнкерсами», — передаю по радио и со звеном ныряю к земле.
Проскочив через заслоны немецких истребителей, мы оказались сзади «юнкерсов». Бомбардировщики летят небольшими группами, надвигаясь широкой волной, как бы собираясь сеять бомбы по всей полосе движения наших танков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50