— Как это — отстраняете от полетов? — с трудом выдавил он из себя и попятился, словно на него наползало что-то тяжелое. — Не доверяете?
— Понимайте, как хотите.
— Значит, мне не летать?
— Идите с аэродрома на квартиру и подумайте. А через недельку поговорим…
К концу ноября на полпути от Житомира к Киеву враг был остановлен, и полк после пяти месяцев боев выводился на переформирование. За это время мы должны получить новые самолеты Як-9Д с большой дальностью полета, освоить их и ввести в боевой строй молодых летчиков.
За самолетами пока улетело десять человек. Из нашей эскадрильи — Кустов и Априданидзе. Правда, у Кустова с Люсей на Новый год была назначена свадьба. Ему предлагали остаться в Киеве. Но он отказался, заявив, что личные дела не должны влиять на службу.
Сразу же после отлета десятки в командировку остальные получили новые истребители и приступили к учебным полетам.
22 декабря — самый короткий день в году. Накануне синоптики обещали летную погоду. Чтобы не терять ни минуты светлого времени, мы рано приехали на аэродром. За городом розовело чистое небо, но, когда на КП уточнили задание и снова вышли на улицу, заря не наливалась румянцем, а блекла и, словно обессилев, вскоре совсем потухла в быстро образовавшемся тумане. Густой, белый, он, словно молоко, разлился по Днепру, затопив берега, Киев, аэродром. Нигде ни звука. Все, казалось, вымерло. Люди двигались молча, настороженно.
Делать нечего, пришлось идти в комнату отдыха. Время тянулось медленно. Одни лежали на нарах и вели неторопливые разговоры обо всем, что придет в голову. Другие читали, сочиняли письма. Вдруг дверь с грохотом открылась. На пороге стоял позеленевший, с искаженным лицом командир полка.
— Кустов и Априданидзе погибли, — хрипло выдавил он из себя. — Они летели сюда из Прилук.
Никто не произнес ни слова, так ошеломило это страшное известие. Напряженное молчание и неподвижность. Сознание никак не хочет принимать слышимое за действительность. Очевидно, в горе есть предел веры словам. Мы вопросительно глядим на командира полка, надеясь, что произошло какое-то недоразумение, ошибка но сейчас все прояснится. Василяка с досадным удивлением смотрит на нас. Он не понимает, что означает наше молчание.
— Что вы уставились на меня? Не ясно, что произошло?
Группа офицеров немедленно выехала на место происшествия. Тумана уже не было. Облака плыли высоко, установилась хорошая видимость. Как-то не верилось, что час назад в метре от себя ничего нельзя было разглядеть.
Катастрофа произошла километрах в двадцати восточнее Киева, у деревни Гора. На широком поле, слегка запорошенном снегом, мы еще издалека заметили разбитые самолеты. Около них толпились деревенские ребятишки.
Среди обломков нашли двое самолетных часов. Их стрелки остановились на одиннадцати часах пятнадцати минутах. В народе есть обычай: умрет человек — в доме останавливают часы, как бы этим разделяя время на жизнь и смерть. И здесь стрелки, словно следуя этой традиции, с точностью хронометра зафиксировали этот трагический момент…
Комиссия, расследуя катастрофу, установила, что утром Киев сообщил о хорошей погоде и передал, чтобы готовились к перелету. Все десять летчиков уже получили команду разойтись по машинам и ждать сигнала к запуску моторов. Однако перелет отложили: над Днепром и Киевом образовался туман. Надо было подождать, пока он рассеется.
В юности иногда труднее ждать, чем идти на риск. И Кустов, выскочив из кабины, пошел к старшему группы и чистосердечно поведал ему о готовящейся свадьбе, о том, что ему необходимо быть в Киеве.
— Нельзя же: туман.
Над аэродромом в Прилуках стояла высокая облачность, но видимость была хорошая. И Кустов сказал:
— Если аэродром Жуляны будет закрыт и сесть нельзя, то мы с Априданидзе возвратимся сюда. Бензина на наших «яках» хватит пять раз слетать в Киев и обратно в Прилуки.
Старший группы махнул рукой:
— Тогда давайте, летите.
И они полетели. На маршруте облачность стала понижаться.
Летчики тоже снизились и летели, прижимаясь к земле. Кустов предупредил напарника: «Если погода ухудшится — пойдем назад». Но облачность не понижалась, она предательски разом слилась с полосой тумана. Этого подвоха летчики не заметили и, вскочив в него, сразу потеряли всякую видимость. Вверх уйти не решились: не были подготовлены для полетов в облаках, хотели глазами ухватиться за землю. Но туман был так густ, что самолеты врезались в землю раньше, чем летчики увидели ее.
«Расцветали яблони и груши…»
Два месяца учебы позади. Молодые летчики введены в строй. Полк снова начал боевую работу.
Шло успешное освобождение Правобережной Украины. С особым упорством враг цеплялся за берег Днепра южнее Киева, в районе Корсунь-Шевченковского. Здесь группировка, словно аппендикс, протянулась к реке. В начале февраля 1944 года встречными ударами нашего и 2-го Украинского фронтов этот «слепой отросток» был отсечен. Гитлеровцы, пытаясь организовать снабжение войск по воздуху, подбросили много транспортной авиации. Перед летчиками встала задача блокировать с неба корсунь-шевченковский котел, уничтожая самолеты врага в воздухе и на земле.
Летное поле Скоморохи под Житомиром. Полк готовился сопровождать штурмовиков, наносящих удар по аэродрому у Винницы. Полет необычный. Известно, что где-то под Винницей находилась, а может, и сейчас еще там ставка Гитлера. Для ее охраны построены специальные авиационные базы, кругом расставлена зенитная артиллерия. Над городом постоянно висят дежурные истребители.
Впоследствии стало известно, что из Винницы фашисты хотели сделать «кляйнер Берлин» — маленький Берлин. Ставка, называемая «Вервольф» — оборотень, представляла собой специальный городок. В нем были построены две радиотелеграфные станции, электростанция, кинозал, казино, водокачка, бассейн для купания, ангары, масса других подсобных помещений, специальный бункер для Гитлера из железобетона с толщиной потолка более трех метров. Ставку охраняли специальная дивизия СС, танковая часть, восемь зенитных дивизионов и истребители. Для спокойной работы фашисты провели специальную «профилактику», уничтожив в районе ставки, в том числе и в Виннице, несколько десятков тысяч советских людей.
В небе уже высоко поднялся ослепительно яркий диск холодного солнца: Тишина. Даже хруста не слышно под ногами — снег свежий, пушистый. Командиры эскадрилий Михаил Сачков, Александр Выборное и я у земянки командного пункта. Прежде чем разойтись по подразделениям, Сачков спросил командира полка:
— А по другим аэродромам немцев в это время кто-нибудь еще будет действовать?
— Неизвестно, — ответил Василяка.
И эта неизвестность нас тревожила: враг легко мог прилететь на помощь своей авиации, базирующейся под Винницей.
Летчики эскадрильи встретили меня вопросом:
— Скоро ли вылет?
Но никто не спросил, кто полетит. Об этом не заведено спрашивать. Но вопрос читался на лицах. Не теряя времени, назвал фамилии.
Правильное решение в такой обстановке можно принять только тогда, когда хорошо знаешь летчиков. В стоящих передо мной я уверен, но полет необычайно сложен и ответствен. Поэтому, прежде чем дать команду «По самолетам!», оглядываю товарищей. Всем ли но плечу новая задача?
Первым в строю Хохлов — мой новый напарник. За грузноватую комплекцию и походку вразвалочку командир дивизии Герасимов как-то назвал его увальнем, но тут же спохватился, что зря обидел человека, и спросил: «Как звать вас, товарищ младший лейтенант?»
Летчик немного заикался:-»И-иван, Иван Андреевич». — «Так вот, Иван Андреевич, вы уж извините меня за это словечко».
С тех пор мы его и звали Иваном Андреевичем. Сейчас его широкое веснушчатое лицо и] голубые глаза застыли в ожидании команды.
Я хорошо помню его первый боевой вылет. На разборе его, Хохлова, спросил»: «Что ты видел?» — «Бой видел». — »Ну а сам стрелял?» — «А как же! Ни одного патрона и снаряда не осталось. — И уже с сожалением добавил: — Только все мимо». Эта непосредственность подкупила меня, и я не сожалею, что с ним летаю в паре.
Виталий Марков. Внешне кажется вяловатым, нерасторопным. На самом деле он человек расчета и энергичных действий.
Ведомый Маркова, — Михаил Рудько. Красивое лицо с мягкими, женственными чертами бледно. Пухлые губы плотно сжаты и посинели. Взволнован. Однако в черных глазах собранность. Это меня успокаивает: мысль работает ясно. А это уже воля, мужество. Значит, и действовать будет разумно.
Сергей Лазарев и Алексей Коваленко — пара слетанная. Им по плечу любая задача. В их облике много общего: оба высокие, сильные. Хотя Коваленко и старше своего ведущего на четырнадцать лет, это не мешает ему перенимать хватку у своего молодого, но опытного командира.
Военная судьба не балует летчиков. К Лазареву она была особенно требовательна и не раз строго наказывала его за ухарское легкомыслие в бою. И только лишь через полтора года фронта его глубоко потрясли отстранение от полетов и гибель Кустова и его ведомого.
Безмолвно и неторопливо все расходятся по самолетам. Люблю такую предбоевую неспешность. В ней чувствуется осознанная уверенность и сила.
Штурмовики летят на высоте две тысячи метров колонной из шестерок. Истребители над ними. Наша эскадрилья — выше всех. Мы должны с ходу уничтожить или прогнать фашистский патруль. Потом зорко следить за небом, чтобы вовремя отразить всякую попытку противника прийти на выручку винницкому аэродрому. Задача групп Сачкова и Выборнова — непосредственная защита «илов».
Линию фронта миновали без всяких помех. До Винницы осталось еще километров пятьдесят, а правее себя уже вижу аэродром Калиновка, который специально построен для охраны ставки Гитлера. На нем много истребителей. Но почему ни один не пытается взлететь? В чем дело? Ясно. Над ними, словно от нечего делать, вяло плавают три пары наших «лавочкиных». Я представляю, что это за вялость. Летчики, не спуская глаз с самолетов противника, как спортсмены на старте, изготовились к броску. Стоит какому-нибудь «фоккеру» шелохнуться, «лавочкины» тут же пригвоздят его к земле. Хорошо бы, если так же надежно были блокированы и другие аэродромы.
Вот и Винница! Левее города — забитый самолетами аэродром. Не меньше сотни. А где же патруль? Нужно искать.
Глаза до боли впиваются в солнце. Над ним поблескивают четыре «Фокке-Вульф-190». Подозрительно белые и, к сожалению, на одной с нами высоте — семь тысяч метров. Скорее атаковать! Но они уходят от нас ввысь. Видит око, да зуб неймет: у «фоккеров» на такой высоте преимущество и в скорости и в маневре. Наши «яки» хороши до пяти тысяч метров. И все же «фоккеры» не рискуют нападать. Видимо, ждут помощи. При ее появлении они ударят но нас, расстроят наши боевые порядки, и тогда мы уже не сумеем организованно встретить свежие силы противника.
Мое внимание привлекло темное расплывчатое пятнышко на севере. Самолеты. Чьи? Если вражеские, то они уже не успеют помешать первому удару «илов», поэтому мы, создавая видимость погони, по-прежнему карабкаемся вверх за «фоккерами». Жаль, у нас на машинах нет кислорода, а без него можно задохнуться. Выдержим ли? Да и земля вовсю огрызается огнем зенитных пушек и пулеметов, усиливая наше напряжение.
«Илы» опустили носы и, разомкнувшись по фронту, уже начали работу. На фашистские самолеты хлынула алая волна реактивных снарядов. Вдогон понеслись красные и зеленые шары из пушек и трассирующие нити из пулеметов. Ливень огня накрыл аэродром. Теперь он для нас — полигон. Отсюда сейчас никто не может подняться. Хотя… Два истребителя начали разбег. Снежный бурун вьется сзади них. Взлетят? Нет, один, точно испугавшись, свернул в сторону и закувыркался, другой вспыхнул. Великолепная работа эскадрильи Выборнова!
Штурмовики, выйдя из пикирования, сбросили бомбы. Черные столбы земли и дыма, подкрашенные огнем, заволокли центр стоянки «юнкерсов».
Мы с Хохловым уже на высоте семь тысяч пятьсот. Я чувствую, как от кислородного голодания стучит в висках. Четверка «фоккеров» выше и на параллельных с нами курсах. Она по-прежнему не спешит вступить в бой.
Немецкие летчики летают с кислородом. Мы же кислородное оборудование с «яков» сняли: лишний груз, потому что воздушные бои в основном ведем до высоты пять-шесть километров, а здесь и так хорошо дышится.
Высотомер показывает уже восемь тысяч метров. Не хочется ни на что смотреть. Вялость. Первый признак близкой потери сознания. Я высовываю голову из кабины и, как рыба на берегу, открываю рот. Воздух под напором наполняет легкие. Так легче. А что с Хохловым? Он ниже меня и далеко отстал. Значит, плохи его дела. Если сейчас нас атакуют, мы не успеем помочь друг другу.
— Высунь голову из кабины и держись ко мне поближе, — советую напарнику.
— Не могу. Силенок у мотора не хватает.
Это поправимо. Я сбавляю скорость, и ведомый быстро нагоняет. Зато мы стали сразу заметно ниже «фоккеров». От недостатка кислорода мне становится уже невмоготу. Скоро ли «илы» закончат работу? Они только еще разворачиваются на второй заход. Нужно продержаться хотя бы еще одну-две минуты. А зачем? Мотор, как и я, выдохся, ему тоже не хватает кислорода. Здесь все равно мы не сможем успешно драться с «фоккерами». Не лучше ли снизиться, пока не поздно? Нет! Стоит показать свою слабость, как враг сразу же бросится на нас.
Понимая обстановку, Лазарев и Коваленко спешат па выручку. Это ничего нам не даст. Одна пара «фоккеров» может ударить по мне и Хохлову, другая — по Лазареву и Коваленко. И я, набравшись сил, приказываю:
— Сережа! Держи прежнюю высоту! Увеличь скорость! Сейчас мы спустимся. Прикрой!
Враг, набрав достаточно высоты, не стал больше выжидать. Он повернул свои широкие лбы на нас с Хохловьм. Только бы в такой момент не потерять сознание!
Близкая опасность прогнала вялость и апатию. В минуты опасности человек может пересилить себя. Я даже бросил предупреждение Хохлову:
— После атаки сразу уходи вниз!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50